Хранитель рукописей пан Соукуп высказал предположение, что бегство произошло в 1857 или в 1858 году, во время подавления восстания сипаев. В противовес этому утверждению пан Водичка, лингвист, заявил, что толчок к бегству дан не англичанами, а одним из Великих Моголов — Аурангзебом, обращавшим в мусульманство покоренные им народы Индии, а также беспощадно разрушавший индуистские храмы.

Савчук склонялся к мнению пана Водички. Дело в том, что с 1858 года по нынешний, 1953-й, прошло менее ста лет — срок явно недостаточный для тех перемен, которые произошли с предполагаемыми беглецами. Все-таки они основательно отаджичились, настолько основательно, что только профессионально обостренный взгляд смог обнаружить некий еще неразгаданный этнографический пласт под первым, верхним пластом.

Кроме того, не нужно забывать, что индуисты сменили в горах Таджикистана свою веру. На это, конечно, тоже необходимо время.

Если же дату предполагаемого «исхода» отнести к царствованию Аурангзеба, то срок для ассимиляции удлинится соответственно на два с половиной столетия.

Видится Савчуку вереница усталых, изголодавшихся, продрогших на ледяном ветру путников, которые бредут по горам, преодолевая перевал за перевалом. В руках у них посохи, за плечами мешки. И есть у путников одна особо оберегаемая ими ноша. Что-то тщательно запеленуто в ткани и с этим «что-то» обращаются очень бережно, более того — благоговейно. Со стороны взглянуть — несут маленького ребенка. На самом Деле это статуэтка пляшущего бога, и она для путников живее живых — вся из золота, с рубинами вместо глаз, единственно ценное, что в спешке бегства удалось выхватить из пламени.

— Согласен, — сказал Савчук. — И все же никак не могу представить себе, как эти люди выдержали лютый холод Гималаев.

— Ну, об этом существует целая литература, — ответили ему индологи. — Вы и не подозреваете, какие скрытые возможности сопротивления заложены в человеческом организме. Вспомните картину Рериха, на которой мудрец в набедренной повязке сидит на снегу, а за спиной у него вздымаются белые вершины Гималаев. Есть также фотографии, на которых запечатлены тибетские жрецы, совершенно нагие, стоящие босыми ногами на снегу. И тибетцы, и индийцы умеют с помощью силы воли управлять терморегуляцией своего тела.

— Но почему беглецы так стремились в горы?

— А это проще простого. Вспомните некоторые названия. Например, Джомолунгма — Мать Гор. К кому прибегают в беде? К матери, не правда ли? Есть в Гималаях также пик Недоступной Красоты. Глубоко поэтично, вы согласны? Но главная гора — это гора под названием Кайлаш. По верованиям шиваитов, она является обителью Шивы. Понимаете? Ваши беглецы шли к своему богу, искали в обители его спасение.

— Да, все сходится. Кстати, мне объяснили в Таджикистане, что название кишлака Унджи означает «там», просто «там». Тоже своеобразный шифр: где-то там в горах!

— Значение гор в религиях разных народов вообще очень велико. Возьмите хотя бы: Шань-Шуй — священная гора у китайцев, Фудзи-Яма — у японцев, по-японски «яма» — «гора». А у буддистов это Шамбхала — священная страна, расположенная в глубине гор. Шамбху — одно из имен Шивы, «ла» — «перевал». Значит — «страна Шивы за перевалом».

— Видимо, не случайно в нашем русском эпосе один из богатырей носит имя Святогора?

Конечно. А что касается Гималаев, то влияние их на климат Индии трудно переоценить. Они заслоняют страну от северных ветров. И все реки Индии берут свое начало в Гималаях. Недаром говорят в Кашмире: «У нас есть все, что нужно для человека: чистая горная вода, зеленая трава и прекрасные женщины».

— И вы полагаете, что мои беглецы, как вы называете их, смогли добраться до Таджикистана?

— Бесспорно. В Гималаях есть караванные тропы. Вероятно, после нескольких лет странствия путники вышли в район Фейзабада, переправились через реку, и вот она — цветущая, вся в садах, долина Унджи! «Там» стало «здесь».

Индологи, понятно, не представляли себе, что эти изыскания и глубокомысленные рассуждения предприняты ради счастья смуглой девушки с печальными удлиненными глазами — ради счастья Нодиры…

Савчука тихонько окликнули: «Пан профессор!» В дверях студовни стояли пан Соукуп и пан Водичка…

Так далеко ушел этнограф мыслями в прошлое, что не сразу понял, где находится.

А, он в монастырской студовне! Машинально прибрел сюда, побывав предварительно во всех залах музея.

Да, студовня, Прага, осень 1953 года. Дождь по-прежнему моросит…

Кто-то из читателей покашливает приглушенно в углу, переворачиваются с тихим шелестом страницы, и, вращаясь, поскрипывают старомодные пюпитры. Они очень похожи на тибетские молитвенные барабаны. Молитвы написаны на свитках, которые обмотаны вокруг вала. Стоит крутануть вал, прозвенит звоночек — и моление вознеслось к Будде. Очень удобно!

Но перед глазами Савчука по-прежнему все те же нежно округленные, точеные, с золотистым пушком девичьи руки. Они беспрестанно в движении, то отдаляются, то приближаются, поправляя цветы на гирлянде, и вдруг складываются в трогательной мольбе. Увы, покоя нет от них ни во сне ни наяву…

Понятно, видение это особенно неуместно здесь, в бывшей монастырской читальне.

Савчук встряхнулся.

— Я надеюсь, — сказал он подошедшим к нему пану Водичке и пану Соукупу, — что на этот раз рукопись даст нам исчерпывающие ответы на все наши вопросы.

И впрямь, с первых же строк, начертанных на пальмовых листах, стало ясно, что там речь идет именно о предках Нодиры.

Теперь рукопись читали и переводили не «по диагонали», как в первый раз, а неторопливо, со всем тщанием, вдумываясь в каждое слово, обсуждая каждую фразу.

Итак…

Где-то в предгорьях Гималаев (вероятно, в районе нынешнего Кулу) находился храм, посвященный Шиве. К нему стекались многочисленные толпы паломников.

Они надеялись на исцеление. Шива был самым добрым из всех индуистских богов. Заботился не только о душах верующих в него, но также и о телесном их здоровье. Он научил своих жрецов и жриц свыше шести тысячам ритуальных танцев, которые были, по существу, не чем иным, как тщательно регламентированной лечебной гимнастикой.

С первыми лучами солнца на утрамбованную множеством ног площадку перед храмом выходили жрицы Шивы в своих ритуальных желтых одеждах (желтый цвет — цвет Шивы). Над переносицей у них белели три полоски (знак обета).

Верующие встречали жриц молитвенными возгласами. Затем больных осматривали и оделяли наставлениями и целебными травами. Но главное наступало после этого. Паломников лечили движением, точнее, сменой движений и абсолютного покоя по строго разработанной системе.

Напоминает утреннюю зарядку в санатории? Что ж, сходство есть. Но на все наброшен был покров мистической таинственности. Вера в Шиву, в действенную его помощь была проявлением своеобразной психотерапии того времени.

Уходили и приходили правители страны, сменялись одна за другой династии. Храм Шивы продолжал стоять в предгорьях Гималаев и привлекать к себе новых и новых паломников, жаждавших исцеления.

Но вот на престол Великих Моголов взошел Аурангзеб, жестокий фанатик-изувер, огнем и мечом утверждавший среди язычников в подвластных ему владениях мусульманство.

Многие выдающиеся художники, скульпторы, архитекторы, находившиеся при его пышном дворе, ушли к раджпутанским князьям, сохранившим независимость, и перенесли туда свое неповторимое искусство.

Настал наконец час, когда Аурангзеб дошел со своим войском до Кулу. Сопротивление было бесполезно. В одну ненастную ночь («В грозу и бурю» — так сказано в рукописи) под хлещущими струями ливня жрицы бежали в горы в сопровождении храмовой стражи. С ними были и девочки — ученицы танцовщиц29.

Они бежали в священную обитель Шивы. Наверное, им чудилось, что беспощадный гонитель шиваитов преследует их по пятам. Беглецов подстерегали на пути зияющие пропасти. Люди падали от истощения на узких горных тропах. Грохот обвалов сопровождал их. Мелкие горные реки замерзали ночью и начинали снова течь лишь в середине дня.