«Французский инженер-изобретатель Ив Рено снабдил устриц особыми петельками, и одна французская фирма уже просчитала, что этой зимой во Франции будет продано 50 млн. „окольцованных“ устриц». Как говорят в таких случаях мои родители, у богатых свои проблемы.
И последний пассаж:
«Трое привратников, попытавшихся заморозить ласку, прыская на нее из огнеопасного баллончика, спровоцировали взрыв, от которого пострадали 19 человек». Из заключительной фразы узнаем:
«Ласка осталась жива, ее выпустили на полянку совершенно невредимой». Тут явно приложил руку Господь. Поистине нельзя не восхищаться тем, как виртуозно Он спасает слабых тварей от опасных кретинов, вооруженных фреоном и зажженными сигаретами. И это происходит всякий раз, когда возникает Проблема Иова.
К вышеперечисленным выдержкам можно присовокупить любое, взятое наугад, заявление любого из адвокатов, сделанное от имени любого из братьев Менендес в августе восемьдесят девятого. Особенно меня поразила одна дама – язык не поворачивается назвать ее имя. Я имею в виду ту, которая больше всех неистовствовала, когда вышла осечка с первым составом присяжных. Она была в ярости, оттого что «этих двух ангелочков» не позволили взять на поруки. Ангелочки сделали несколько выстрелов в своих родителей, остановившись лишь для того, чтобы перезарядить ружье, пока их мама еще ползала по ковру – с развороченным черепом. И что же сказала рассерженная адвокатша в их защиту? «Это на редкость способные ребятки».
Лицемерие – это мерзкие нечистоты, но одновременно и удобрение, которым подкармливается сатира. Хвала Тебе, Господи, за то, что Ты сотворил адвокатов, политиков и лоббистов табачных компаний. Благодаря их стараниям мне и моим собратьям по перу не грозит безработица. Хотя, конечно, глупо надеяться на то, что мои выпады в адрес лицемеров изменят их к лучшему, разве что заставят немного покраснеть (если заставят). Корреспондент «Бизнес уик» спросил у главы международной табачной компании «Филип Моррис», читал ли он фельетон «Спасибо за дым», этот «изысканно едкий» (по определению «Вашингтон пост») рассказ о табачной промышленности? Тот ответил, что да, читал, «очень забавная вещица». Между прочим, фамилия у него – Байбл[10], я никогда не посмел бы так наречь своего персонажа. Но персонаж мой оказался крепким орешком, ответил весьма обтекаемо. Никаких жалоб и оправданий. Дайте мистеру Байблу шанс высказаться более определенно, и он с полным правом процитирует вам Клода Кокберна: «Невозможно высмеять того, кто честно признает: „Для меня главное – деньги, потому я тут с вами и болтаю“». А теперь на минуточку представьте, что советники этих табачных воротил позволили бы им прямо заявить: «По-вашему, мы полные кретины и не знаем, что сигареты убивают? Все мы знаем, но закон позволяет ими торговать. Это во-первых. А во-вторых, народ любит нашу марку, так что мы со спокойной совестью будем и дальше вас морить, травить своим товаром». Ну, попробуйте-ка выжать из этого признания что-нибудь пригодное для фельетончика!
Кстати, о политиканах… Как тут не помянуть трибунную речь, которая должна бы была прозвучать из уст такого деятеля, метящего в президенты:
«Друзья, я совершил в этой жизни много дурного. Изменял жене, напивался в стельку, падал с лестницы, бил детей, наподдавал собаке, подделывал счета, курил дурь, нюхал кокаин, кололся. Мне придется порвать отношения со столькими сомнительными личностями, дюжине жюри присяжных придется работать сверхурочно, чтобы вынести все необходимые приговоры. Выберите меня, обещаю, что, выходя на балкон Белого дома, я всякий раз буду облизывать палец и поднимать его вверх, чтобы определить, куда дует ветер. Самые лакомые должности я раздам всем своим друзьям и приятелям, не забуду даже тех, по ком давно тюрьма плачет. Мою администрацию постоянно будут навещать прокуроры, так что скучать вам не придется, это уж как пить дать. Теперь несколько слов о наших с вами общих государственных проблемах. Я, конечно, сделаю все, что в моих силах, можете не сомневаться, но не думаю, что тут что-то получится , тут сам черт ногу сломит, слишком все запущено. Тем не менее я хочу стать президентом, очень хочу. Я хочу лимузин и кортеж машин, и чтобы кругом – вспышки фотокамер, и еще хочу большой-пребольшой самолет».
Ей-богу, грех не написать речь для инаугурации такого славного парня.
ДЖОНС[11] ОБЕЩАЕТ, ЧТО ВСЕ БУДЕТ БОЛЕЕ-МЕНЕЕ ПО-ПРЕЖНЕМУ…
…ОДНАКО ВЕСЬМА ВЕРОЯТНО ПОВЫШЕНИЕ НАЛОГОВ.
Так на чем мы остановились? Ах да, название… Что Карп ждет не дождется…
В какой-то момент я впал в отчаянье. Мое воображение иссякло, и я тупо пялился в пространство, свирепо вытаращив глаза. Я не замечал детей, хотя обычно это происходит, лишь когда они напоминают, что теперь «твоя и мамина» очередь чистить хомяку клетку. (Обычно это самое яркое событие на неделе.) Теперь так и буду сидеть как истукан в кругу веселящихся домочадцев, что-то бормоча себе под нос, совсем как один из психов в фильме «Пролетая над гнездом кукушки». (Читай: психушки.)
– А что если… – буду лепетать я, хватаясь за очередной нелепый каламбур. Как-то вечером миссис Пол приготовила рыбные биточки. Завидев их, я тут же жалобно пробормотал: «Где же вы, киты?» Дело в том, что в одном из рассказов идет речь о… ладно, это уже не принципиально. Люси стала подозрительно ласково со мной разговаривать. Плохая примета: значит, пытается скрыть раздражение. Быть замужем за писателем, похоже, совсем не сахар.
Мой пес Дак, почуяв запашок неудачи, исходивший от моей персоны, даже не подходит к факсу, хотя его любимая игра – выдирать штепсель из розетки. Эту изощренную забаву он устраивает себе дважды в неделю, а потом с удовольствием слушает, как я распекаю по телефону своих корреспондентов – за то, что их факс ни черта не работает.
И вот однажды, погрузившись в полную безысходность, я вспомнил про свой первый рассказ, опубликованный в «Нью-Йоркере». Это был знаменательный для меня день, день дебюта.
Речь в нем шла о том, как Клинтон и Буш помаленьку надираются во время предвыборных дебатов. Назывался он так: «Дебаты под мартини». И в какой-то миг меня вдруг осенило: это же то, что мне нужно!
Знаю, знаю, глупо устраивать шум из-за такой ерунды. Однако на этот раз Карп оторвался от томика Достоевского и задумчиво произнес: «Гм. Пожалуй». Люси облегченно вздохнула, порадовавшись, что у нее на руках, как прежде, двое детей, а не трое. Даки снова веселится напропалую, лишая меня контакта с внешним миром.
В названии этом, разумеется, нет ничего примечательного. Разве что «мартини», некоторые (а вдруг повезет?) могут подумать, что это сборник рецептов алкогольных напитков. Но зато, выбрав именно это название, я смогу отдать посильную дань уважения журналу «Ныо-Йоркер», которому обязан чрезвычайно многим. Я благодарен его сотрудникам, и в первую очередь главному редактору Тине Браун, баловавшей меня гораздо большим вниманием и добротой, чем я заслуживал, это тронуло меня до глубины души. «Нью-Йоркер» и сейчас остается образцом высокого профессионализма и добросовестности (чего стоит одна проверка реалий). Мне посчастливилось работать с уникальными редакторами. Рик Хартсберг, Чип Макгрэт, Дебора Гаррисон, Дэвид Кун, Крис Кнутсен, Генри Файндер, Сьюзан Меркандетти и Хал Эспен. Звездная команда, точнее не назовешь.
Отдельное спасибо Гарри Эвансу, рискнувшему издать мою очередную книгу, и соответственно – Бинки Урбану, заставившему Гарри раскошелиться.
Я сердечно благодарен (о, господи, свершилось! Вот она, заветная речь в духе «я хочу поблагодарить всех членов Академии») всем редакторам, которых я донимаю уже двадцать лет, за искренность и неиссякаемый энтузиазм. Клею Фелкеру я обязан первой своей публикацией, распахнувшей передо мной двери других журналов. Фелкер из породы тех редакторов, которые будят вдохновение и щедро дарят грандиозные находки и которых потом с благодарностью вспоминаешь всю жизнь. Судьба подарила мне возможность (это не «высокий штиль», а констатация факта) сотрудничать – учась у них мастерству – с теми, кто сделал «Эсквайр» легендарным журналом. Вот эти славные имена: Байрон Добелл, Дон Эриксон, Раст Хиллз и Гордон Лиш.
