– Это я, Баня, – проходя в комнату, откликнулся Иван.

– Никак гражданин Купцов? – выключая проектор и зажигая верхний свет, ошарашенно пробормотал Буня. – Призрак отца Гамлета… Вас же, говорили, услали куда-то из белокаменной?

Хозяин мастерской смахнул со стула пыль, постелил на него свежую газету и широким жестом предложил гостю сесть.

– Нет, – присаживаясь, улыбнулся Купцов, – я не призрак. Можешь пощупать. Принимаешь гостя?

– Ну, смотря какого, – буркнул хозяин.

– А ты, стало быть, окончательно порвал с «системой» и на трассу больше ни ногой? – осматривая мастерскую, протянул Иван. – Решил вернуться к старому ремеслу?

– Так и вы свое ремесло не забываете, – усмехнулся Буня.

– Сыск не ремесло, – назидательно заметил Купцов. – Сыск – это искусство.

– Может пивка? – скрывая охватившее его беспокойство, предложил хозяин.

– Спасибо, – отказался Купцов, – я не употребляю.

– Вы счастливый, воля есть, а я вот балуюсь… Сразу хочу сказать, – решился Буня, – нет больше Буни. Остался гражданин Носов Николай Кузьмич, вернее, товарищ Носов. Вот так… Я теперь полностью чистый перед вами, работаю.

– Вижу, – согласился Иван, доставая сигареты. – У тебя курят? Ну и как, нравится работать?

– Ничего… – протянул Носов. – Правда, платят маловато, но я еще подрабатываю. Главное – мастерская здесь, писать можно. Это все так, ерундовина. – Он пренебрежительно кивнул на незаконченную афишу.

– А для души? – прищурился Купцов.

Буня стрельнул в него недоверчивым взглядом, потом, немного поколебавшись, полез за груду афиш и старых досок. Достал небольшое полотно и поставил на стол.

Иван всмотрелся. Разбитое окно, керосиновая лампа на деревянном подоконнике, а в глубине отражается в зеленоватом мутном зеркале женская фигура.

– «Ожидание», – явно надеясь на похвалу, сказал Носов.

– Ничего, – скупо похвалил Купцов, уловивший в картине явное подражание Константину Васильеву.

– «Ничего», – скорчив гримасу, обиженно передразнил Буня, – со временем лучшие картинные галереи мира будут оспаривать право выставить мои полотна!..

– Ладно, не обижайся, – примирительно заметил Купцов. – В картинах я действительно не очень разбираюсь, а вот другие твои произведения я ценил, как знаток. Помнишь, рисованные фальшивочки?

– Что было, то прошло.

– Прошло ли? – подался вперед Иван. – Тут недавно проскочила одна штучка. Уж не ты ли, дорогой, за старое взялся?

– Мало ли спецов по этой части? – отводя в сторону глаза, промямлил Буня. «Господи, неужели с появлением этого знакомого сыщика начинается прежний кошмар?»

– Мало, дорогой гражданин Носов, мало. Билетики на Ла-Скала ты рисовал? Может, по молодости лет соблазнился? Сознавайся, все одно – дело прошлое, чего уж теперь темнить?

– Не-е, это не я, – хозяин мастерской выставил перед собой ладони, выпачканные краской. – Но тоже классная работа.

– Откуда знаешь? – насторожился Купцов.

– Говорили, – равнодушно пожал плечами Носов. – А кто, не помню, давно все было и быльем поросло. Я вот жениться собираюсь.

– Может статься так, что придется подождать с женитьбой, – вздохнул Иван, сокрушенно разведя руками. – Есть у меня подозрение, что ты, по просьбе неких друзей, сделал одну фалыпивочку. Не возражай, – предупреждающе поднял он руку, – дело там слишком серьезно повернулось.

– Не делал я ничего!

– Ты мне это докажи, – вкрадчиво предложил Иван. И Буне стало страшно от его спокойного, почти ласкового голоса.

– Вы о презумции невиновности слыхали? – сделал он робкую попытку вырваться из ловушки.

– Приходилось, – усмехнулся Купцов, – но я тебя не нарами пугаю.

– Да? – воскликнул Носов. – Просто пришел и поговорил, да? Только и всего, что напомнил ненароком о прошлом?

– Ну-у, милый, прошлое ты сам для себя сковал, не я его тебе таким сделал. Давай-ка лучше по-хорошему…

– Это как?

– Ты ведь меня знаешь? – спокойно начал Иван. – Помогал я тебе, когда ты собирался нормальным человеком стать и тусовался в «системе»? Помоги и ты мне.

– В стукачи зовешь? Прикажешь выпить с корешками, потолковать по душам, а потом заложить их со всеми потрохами?

– Слушай, – поднялся Купцов, где ты корешков нашел? Среди блатных? Раз становишься человеком, так и будь им.

– Господи, да чего тебе надо? – сморщившись, простонал Буня. – Не любоваться же ты на меня приперся?

– Это точно, не любоваться. Знать мне надо, кто фальшивые билетики на итальянскую оперу делал.

– Зачем? Зачем знать? – проведя ладонями по лицу, словно сдирая с него налипшую паутину, прошипел Носов. – Сам сказал: дело прошлое!

– А прошлое за сегодняшний день цепляет, вроде как у тебя, – уже от дверей обернулся Купцов. – Тот, кто билеты рисовал, сделал недавно фальшивый бланк. Через это одного человека уже убили и тяжело ранили мать двоих детей, которая сейчас лежит в реанимации, и неизвестно, выживет ли. А те, кто убил, гуляют на воле и могут натворить новых дел. Думаешь, Ване Купцову тебя надо придавить и застращать? Нет, Носов, я потому к тебе пришел, что навел справки и поверил, что Буня умер и похоронен.

– Погоди, – шагнул к нему хозяин мастерской, – откуда известно, что рисовал один и тот же человек?

– Экспертиза установила. Поможешь? – прямо спросил Купцов.

– Попробую. Загляни через несколько дней. Но только железный уговор: если узнаю, не допытывайся, где и у кого…

Прикрыв дверь, Иван снова очутился в полумраке. Почти ощупью отыскав первую ступеньку лестницы, начал подниматься наверх…

Жирная рыжая крыса лениво шествовала от помойки к пищеблоку, высокомерно не обращая внимания на проходивших поблизости людей и только слегка припуская рысцой, когда они слишком приближались. Добравшись до отдушины в фундаменте здания, она не спеша нырнула в темноту подвала и скрылась.

Заинтересованный Бондарев приостановился – давно такого не приходилось видеть в самом центре города, да еще на больничной территории. Хотя живут же крысы на всех московских овощехранилищах – и ничего, не помирают от нитратов. Отчего бы не жить крысам и здесь, на зеленом пятачке, зажатом с одной стороны шумным проспектом, а с другой – старым, заросшим парком. Вздохнув, Бондарев направился к желтоватым больничным корпусам.

Отыскав отделение хирургии, он получил короткий, не по росту халатик и поднялся в ординаторскую. Врач, заранее предупрежденный по телефону, встретил его приветливо.

– Долго, пожалуйста, не говорите, – украдкой подтянув зеленые хирургические штаны, попросил он Бондарева. – Она слабая еще. Боюсь ухудшения. Ну, пошли?

«Совсем мальчишка, – выходя следом за ним в коридор, подумал Саша, – даже штаны по-мальчишески подтягивает, а поди же ты, вытащил Лушину с того света».

– Вы, пожалуйста, не говорите ей о племяннике, – приостановившись перед дверью палаты, напомнил Бондареву врач.

– Минут десять мне дадите?

– Постарайтесь все же покороче.

Заверив, что он не собирается утомлять больную, Бондарев вошел следом за хирургом в палату, сразу словно окунувшись в полумрак и запах лекарств. На высокой кровати, опутанная проводами датчиков и трубочками капельниц, лежала Лушина.

– Вот, гости к вам, – привычно взяв ее запястье проверяя пульс, улыбнулся врач. – Как у нас сегодня?

Маша слабо улыбнулась в ответ, и Бондарев поспешил представиться:

– Я из милиции. Александр Алексеевич…

– Присаживайтесь, – подал ему белую больничную табуретку хирург. – Загляните потом ко мне?

– Обязательно, – благодарно кивнул Саша и повернулся к больной. – Нам надо восстановить картину произошедшего в вашей квартире. Сколько их было?

– Четверо, – слабо шевельнулись губы Маши.

– Молодые, старые? Какого возраста?

– Трое молодые… Один не очень…

– Кто стрелял?

– Молодой… И постарше, лысый.

«Лысый – это уже кое-что, – немного оживился Саша, – примета, которую просто так не спрячешь».