Тот отпустил главаря и отошел назад, продолжая держать француза на мушке. Кэтрин целилась во второго, хотя рука ее так сильно дрожала, что она едва ли попала бы в него.

— Валите, — приказал Доминик, — и если вам дорога жизнь, советую не останавливаться.

Бандиты подхватили раненого товарища и потащили его в лес.

Теперь, когда наконец можно было вздохнуть с облегчением, Кэтрин обернулась к Доминику. Он смотрел на нее с такой ненавистью, что, казалось, сейчас разрядит в нее свой пистолет.

Медленно отвернувшись от него, она пошла прочь.

— Почему? — спросил Доминик, повернув ее к себе. Он даже не пытался скрыть свою ярость.

— Почему… что? — спросила Кэтрин, отступая. — Почему я убежала? Или почему вернулась?

— И то, и другое, — сказал он, схватив ее за руку. Он вцепился ей в плечи и тряхнул так, что у нее застучали зубы.

— Ты, дура, понимаешь, что тебя могли убить?

Кэтрин попыталась высвободиться.

Доминик пробормотал ругательство, предназначенное далеко не для женских ушей, и запустил пальцы в густую рыжую гриву.

— Ты, женщина, неужели тебе так хочется домой, что ты готова пренебречь опасностями?

— Может быть, я была бы уже почти дома, если бы не вернулась спасать тебя, — ответила Кэтрин с легким раздражением.

— Ты так считаешь? Да ты бы не проехала и часа, как оказалась в беде. Подумай! Женщина, да еще такая, как ты, одна на дороге, ночью! Да тебя любой бы принял за деревенскую девку! Такой лакомый кусочек! Узнала бы, почем фунт лиха! Не думаю, что тебе удалось бы вымолить пощаду у таких, как те, в лесу!

Черт возьми! Что он о себе воображает! Как он смеет отчитывать ее! Ведь она спасла его от смерти! Она пришла к нему на выручку! Не испугалась! И после этого он смеет ей что-то выговаривать!

— Уж лучше мне испытать судьбу с каким угодно грубияном, только не с тобой!

На этот раз Доминик тряхнул ее так, что у Кэтрин едва голова не оторвалась.

— Да?

— Да.

Его глаза сверкнули гневом и под скулами заходили желваки.

— Ах ты, дерзкая девчонка! Я обуздывал самых норовистых лошадок, справлюсь и с тобой!

И он поцеловал ее, яростно, грубо, как никогда раньше. Она упала бы, если бы он не держал ее так крепко. Она стала вырываться, заколотила кулачками по его груди, но Доминик, конечно, был сильнее.

В следующую секунду он повалил ее на траву. Его поцелуй, горячий и требовательный, казалось, лишил ее легкие последней капли воздуха. И вдруг Кэтрин поняла, что целует его в ответ. С ней происходило нечто совершенно непонятное: ее тело взбунтовалось, не слушалось ее, и с ним творились чудеса — всю ее объял огонь, по спине бежали мурашки, ею овладевала истома…

Доминик прижал ее к земле, целовал ее, но теперь нежнее, лаская языком ее губы, раздвигая их. Он гладил ее и ласкал, поддразнивая, возбуждая, и в ласках его больше не было гнева. Кэтрин застонала. Когда он отпустил ее руки, Кэтрин, вместо того чтобы оттолкнуть его, погрузила пальцы в черные кудри.

— Ах ты, рыжий котенок, — шептал он, — ты тоже этого хочешь.

Кэтрин мотнула было головой, но рука его накрыла ее грудь, сжала нежно сквозь тонкую ткань. Сосок под его ладонью поднялся и отвердел, и Доминик стал играть с ним, то сжимая, то отпуская. Она чувствовала его отвердевшую плоть, прижатую к ее бедрам, но горячая сладость его поцелуев заставляла забыть о страхе, она выгибалась ему навстречу, вместо того, чтобы брыкаться изо всех сил.

Она чувствовала, как рука его скользнула в вырез блузки, ощутила шероховатость ладони на коже. Тело ее горело от ласки. Когда он оторвался от ее губ и, опустив голову, поцеловал ее грудь, сердце Кэтрин забилось быстро и сильно, как птица, которая хочет вырваться из клетки.

— Нет, — зашептала она, — ты обещал…

Но он снова целовал ее в губы. Коснулся ладонью бедра под юбкой. Кэтрин задрожала. На ней не было ничего, кроме этой красной юбки, ничто не могло защитить ее от его теплых опытных пальцев. Она чувствовала их на самой нежной части ног, чувствовала, как медленно продвигаются они вверх, к самой сердцевине се тела.

— Доминик, прошу тебя, — прошептала она, пытаясь остановить его, но его руки продолжали творить волшебство. Они касались мест, которых до сих пор не касался ни один мужчина, гладили и раздвигали атласные лепестки ее плоти, пробираясь внутрь. — Господи, — простонала Кэтрин, зная, что вскоре он получит то, что хочет, скоро она захочет этого не меньше, чем он. — Ты сказал, что не станешь принуждать меня, — взмолилась Кэтрин. — Я спасла тебя, а ты берешь то, что я не хочу отдавать.

Пальцы его замерли, и Кэтрин невольно вздрогнула от разочарования.

— Ты хочешь этого так же, как и я, — сказал он грубо.

Господи, ничего на земле не хотелось ей сейчас сильнее.

— Мы не всегда можем делать то, что нам хочется, — прошептала она.

— Позволь мне любить тебя, Катрина.

Пальцы его вновь скользнули внутрь, лаская, искушая, обещая неземное наслаждение. Кэтрин сжала ноги.

— Нет, прошу тебя, не плати мне злом за добро.

Рука его двигалась нежно, лаская, дразня. Кэтрин бессознательно подалась навстречу этим умным опытным пальцам.

— Против твоей воли? — тихо переспросил он.

— Поколоти меня, отстегай плеткой, но только не заставляй делать то, о чем я потом очень пожалею.

В первый раз Кэтрин заметила его неуверенность.

— Почему ты должна пожалеть об этом? — Доминик выпрямился. — Потому что я цыган?

«Потому что ты сам дьявол».

— Да! — Хоть какая-то отговорка. — Я англичанка, а ты всего лишь жалкий цыган!

Взгляд его потух. Там, где минуту назад пылала страсть, теперь было лишь отвращение.

— Прошу простить, миледи. Я не думал, что вы находите мое общество столь неприятным.

С брезгливой миной он вытащил руку из-под юбки и, откатившись в сторону, встал и стряхнул грязь с одежды.

Кэтрин села. Лицо ее пылало то ли от страсти, то ли от смущения, то ли от стыда. Боясь даже взглянуть на него, она быстро встала и пошла в лес, туда, где оставила привязанной лошадь.

— И куда ты идешь? — Доминик схватил ее за плечо.

— Взять лошадь, — ответила Кэтрин, откинув со лба волосы. — Твоя, кажется, пропала.

— Из-за тебя, между прочим.

Однако он отпустил ее, и она пошла в лес. Сейчас самое главное — успокоиться. Когда Кэтрин вернулась с жеребцом, она уже могла взглянуть в глаза Доминику. Однако сердце ее по-прежнему тяжело ухало, грудь все так же покалывало, а между ногами все горело.

Все выдавало в ней недавно испытанную страсть, все говорило о том, что страсть эта жива в ней и сейчас.

И не было способа исправить то, что было разрушено ее словами.

Кроме того, она понимала, что жизнь не кончается этой ночью, что жизнь ее, графини Арундейл, принадлежит ее роду, ее стране, Англии. Страсть к мужчине, любому мужчине, за которого она не могла выйти замуж, была для Кэтрин запретной.

Одного взгляда на Доминика оказалось достаточно, чтобы понять, что слова ее поставили непреодолимую преграду между ними.

Почему правда всегда ранит так больно? Он знал, почему она отказала, почему она, желая его всем телом, все же отвергла его. Он цыган.

Но он должен был понять это с самого начала. Ни одна порядочная женщина в Англии не пустит в свою постель цыгана. Поэтому-то отец так тщательно оберегал тайну его рождения. Слухи, конечно, были, но они оставались всего лишь слухами, только придавали его личности загадочность, возбуждали интерес к нему, особенно среди женщин.

И сейчас с болезненной ясностью открылась истина: Доминик Эджемонт, лорд Найтвик, был желанным любовником, а Домини, черноглазый цыган, — нет.

Даже для женщины не из высшего общества,

Он смотрел вслед Кэтрин, и горечь захлестывала его.

Он уже почти поверил в то, что она околдовала его, как и Вацлава. Он думал о том, что все-таки произошло. Будь на ее месте любая другая, он взял бы ее, как бы она ни относилась к его цыганской крови.