Где-то между восемнадцатью и сорок одним я кое-что понял: тот, кто по-настоящему крут, никогда не разыгрывает крутого. Если только – это как с правилом никогда не показывать пистолет, если не собираешься из него стрелять, – он не собирается свою крутизну проявить, но и в этом случае шоу обычно заканчивается очень быстро.

После торгового флота я поступил в Йель, где очень мало кто изображал мачо. Вот интеллектуалов изображали, это да, а Тарзаны были не в чести. Это было начало семидесятых – Никсон, антивоенные демонстрации, движение в защиту прав женщин, Алан Олда[95], «homo sensitivus» – и любого, сделавшего хоть одну попытку сойти за крутого, подняли бы на смех и посоветовали бы ему записаться на ТМ (трансцендентальную медитацию, вы, поколение Икс, наверняка этого не знаете). И только устроившись работать редактором журнала в Нью-Йорке, я впервые повстречал воистину фальшивого крутого. Это был писатель. (Сюрприз!) Он носил зеркальные очки – они действительно походили на зеркала – и являлся к нам в контору, облачившись в куртку гоночной команды «Порше», сплошь покрытую нашивками и шевронами. Она была изготовлена из особой серебристой ткани – кажется, подделка под огнеупорный материал, – такой блестящей, что вполне могла сойти за ту, из которой делают костюмы для астронавтов. Первое впечатление было неизгладимым. После четырех лет Шекспира, Блейка и Джойса я увидел перед собой писателя из реальной жизни. Он курил «Кэмел», пил «Столи-ап»[96], нарочито действовал на нервы нашему боссу, главному редактору, и рассказывал жуткие истории о том, как якшался с невероятно жестокими уличными бандами Южного Бронкса, чтобы собрать материал для сенсационной книги, которую для нас пишет.

Но потом я начал размышлять. (Самое ценное в хорошем образовании, – то, что оно развивает хороший нюх на дерьмо.) Зубы этого парня были покрыты коричневым налетом от никотина. Он часто кашлял и начинал задыхаться, одолев несколько ступенек вверх по лестнице. Редактор, к которому он относился так же, как Уолтер Барнс к своей Хильди Джонсон[97], криво усмехаясь, сообщил мне по секрету, что этот писатель и дюйма не прошел по Южному Бронксу без полицейского эскорта. Что же до куртки, то вскоре мне стало ясно как день, что он никогда и рядом не стоял ни с «порше», ни с каким другим гоночным автомобилем.

Зеркальные очки, как я полагаю, скрывали от посторонних взглядов последствия злоупотребления «Столи-апом» или, что менее вероятно, просто были самыми подходящими солнцезащитными очками для «Человека десятилетия», поскольку позволяли окружающим видеть собственное отражение, что, несомненно, повышало их мнение об обладателе этих очков.

Он умер десять лет спустя, едва дожив до пятидесяти, от сердечного приступа, на теннисном корте. Не особенно крутая смерть.

Воспоминание об этой куртке стало одной из причин, почему я несколько лет спустя открыто сцепился рогами с одним из моих героев – Гарри Трюдо[98]. В те годы я работал в Белом доме – писал речи для тогда еще вице-президента Буша[99]. Трюдо преследовал Буша за рабскую, по его мнению, преданность последнего Рейгану, снова и снова нещадно критикуя за то, что Буш якобы пожертвовал своими «мужскими качествами». Когда вышел очередной каталог моделей одежды от «Банановой Республики», я увидел в нем отражение идей Трюдо, который горячо ратовал за введение в обиход кожаных лётных курток. Буш в восемнадцать лет стал пилотом и отправился на юг Тихого океана бомбить японцев; Трюдо – нет. Я указал на это забавное противоречие в ответном письме в «Вашингтон пост».

С тех пор я всегда выступаю против того, чтобы штатские одевались на военный манер. Куртку пилота нужно заслужить. Представьте, что вы едете в лифте, одетый в куртку с эмблемой 388-й эскадрильи, и тут двери открываются, и входит некто, кто действительно в ней служил.

Я также против того, чтобы штатские употребляли военный жаргон, восклицая, например, «От винта!», когда они всего-навсего идут на собрание, или «К бою!», когда босс выдает суровое распоряжение. Один из моих самых близких друзей служил в войсках особого назначения во Вьетнаме, и я никогда в жизни не слышал, чтобы он говорил «От винта!» или «К бою!», если на работе что-нибудь не ладится.

Белый дом – любой, кому довелось там работать, это подтвердит – подходящая сцена для того, чтобы изображать из себя мачо. Я провел там первые годы правления Рейгана и могу сказать: помимо того, что это место не испытывало недостатка в ковбойских сапогах, запах тестостерона, разливавшийся по зданию, словно запах жаркого вокруг походного костра, можно было считать отличительной особенностью рейгановской эры. Глава штаба Никсона носил стрижку «ежик», а людям Кеннеди нравилось донимать друг друга, спрашивая: «Твоя жена беременна? Моя – да». Игрушки Белого дома не теряют своей неотразимой притягательности для многих мужчин (и женщин): мигалки, автомобильные кортежи, «самолет номер один», телефонные панели с неисчислимым множеством загадочных кнопок, агенты секретной службы и – наиболее желанная из всех – пропуск сотрудника Белого дома, болтающийся на цепочке на шее. Я встречал людей, которые надевали эти цепочки на званые обеды, притворяясь, будто просто забыли их снять. «Кхе-кхе. Итак, когда я сказал президенту…»

Самые отъявленные поборники мачо-стиля из всех сотрудников Белого дома – это уполномоченные, те, что организуют президентские поездки и выступления. Они наделены своего рода неограниченной властью. Кто отважится сказать им «нет»? Они ведь работают на президента Соединенных Штатов. Я раз двадцать наблюдал, как они заставляли губернаторов крупных штатов трястись от бессильного гнева, – и наслаждались каждой секундой этого зрелища. Я слышал, как один из них сказал представителю правительства одной крупной мировой державы, осмотрев величественный дворец постройки XIX века, где должна была состояться двусторонняя встреча: «Место вполне приличное». В документальном фильме о предвыборной кампании Клинтона «Зал военных действий», хорошо показано, как развязны становятся молодые люди, едва почуют запах власти. Преимущество американской правительственной системы над правительственной системой, скажем, Руанды состоит в том, что у нас орудиями власти являются пейджеры и пропуска на цепочках, а у них – ружья и мачете. Трудно смеяться над мачистскими притязаниями шестнадцатилетнего представителя группировки Хуту, когда тот целится в вас из «АК-47». Оружие, несомненно, привлекает больше внимания, чем самые крутые солнечные очки или куртка команды «порше». В 80-е годы позировать с пистолетом в руках стали в прямом смысле: вышел фильм «Полиция Майами: отдел нравов», где Крокетт и Таббс устраивают побоища, стреляя с двух рук из бо-о-олыиих-пребольших пистолетов. Раньше телеполицейским, чтобы держать пистолет, вполне хватало одной руки. (Крутая сцена перестрелки стала результатом усилий продюсера «Отдела нравов» Майкла Манна: до этого сериала он был директором и продюсером картины, которую как сотрудники секретных служб, так и военные признали единственным фильмом, показавшим мир киллеров технически точно, – это фильм «Вор» с Джеймсом Кааном в главной роли.) Грязный Гарри мог расстрелять обойму своего «Магнума-44» – «самый мощный пистолет в мире» – с одной вытянутой руки, но к 80-м пистолеты стали слишком серьезными, и одной руки для них явно мало.

Еще я заметил, что пистолеты стали неотъемлемым атрибутом мужественности. В наши дни уличные банды испытывают новых членов, заставляя их убивать всех проезжающих мимо водителей, которым пришло в голову посигналить, напоминая, что неплохо; бы ребятам включить фары. В последнем выпуске журнала «Спай» опубликована большая статья, в ней широко известные рэп-музыканты с нежностью рассказывают о своем оружии. Похоже, мы дошли до крайней степени вооруженного мачизма. Несколько недель назад я присутствовал на суде, где был вынесен обвинительный приговор. В тот день парень выпил «около двадцати четырех» банок пива, – по словам свидетеля со стороны защиты, – а потом, когда ни одна девушка на вечеринке не захотела с ним танцевать, приставил револьвер двадцать второго калибра к виску мужчины, которого угораздило не вовремя войти в лифт. Полиция называет такой тип позерства «НОО (пистолет)» – нападение с использованием опасного оружия. За него могут дать около десяти лет, но я почти не сомневаюсь, что тот парень очень скоро снова появится среди нас, возможно нуждаясь в еще более убедительном доказательстве своей неоспоримой мужественности.