А в России, в банкетном зале графа Лаваля, по итальянскому мрамору ходят другие, современные русские патриции. Здесь частый гость император Николай I. Он любит танцевать мазурку с Екатериной Трубецкой. Они разговаривают на французском языке, остроумно иронизируют, шутят. Их сближает молодость, общий круг знакомых. Екатерина красива, нежна, с безупречным вкусом. Отец ее граф Лаваль, француз по происхождению, получил графский титул от Людовика XVIII. В России был преподавателем в Морском кадетском корпусе. Женился на богатой русской наследнице, которая ему принесла в приданое заводы на Урале, имения и более двадцати тысяч крепостных крестьян. Лаваль служил в

Министерстве иностранных дел, получил придворное звание. Одна его дочь, Зинаида, вышла замуж за австрийского посла в России графа Любцельтерна, который в ночь с 14 на 15 декабря 1825 года скрывал в своем доме декабриста Сергея Трубецкого.

Екатерина Трубецкая — первая жена-декабристка, которая покинула Петербург, отказалась от своей роскошной жизни и отправилась в Сибирь, чтобы разделить трудную судьбу своего любимого супруга.

Ее жертвенность переросла в подвиг!

Разгром восстания породил разные слухи и клеветнические измышления о декабристах Наступило холодное, эгоистичное время.

В связи с этим Герцен писал: «Тон общества менялся наглядно; быстрое нравственное падение служило печальным доказательством, как мало развито было между русскими аристократами чувство личного достоинства. Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку… Напротив, являлись дикие фанатики рабства, одни из подлости, а другие хуже — бескорыстно».

Князь Петр Вяземский, друг Пушкина, потом напишет в письме Жуковскому и А. Тургеневу: «Поблагодарим жен, они дают несколько прекраснейших строк нашей истории!» И еще, по другому поводу, к тем же своим друзьям: «Дай боже, хотя бы они искупили гнусность нашего века».

Екатерина Трубецкая показала первый пример такого искупления. 24 июля 1826 года из дворца своего отца в Петербурге она отправилась в Сибирь.

Отправилась на другой же день, после того как Сергей Трубецкой, закованный в кандалы, пошел на каторгу в рудники.

Отец Екатерины старый граф Лаваль понимал, что, может быть, больше никогда не увидит свою любимую дочь. Перед его взором вставал предстоявший ей путь, тысячи верст до далекой Сибири, суровая и страшная природа. Но ведь он сам с огромным трудом сумел добиться разрешения императора, чтобы Екатерина уехала к мужу. Как же она будет жить там, утонченная аристократка, в незнакомом русском мире?

В карете уже сидит господин Воше, личный секретарь графа Лаваля. Он должен сопровождать молодую женщину до самой Сибири с наказом беречь ее от невзгод, трудностей и обид.

Но даже эта последняя забота ее отца окончилась неудачей. Еще в Красноярске француз Воше разболелся и решил вернуться назад. Старый француз чувствовал себя неловко. Он благословил молодую женщину, перекрестил ее, поцеловал ее руку и грустно смотрел на удалявшуюся карету…

Но ни молитвы, ни благословения не помогают Трубецкой. Ее карета вскоре сломалась посреди пути, она, не теряя лишнего времени, пересела со своим багажом в почтовую карету. Где-то впереди нее бежала тройка с каторжниками. Она спешит догнать своего мужа…

И успела! В Иркутске группа арестантов уже готова к отправке. Среди них Оболенский, Трубецкой… Казаки окружают их плотным кольцом. С какой-то буйной стремительностью к этой группе летит карета. Из нее почти на ходу спрыгивает Трубецкая, которая тут же попадает в объятия любимого супруга.

Стража им разрешила побыть вместе лишь несколько минут, чтобы проститься. И повели узников к тюремным каретам.

В Иркутске Трубецкая встретила новые трудности. Генерал Цейдлер запрещает ей продолжать путь до Нерчинска, приказывая вернуться. Напрасно молодая женщина показывает ему письмо от императора, с которым ей разрешили ехать в Сибирь! Напрасно она просит его о своем праве разделить участь супруга. Цейдлер имеет тайный приказ от императора: любой ценой должны быть возвращены назад жены декабристов! Секретная инструкция Николая I требует прибегнуть для этого ко всяческим препятствиям и всяческим угрозам…

Екатерина Трубецкая совсем одна в Иркутске, без чьего-либо совета или помощи. Но она твердо заявляет губернатору, что не намерена сделать даже шагу назад, к Петербургу. Прошло несколько месяцев. Она живет в Иркутске, пишет письма мужу. С жадностью читает письма, которые он умудряется присылать ей с рудника…

Последняя их встреча была в Иркутске 29 августа 1826 года. А накануне нового, 1827 года Екатерина все еще в Иркутске читала весточку от своего мужа:

«Знаю, что ты готова претерпеть все, чтобы быть со мной. Унижения как тебя, так и меня не пугают, потому что и я думаю, так же как и ты, унизить человека могут только его плохие поступки».

Прошло шесть месяцев… Губернатор Цейдлер непреклонен. Он отказывается встречаться с Трубецкой, сообщает ей, что болен. Но она просит ему передать, что останется в Сибири до тех пор, пока он выздоровеет и примет ее.

И Цейдлер наконец ее принимает. Он выслушал ее горячую и настоятельную просьбу. Некоторое время молчит, потом строго предупреждает, что единственный способ разрешить ей последовать к мужу… отправить в этапном порядке с конвоем и каторжниками.

Молодая женщина слушает его спокойно. Цейдлер ей объясняет, что она представить себе не может, насколько это ужасно: они идут группами по пятьсот человек и по пути мрут как мухи.

Трубецкая кивает головой. Да, она согласна. И этапным порядком, с конвоем.

Она садится и пишет письмо Цейдлеру, чтобы подтвердить свое согласие. «Я готова, — заявляет она, — преодолеть эти 700 верст, которые отделяют меня от мужа моего, этапным порядком, плечом к плечу с каторжниками, но только не будете больше задерживать меня, прошу Вас! Отправьте меня еще сегодня!»

Пройдут годы, и подвиг и самопожертвование Екатерины Трубецкой будут воспеты выдающимся поэтом русской революционной демократии, поэтом «мести и печали» Николаем Алексеевичем Некрасовым в его поэме «Русские женщины».

Алексеевский равелин является той частью Петропавловской крепости, куда бросали самых опасных для престола людей. После кровавой драмы, разыгравшейся на Сенатской площади 14 декабря 1825 года, все казематы этого равелина были забиты арестованными декабристами.

Началась их тяжелейшая драма: допросы, вызовы к императору, выслушивание оскорблений, презрительных насмешек, издевательств.

Они не подготовлены к таким испытаниям. Голод, кандалы, страшный мир этих казематов сокрушают их спокойствие, наполняют сердца беспредельным отчаянием. Некоторые пишут письма, исполненные раскаяния, другие дают подробные показания. У многих на руках кандалы.

Будущее для них — это будущее без надежды. Не было речи о личном будущем. Речь шла о надежде, что когда-нибудь «Россия вспрянет ото сна», что люди будут свободны, крепостничество будет уничтожено. Разгромленные, плененные, закованные в тяжелые цепи, декабристы живут уже несколько месяцев в глубоких душевных терзаниях.

В Зимний дворец Николай I требовал арестованных по одному. Неизменно он являлся перед ними в полной военной форме. С одними разговаривал по-дружески, искусно притворялся молодым, доверчивым монархом, который готов выслушать и горькую истину от своих политических оппонентов. Любезно просил все высказанные мысли письменно и собственноручно изложить самим арестованным. Он дружески похлопывал некоторых по плечу, горячо пожимал им руки. Других же встречал криками, бранью и оскорблениями. Император, как неплохой психолог, знал точно, какую маску на себя надеть: добродушия, терпения, расположения или же грозного и неумолимого монарха.

После каждого личного допроса Николай I посылал собственноручно написанные инструкции коменданту Петропавловской крепости генерал-адъютанту Сукину. Эти инструкции написаны на клочках бумаги, случайно попавшихся под руку. Николай I приказывал, где и как содержать арестованного.