– Ну… какая-то живая душа…
– Это само собой. Живая душа, говорят, есть у всякого… у живого… даже у деревьев…
– И у цветов… Я про это читала…
– Я тоже читал… То есть в какой-то передаче слышал…
– Ну, вот. А эта душа, наверно, прилетала специально, чтобы подружиться с твоей…
– Где она теперь-то… – насупился Инки.
– Может, еще оживет… А если не оживет в мушином тельце, то появится в каком-нибудь другом.
Инки повел плечами: мол, кто ее знает. И подумал про Альмиранте. Но Алька своей кошачьей душой был явно не похож на смирную Дагги-Тиц. Он с каждым днем становился все хулиганистее, хотя по вечерам делался по-прежнему ласковым и засыпал у Инки на груди…
Полянка почуяла Инкину печаль и стала говорить про другое. Про „Штурманят“.
Вообще-то был это не театр и даже не драматический кружок, а просто ребячья компания. Там занимались… чем только не занимались! Построили автомобиль старинного вида (сперва хотели пароход, но поняли, что для плаваний мало в окрестностях воды), склеивали бумажных змеев-драконов и устраивали состязания на склоне Лисьей горы, ходили в походы на дальние озера, мастерили луки для робингудовских турниров, сочиняли истории про мореплавателей и пиратов…
– Раньше было еще лучше, потому что мы собирались в своем полуподвале на Штурманской. У нас и название оттуда, по имени улицы…
– А сейчас… не там?
Полянка слегка потускнела:
– Сейчас полуподвал отобрали. Чиновники всякие и эти… „новые русские“… Но мы все равно…
Да, компания „Штурманята“ не распалась. Ею командовала Зоя, та взрослая девица, которая вместе с ребятами повстречала Инки на болоте и сказала: „Мальчик, хочешь участвовать в театральном спектакле?“
Зое было двадцать два года. Она работала закройщицей в ателье „Виолетта“, а остальное время отдавала „штурманятам“. И к тому же училась заочно в Южнодольском энергетическом институте.
– Просто ума не приложу, как ее хватает на все, – умудренно высказалась Полянка. – Особенно после…
– После чего? – насторожился Инки.
– После того, как отняли полуподвал, – быстро отозвалась Полянка. – Еще и с детсадовскими ребятишками возится. Это которые будут в спектакле массовкой. Ну, всякие букашки, божьи коровки, бабочки, танцы-хороводы. Твоя-то роль только в конце. Появился, помахал саблей… Ты ею так здорово машешь! Как Спартак в настоящем балете…
Инки ощутил, как горячеют уши.
– Скажешь тоже…
– Правда, Инки!.. Только надо тебе сделать подходяший костюм с крылышками. Склеим старинную шапку, как у гусара, я дам тебе свою футболку с большущим комаром на груди и черные колготки…
– Еще чего!
Полянка сказала не терпящим спора тоном:
– Инки, это театр. В театре следует избавляться от всех глупых комплексов. – Наверно, это было не ее, а чье-то взрослое рассуждение. Возможно, Зоино. Инки сразу покорился судьбе. В конце концов, чтобы спасти Полянку, он был готов на все. И к тому же он вдруг подумал, что в таком костюме будет слегка похож на Гамлета. Инки опять вспомнил свою летучую тень на стене. Выпад, разворот, взмах… и тяжелая голова Паучища катится на доски сцены. А грузное туловище, подергав многими лапами, валится, как мешок. Это он так ясно представил. И…
Вот ведь, только что все было хорошо, а тут заноза в душу… „Чтоб вы все сдохли…“ Паук, он, конечно, сдохнет. Под общее веселье и пляску детсадовской малышни…
– Полянка…
– Что, Инки? – Она сразу почуяла в нем какой-то сбой.
– Я не хочу…
– Что?
– Ну… не хочу убивать. Даже паука…
Полянка обрадовалась.
– И не надо! Зоя тоже не захотела! Она знаешь что придумала? Что паук – это не по правде, а будто им нарядился мальчишка-хулиган. Чтобы всех напугать. Когда голова отлетает, он выскакивает из паучьего чучела и удирает. Ревет на ходу: „Я больше не буду!“
Инки засмеялся. Это меняло дело. И снова все стало похожим на большой подарок.
Репетировали на квартире у Зои. Та жила с родителями в трех комнатах, родители днем были на работе, места хватало.
Когда Инки с Полянкой первый раз пришел в эту квартиру (на третий этаж панельной хрущевки), им открыла не Зоя, а худой темноволосый мальчишка лет тринадцати.
– Привет, – сумрачно сказал он и отодвинулся с порога. – Проникайте…
– Это Гвидон, – объяснила Полянка. – Вообще-то он Гриша, но все зовут Гвидоном…
„Странное имя“, – подумал Инки. И выговорил нерешительно:
– А я Смок…
– Не ври, – насупленно отозвался Гвидон. – Ты Инки.
Инки затоптался, не зная, как ответить. У Гвидона было такое лицо, будто он недавно плакал тайком. Полянка потянула Инки в прихожую:
– Идем, раздевайся…
Гвидон ушел в глубь квартиры.
Инки спросил шепотом:
– А чего он… недовольный…
– Это не из-за тебя. Просто характер такой. Привыкнешь…
Второй мальчишка, появившийся в прихожей, был совсем не похож на Гвидона. Возрастом вроде Инки, такой же тощий, но со светлыми желтыми волосами. Большеухий, тонкошеий, с серыми глазами, в которых сидело веселое удивление. С лицом, готовым заулыбаться по любой причине и без причины.
Он и заулыбался.
– Ты Инки. А я Юрась…
– Юрасик-карасик, – сказала Полянка, – остальные пришли?
– А как же!
Остальными были рыхловатый и молчаливый Валерий (похоже, что ровесник Гвидона), девочка Света (оказалось – из того же класса, что Полянка и, значит, Инки), два деловитых шестиклассника – близнецы Рома и Славик. А еще шустрый маленький Никитка с остреньким лицом и коричневыми глазищами – то ли первоклассник, то ли из детсада…
И, конечно, сама Зоя. Командирша с решительными ухватками, хотя и с добродушным нравом. Она всех усадила на мохнатый ковер (кроме Гвидона, который устроился на стуле у окна), сама бухнулась на взвывший старыми пружинами диван.
– Ну, поехали! Времени мало, дел целая куча. Давайте – у кого что готово? Жду доклада, как шоколада…
– Мы с Валеркой пауку скафандр склепали… – неохотно подал от окна голос Гвидон.
Оказалось, что каждый отвечает за что-то свое: за декорации, за музыку, за свет на сцене, за всякие необходимые для театрального действа вещи (называются „реквизит“). „Актеров“ же было всего четверо. Полянка – Муха, Инки – Комар, Юрась – Паучище да еще Никитка – представитель мелкого „насекомого“ народа. Инки скоро понял, что Никитка учится в первом классе, но по старой памяти часто наведывается в любимый детский сад „Егорка“, поэтому его и назначили главным среди малышовой компании, которая в „Егорке“ готовила танцевальные номера для спектакля. Детсадовской воспитательницей у „насекомых“ была Зоина подруга (для малышей – Анна Степановна, для ребят постарше – Анюта). Она и репетировала с „кузнечиками“, „божьими коровками“ и всякими другими „таракашками“.
Репетиции „полного состава“ ожидались позднее, на школьной сцене. А пока, в комнате, начали пробовать финал – с Мухой, Пауком и Комаром.
Конечно, сперва Инки окостенел – ни рукой махнуть, ни ногой дрыгнуть. А простенькие слова – „Я злодея победил?… Я тебя освободил?…“ – застряли в горле, как пластмассовые ежики. И какой уж там бой с Пауком! Не брякнуться бы в обморок…
– Инки, проснись… – жалобным полушепотом сказала Полянка.
– Ты же вон как здорово воевал на болоте! – шумно напомнила Зоя (лучше бы не напоминала!).
А близнец Славик посоветовал близнецу Ромке:
– Пни ему по копчику, он сразу станет раскованный…
Тогда Инки разозлился. На Славика и на себя. Но досталось Пауку – то есть запрятанному в картонный, оклеенный клочкастой шерстью и увенчанный многоглазой башкой ящик Юрасику. Тот еле успевал отмахиваться конечностями (четырьмя своими и четырьмя протезными). Инки, сцепив зубы, несколько раз крутанулся перед чудовищем, упал на колено, уходя от встречного замаха паучьей лапы, потом вытянулся в струнку и снес широкой линейкой голову злодея – она была склеена из толстой бумаги и держалась на такой же бумажной шейке.
Юрась заверещал „спасите!“, выпрыгнул из туловища-скафандра и удрал на кухню. Там он был пойман за тем, что поспешно глотал похищенный из холодильника яблочный сок.
