Чувство вины ли, душевное ли недомогание причиной, но я совершенно точно знаю, что будь у меня сын и спроси он меня, что я делал на вьетнамской войне, мне придется рассказать ему правду: что мой военный опыт совсем непохож на те испытания кровью, которые прошел его дед.

Большинство людей, теми или иными средствами сумевшие избежать службы в армии, думают совсем не так, как я, и мне вовсе не хочется ставить под сомнения толкнувшие их на этот шаг причины или оправдания, которые они для себя выбрали.

Но я знаю и других, которые все еще пытаются отыскать путь к успокоению взбудораженной души. И часто это выходит на поверхность ощущением некоей незавершенности, неполноты…

«Я страдаю вместе с ними. Я не замечал, чтобы кто-то из моих друзей покаялся. И хотя мне стало легче, я все равно ощущаю, что мои рефлекторные действия не стали исчерпывающими».

…неоплаченного долга…

"Я так и не послужил своей стране. Я не смотрел в глаза жизни и смерти. Я остался неполноценным. Я шел мимо Мемориала, смотрел на выбитые там имена и думал: «Помилуй их Бог».

…того, как легко было…

"Настоятель однажды сказал мне: «Знаете, ваше поколение сделало мученичество безболезненным».

…того, что опоздал на автобус истории…

«Это вина – не принять участия. Не сделать ничего. Я не взрывал ни физические лаборатории в Анн-Арборе, ни военные укрепления вьетконговцев. Я болтался где-то посредине. И мне до сих пор за это стыдно. Только в последние годы я понял, как выглядел тогда с точки зрения моей страны. Теперь я понимаю, что должен был идти».

В августе «Эсквайр» опубликовал мою статью, в которой я сделал несомненно ошеломляющее признание, что сожалею о том, что не участвовал во вьетнамской войне. Я говорю «несомненно», потому что в течение десяти лет своей журналистской деятельности никогда не переживал такой реакции, какую вызвала эта статья. Я затронул какие-то струны в душе соотечественников. Я был этому рад, потому что и написал статью именно для того, чтобы выяснить, есть ли еще люди, испытывающие такое же сожаление. Но меня страшно удивило количество откликов. Краткий анализ высказанных мнений заинтересует тех, кто «за» и кто «против». Вот что я написал: меня официально признали непригодным к военной службе.

В то время я испытывал радость и облегчение. Теперь я склонен думать, что при любых обстоятельствах я отделался от военной службы слишком легко. Это была дурная война, но тем не менее – война. Кто-то погиб, кто-то остался в живых.

Я чувствую различие между «детской романтикой и жаждой славы» и чем-то еще. Мне хотелось бы знать, что не пойди мы в армию, действительно ли «в нашу эгоистичную эпоху мы лишили себя последней возможности выполнить обязательство в отношении более ценного, чем мы сами: спасти жизни товарищей».

Эти слова не поразили меня и не показались проникновенными. У меня не было нужды искать где-то материалы или звонить в редакцию журнала «Солдат удачи». Среди тех, кого я цитировал, были Филип Капуто, Джеймс Уэбб, Роберт Э. Ли, а также Джордж Вашингтон. Джеймс Фэллоус ушел из журнала «Вашингтон мансли» восемь лет назад.

Моя статья была своего рода заметками, какими-то разрозненными размышлениями, которые слились в единое целое после того, как в ноябре 1982 года я внимательно прочитал надписи на Мемориале павшим во вьетнамской войне. Это не было результатом ни той войны, ни какой-либо другой. Моя статья появилась до бомбардировок Бейрута, до вторжения в Гренаду, до публикации материалов о солдатах воздушно-десантных войск, которые ради развлечения насмерть забили ногами одного гомосексуалиста.

Мне следовало догадаться, что в статье был какой-то изъян, после того как меня пригласили в «Шоу Фила Донахью». (Я отказался.) Затем я получил приглашение на передачу «Сегодня» и несколько звонков с различных радиостанций. Мне звонили люди, которые писали книги о последствиях вьетнамской войны.

Боб Грин опубликовал в своей рубрике статью, которая немного не совпадала с моей по теме. В ней говорилось, что он испытывает те же чувства, что и я: тех, кто не пошел на войну, надо считать трусами. Я до сих пор не могу найти, где же я говорил об этом, но это не важно. Майк Ройко, который не любит Боба Грина, прочитав статью, написал в ответ материал с приводящим в замешательство заголовком: «Уклонисты без конца рыдают из-за своей вины». Заголовок непонятен потому, что ни Грин, ни я ни словом не обмолвились об увиливании от военной службы. Ройко был сильно раздражен и закончил свою статью фразой: «Избавимся от этого».

Вермонт Ройстер из журнала «Уоллстрит джорнал» счел выбранную мной тему разумной и написал содержательную статью, где рассмотрел проблему с исторической точки зрения. Жюль Фейфьер сочинил юмористический рассказ, где «поверхностный журналист с доходом в пятьдесят тысяч долларов» и «бойкий юрист с ежегодным доходом в шестьдесят тысяч долларов», трясясь от волнения, разговаривают на теннисном корте:

– Естественно, я не хочу быть раненым, – признается один, в последних строках рассказа.

– Ну уж нет, – отвечает его партнер. – Пусть убивают других, и пусть они учатся на своих ошибках.

Я нервно засмеялся, прочитав последнюю строку рассказа.

Затем Ричард Коэн из «Вашингтон пост» написал идеологически выдержанное послание, описывающее мою статью как «нечто напоминающее Киплинга или, может быть, Теннисона». Я оказался не в такой уж плохой компании, но это был отнюдь не комплимент в мой адрес, так как он воспринимал мою статью, вторжение в Гренаду и бомбардировку Бейрута как одно целое. «Еще раз мы признаемся в любви войне, – писал он. – Это опасная страсть». Сначала я почувствовал себя непонятым, но потом успокоился, размышляя, что Коэн по крайней мере раз в неделю напоминает нам, консервативным и поджигателям войны, что война – это плохо. Сожалею, что приходится разочаровать его, но я с ним согласен.

Однако все это и наполовину не так интересно, как то, что спустя уже четыре месяца после публикации ко мне все еще продолжают приходить письма читателей. В большинстве это хорошо написанные, трогательные, дерзкие письма, совсем не обязательно полные сочувствия.

Двадцатисемилетний умудренный жизнью адвокат ветеранов вьетнамской войны, который, должно быть, тоже воевал во Вьетнаме, пишет: «Не завидуйте жизненному опыту солдат… я восхищаюсь всеми ими за их скромность, принимая во внимание то, что им довелось пережить. Но очень опасно теперь, когда те события ушли в далекое прошлое, по каким бы то ни было причинам поглядывать на Вьетнам с любовью. Это первый шаг к тому, чтобы забыть уроки войны, и это первый шаг к вовлечению страны в нелепую ситуацию».

Ветеран войны, который вернулся в 1967 году и который после этого пережил тяжелые времена, пишет, что нашел в статье «редкое сочувствие и полное понимание того, что такие, как мы, в отличие от вас, приносили жертвы. Кроме такого признания, мне ничего не нужно. Признание, которого я никогда не получал от множества чиновников, неоднократно сталкиваясь с ними. Это те, у кого не прерывалось плавное течение жизни – школа, колледж, деловой мир».

Я получил два письма от одного и того же человека. В первом письме, датированном 10 сентября, он рассказывает, что из-за болезни, полученной в конце шестидесятых после службы в спецназе, он не смог участвовать в войне во Вьетнаме. Тогда он, в возрасте тридцати шести лет, пошел служить добровольцем в воздушно-десантные войска.

Второе письмо было написано 15 ноября. Оно начиналось так: «Какую бы вину я ни испытывал за то, что не воевал во Вьетнаме, она исчезла после недавних событий в Гренаде… К несчастью, три человека были убиты и шесть тяжело ранены, когда во время последней вылазки были сбиты три вертолета». В конце он написал: «Пожалуйста, не бросайте своего дела, начатого в отношении ветеранов вьетнамской войны».

Теперь я понимаю, что любое размышление о любых аспектах вьетнамской войны, особенно в контексте гибели американских солдат в текущих «зачем-нас-туда-занесло» конфликтах, может кем-то быть воспринято как абсолютное недомыслие. Если я прославляю войну, то я дурак. Это такой щекотливый вопрос, что восхваление тех, кто был на войне, должно начинать и заканчивать главу, открыто осуждающую войну в целом. Я говорю об этом без цинизма. Это то, чего требуют чрезмерно эмоциональные публичные обсуждения.