— При чем тут я, Ник? Это правда. Мы с Вилли откопали гроб и открыли его, а внутри ни хрена не оказалось. Вилли сдрейфил и удрал, а я был так потрясен, что не успел схватить его. По правде говоря, я даже свалился в могилу.

— Ну, и за каким чертом ты потел, выбираясь оттуда? Ты можешь мне это сказать?

— Я думал, тебе следовало знать, что случилось.

— Так рассказывай, что случилось.

— Чарли там не было, и пиджака не было, и Вилли смылся.

— Это совсем не то, что случилось. Это как раз то, чего не случилось. А теперь выкладывай, как было на самом деле. — Ты хочешь знать, где Чарли?

— Для начала.

Энгель беспомощно развел руками.

— Ума не приложу. Ник. Если сегодня мы его не закопали, то я не знаю, где он.

— Так узнай.

— У кого?

Ник Ровито с грустью покачал головой.

— Ты — самое большое разочарование в моей жизни, Энгель, — сказал он. — Как доверенный помощник ты никуда не годен. Энгель нахмурился, пытаясь сосредоточиться.

— Наверное, надо поговорить с гробовщиком.

— С владельцем похоронного бюро. Он предпочитает этот титул.

— С владельцем бюро. Полагаю, он был последним, кто видел труп Чарли и может знать, что случилось с телом.

— А куда он мог его сунуть, если не в гроб? — возразил Ник Ровито.

— Может, продал медицинскому колледжу.

— Чарли Броди? На кой черт он нужен медицинскому колледжу?

— Для опытов. А может, чтобы сделать из него чудовище Франкенштейна.

— Чудовище Франкенштейна? Сам ты чудовище Франкенштейна. Я послал тебя на простейшее задание достать вонючий пиджак. А ты возвращаешься и травишь байки о чудовищах Франкенштейна.

— Ник, я не виноват. Я туда ходил. Будь Чарли на месте, все было бы в порядке.

Ник Ровито уперся кулаками в бедра и сказал:

— Послушай одну историю. Как на духу карты на стол. Какие тайны можно иметь от друзей? Так вот, ты пойдешь и доставишь мне пиджак. Мне плевать, куда делся труп Чарли Броди, плевать на студентов-медиков и чудовищ Франкенштейна. Для меня имеет значение только пиджак. Найди его мне, Энгель, иначе отправишься в Бруклин, где пустует роскошный гроб, снова выроешь могилу, залезешь в гроб и захлопнешь за собой крышку. Я понятно выражаюсь?

— Иногда я жалею, что не вступил в армию. В тридцать восемь лет уже вышел бы в отставку.

Ник Ровито пытливо взглянул на Энгеля, и черты его смягчились.

— Энгель, — произнес он гораздо спокойнее, чем раньше, — не говори так. Не обращай внимания на мои слова. Я просто не привык подниматься в половине пятого утра, не привык к пустым гробам и пышным похоронам без покойников. Просто не привык, вот и все.

— Черт возьми. Ник, со мной такое тоже не каждый день случается.

— Это можно понять. Если стать на твое место, то, разумеется, каждому будет ясно, что ты сделал все возможное. И ты был прав, придя ко мне. В конце концов, разве не ты спас меня от Коннели? Разве не ты моя правая рука? Я не должен был на тебя набрасываться. Ведь если ты ни в чем не виноват, значит, во всем виноват Чарли Броди, и остается только сожалеть, что подонок сдох. Будь он жив, ты убил бы его мне в подарок.

— Да нет, — ответил Энгель, — ты правильно сделал, что взгрел меня. Я не должен был упускать Вилли. Это моя недоработка.

— Черт с ним, с Вилли, кого он волнует? Не пройдет и недели, как его накроют. На худой конец, пусть Гарри взрывает кегельбан. Пиджак — вот что главное. — Я буду искать его. Ник, это самое большее, что я могу обещать. Я землю рыть буду!

— Не стоит об этом, Энгель. Нет нужды. Ты знаешь, как я к тебе отношусь. Ты — мой доверенный помощник, мы с тобой всегда скопом. Душа моя и помыслы сопровождают тебя повсюду. И если на прекрасном творении Господа нашего, на голубой | и зеленой Земле, есть человек, способный найти для меня этот | синий пиджак, то человек этот — ты.

— Я сделаю все, что смогу.

Ник Ровито по-отечески обнял Энгеля за плечи.

— Где бы ни был этот пиджак, его поиски можно отложить до утра. У тебя усталый вид, ты долго копался во всем этом деле и...

— Кенни дал мне машину без автоматической коробки.

— Правда? За каким чертом?

— Я не жалуюсь. Это была единственная машина, которая отвечала требованиям.

— Я и не знал, что такие коробки еще выпускают. Но это тоже не имеет значения. Главное — чтобы ты выспался, если намерен блеснуть по-настоящему. Стало быть, отправляйся домой, отдохни, а уж потом пускайся на поиски пиджака. Так будет справедливо? — Да, вздремнуть не помешало бы.

— И не обращай внимания на мои слова. Я просто расстроился.

— И конечно. Ник, — Энгель поднялся. — Я оставил машину перед домом. Может, кто-нибудь отгонит ее обратно? А я доберусь на такси. Левая нога уже совсем не действует.

— Не беспокойся о машине и всем остальном, сосредоточься на поисках пиджака. Ты сделаешь это для меня?

— Конечно, Ник.

Ровито похлопал его по плечу.

— Ты — мой человек, Энгель.

Вывеска на лужайке перед домом, гласившая: «Огастес Мерриуэзер, салон скорби», имела фута три в ширину и была начертана неоновыми буквами, да еще голубыми — для пущего достоинства. За вывеской и ухоженной лужайкой стоял дом, построенный во второй половине прошлого века и похожий на (Городское жилище рыцаря-разбойника. Его фронтоны и глубокие оконные ниши прежде были отделаны штукатуркой, теперь же их покрывала мрачная бурая краска. Широкое крыльцо тянулось вдоль безликого фасада. Подходя к дому, Энгель увидел, что на крыльце яблоку негде упасть от легавых в мундирах.

Энгель на миг замер, будто споткнулся, но, разумеется, было уже поздно: его заметили. Он пошел дальше, стараясь напустить на себя непринужденный вид.

Полицейских было человек тридцать и, похоже, собрались они здесь вовсе не для торжественной встречи Энгеля. Они стояли кучками по трое или четверо и вполголоса что-то обсуждали. На всех были белые краги, похожие на перчатки Мики-Мауса, и убого сшитые кители. Законодателем такой моды было нищее полицейское управление. Преодолев первый испуг, Энгель понял, что это, очевидно, свита очередного покойника. Мерриуэзер не отличался разборчивостью и зарывал в землю как усопших нарушителей закона, так и его почивших блюстителей. Энгель поднялся на крыльцо, очутился в самой гуще своры легавых и почувствовал на себе их любопытные, но не очень пристальные взгляды.

Никто им особенно не интересовался. Энгель пересек крыльцо, открыл забранную проволочной сеткой дверь и нос к носу столкнулся с человеком, который как раз выходил на улицу.

— Ой! — воскликнул Энгель.

Человек потерял равновесие и замахал руками. Это был полицейский средних лет; на рукаве его кителя красовалось столько нашивок, что он напоминал дорогу, вымощенную желтым булыжником. Чтобы удержаться на ногах, полицейский ухватился за Энгеля и воскликнул:

— Прошу Мы знакомы? Энгель с опаской вгляделся в физиономию полицейского и не узнал его. Во всяком случае, этот легавый никогда не хватал его за шиворот и не вел с ним никаких переговоров о делах организации.

— Не думаю, — ответил он. — Во всяком случае, не припоминаю.

— Могу поклясться... Впрочем, это неважно, — полицейский покачал головой. — Вы к нему?

Энгель мог бы ответить «да», если в знал, что означает «к нему». Но он этого не знал и сказал:

— Нет, у меня дело к гробовщику Мерриуэзеру. Полицейский, который по-прежнему держался за руку Энгеля, нахмурился.

— Готов поклясться, что где-то видел вас. У меня отличная память на лица.

Энгель высвободил руку.

— Наверное, спутали с кем-то, — сказал он, бочком обходя полицейского и норовя проскочить в дверь.

— Ничего, я еще вспомню, — пробормотал полицейский.Подумаю и вспомню.

Когда дверь закрылась, Энгель с облегчением повернулся к ней спиной. Дом выглядел точно так же, как вчера, когда тут собрались близкие Чарли Броди: тот же буровато-оранжевый полумрак, то же убранство в духе Нового Искусства в приглушенных тонах, то же приторное благоухание цветов, те же толстые ковры, тот же шепот скорбящих людей.