Суд вынес приговор — 400 ударов плетью! Сухинов не мог стерпеть предстоявшего унижения. Он решается на самоубийство.

Но пока Сухинов рассматривал свою камеру и искал способ исполнить свое намерение, комендант генерал Лепарский уже получил уведомление, что из Петербурга секретно поступил смертный приговор для шести человек.

Солдаты копают глубокий ров. Ставят позорные столбы, к которым будут привязаны перед расстрелом заговорщики. Тайно шьют шесть белых балахонов для смертников, шесть лент для повязки глаз. Приготовлено шесть веревок для привязывания осужденных к столбам.

Когда занялась заря, в камеру Ивана Сухинова вошла стража… и увидела его повесившимся на своем ремне. Ноги его касались пола. Лекарь заметил, что он еще жив, но скрыл это.

Полумертвое тело Сухинова бросают в ров. Начинают расстреливать остальных.

Это было страшное и неслыханное по своей жестокости зрелище. От сильного потрясения солдаты карательного взвода не могут исполнить приказ. Их руки дрожат. Пули летят мимо цели, осужденные умирают в муках. Когда проверили, все ли убиты, увидели, что они только ранены. Добивали заговорщиков штыками.

Генерал Лепарский кричит на батальонного командира, что его солдаты не умеют стрелять, и требует поскорее покончить с осужденными.

А неподалеку от этого страшного места разыгралась другая драма. Три палача наносили солдатам назначенные в Петербурге удары плетьми. Били, считали…

А Иван Сухинов, гордый и непримиримый «славянин», облаченный в белый балахон смертника, был уже мертв. До него не доносились ни крики наказываемых, ни команды карателей, ни звуки беспорядочной стрельбы потрясенных солдат. Он лежал во рву, своей волей и мужеством спасшийся от варварской расправы.

В этой тяжелой борьбе не гремели пушки и не свистели пули… В продолжение десятилетий от исторической даты 14 декабря 1825 года, когда началось деспотическое царствование Николая I, известное сопротивление ему оказывали разве только писатели и вообще творческая интеллигенция. Можно сказать, что революционный дух мыслящей России нашел единственно возможную в тогдашних условиях форму борьбы — литературу.

Деспотизм самодержавия создал для своей защиты железную броню — цензуру. На горизонте России появилась эта новая «крепость», которая соперничала с жестоким Аракчеевым и каменными стенами Петропавловской крепости. Она имела свой изобретательный и хитрый механизм, своих виртуозов, своих палачей. Читать, изучать колоссальную гору документов Третьего отделения — значит погрузиться в мир кошмаров. Но в то же время каждый лист, любое письмо, каждый донос и ответ на него ясно очерчивают контуры борьбы передовых людей против самодержавия. Перед взором встают образы незабываемых, мужественных людей, которые и в страшную николаевскую ночь имели доблесть и смелость быть непримиримыми к существовавшей действительности.

Словно подлинная ирония судьбы звучали в Европе и мире слова надписи на триумфальной арке, воздвигнутой в Москве по случаю коронации императора: «Успокоитель человечества».

Этот «успокоитель» приказал стрелять в народ на Сенатской площади, бросил сотни людей в Петропавловскую крепость, воздвиг виселицы для руководителей восстания.

«Успокоитель» России окружил себя невежественными и тупыми генералами и флигель-адъютантами, чьи мундиры были увешаны орденами, украшены пышными эполетами. За душой же у них не было ничего, кроме раболепства. Они были далеки от интеллектуальной среды, неспособны даже острить и шутить. Их разговоры не требовали напряжения ума, не вызывали ни мыслей, ни раздумий, а вращались вокруг лошадей, собак и парадов.

Они улыбались только тогда, когда улыбался император, они и сгибались перед ним в раболепии и поклонах, уверяя его, что он любимый государь.

Герцен писал темпераментно и вдохновенно:

«Николай хотел больше быть царем, чем императором, но, не поняв славянский дух, он не достиг цели и ограничился преследованием всякого стремления к свободе, угнетением всякой идеи прогресса и остановкою всякого необходимого развития. Он хотел из своей империи создать военную Византию, отсюда его народность и православие, холодная и ледяная, как петербургский климат. Николай постиг только китайскую сторону вопроса. В его системе не было ничего движущего, даже ничего национального, — не сделавшись русским, он перестал быть европейцем. В свое долгое царствование он последовательно коснулся почти всех учреждений, вводя всюду элемент паралича, смерти. Дворянство не могло оставаться замкнутой кастой, по легкости, с которой получали дворянские грамоты… Он ввел смертную казнь за преступления политические. Уголовные законы не признавали нелепого наказания тюрьмой. Николай ввел его. Всеми этими средствами Николай затормозил движение, подкладывая каменья под все колеса, и теперь негодует, что ничего не идет. Он во что бы то ни стало хочет что-нибудь сделать, старается изо всех сил… может, колеса рассыплются, и кучер свернет себе шею».

Николай I не выдумал ни тайной полиции, ни жандармерии. Но он окружил их таким вниманием и заботой, такой любовью, что Третье отделение стало символом страданий. Россия и Европа назвали его «главным жандармом».

Николай I внимательно изучает каждый документ, связанный с будущей новой полицией. Он отказывается учредить специальное министерство, но вместе с тем демонстрирует огромную заинтересованность в этом начинании, ставит жандармов в свое личное подчинение. Третье отделение стало важнейшей частью его собственной канцелярии!

В день своего рождения, когда гремели салюты и Зимний дворец готовился к торжественному балу, император издал указ о создании жандармской службы. 26 июня 1826 года тем же указом шефом жандармов назначен генерал-адъютант Бенкендорф, а 3 июля создано Третье отделение — высшая политическая полиция.

Постепенно Третье отделение присваивает себе и вовсе не свойственные ему функции: вмешивается и дает заключение, кто виновен, а кто нет, даже по делам и судебным вопросам, весьма далеким от политики. Оно позволяло себе игнорировать правосудие, лавировать законами, определять лишь по своей воле и своему усмотрению исход любого дела.

Официальные круги начинают возвеличивать Бенкендорфа, создают вокруг него ореол чуть ли не святого. Около него образовался круг подхалимов, мелких, на все готовых людишек, лживых доносчиков.

Александр Христофорович Бенкендорф родился в 1783 году. Его отец был генералом, служившим при Павле I, а мать его прибыла в Россию вместе с императрицей Марией Федоровной из Вюртенберга. Определили его на учебу в пансионат аббата Николя, где учились и воспитывались отпрыски графов и князей Орловых, Голицыных, Гагариных, Меньшиковых, Вяземских, Волконских. Юноша не проявлял никаких талантов. Как сын генерала, он, естественно, избрал военное поприще. В 15-летнем возрасте был зачислен унтер-офицером в лейб-гвардии Семеновский полк, вскоре произведен в прапорщики и стал флигель-адъютантом Александра I.

По отношению к нему Александр I держался холодно. В 1813—1815 годах Бенкендорф активно участвовал в войне против наполеоновской армии и быстро достиг генеральского звания, стараясь изо всех сил быть замеченным. С особым старанием он показывал, что поклоняется и заботится о благополучии царского трона. Его два доклада против декабристов[15] вместо того, чтобы способствовать карьере, дали совершенно обратный ревультат — Александр I оставил доклады без последствий.

Незадолго до отъезда императора в Таганрог Бенкендорф, чувствуя, что последний им пренебрегает и даже его презирает, написал ему следующее письмо:

«Осмелюсь покорнейше просить, Ваше Величество, смилостивиться и сказать мне, какое имел я несчастие провиниться перед Вами. Я не могу снести, как Вы, государь, уезжаете с тяжелой мыслью, что я заслужил немилость Вашего императорского Величества».