– А что выкладывать? Взятку предложили, а я ее взял. На нее и машину купил.

– За что же столько дают?

– За красивые глаза! Да за ерунду! – поспешил разъяснить капитан, чтоб жена не подумала уж совсем неприличное. – Чтоб в тюрьму не угодить!

Тоня молчала, все еще прижав руки к животу и глядя в одну точку. Ширшов, заметив ее оцепенение, усмехнулся, заботливо обнял ее. Глаза Тони увлажнились.

– Сам, дурак, виноват. Не смог устоять. Опять же, мечта была! А сейчас на эти «Жигули» смотреть не могу!

Он помолчал.

– Ты матери пока не объявляй. Скажи, отгулы взял, – вздохнул капитан. Тоня кивнула. Ширшов поднялся, а она встать не смогла. Он снова присел, обнял ее.

– Ты пока не наматывай все это на себя! Может быть, и обойдется! Может быть! То-то урок на всю жизнь! Щелбан основательный мне жизнь поставила!

И он поморщился.

Старшинов загасил папиросу, в упор взглянув на Беркутова. Хлебнул холодного чая.

– Ну а потом – сам понимаешь. Ты у нас, как Волга, которая несет свои могучие воды. И первое, о чем меня там спросят, – он снова ткнул пальцем в потолок, – река обмелеет или нет? А что я им скажу? Не так-то просто найти толкового казначея и своего в доску! Под тобой семь филиалов да твой флагман. Когда там спрашивают, я говорю: баба Машка надежней, чем Морфлот! Все ржут от души!

Он подавил смешок, кашлянул, взглянул на Беркутова, но Георгий Константинович, казалось, пропустил насмешку мимо ушей. Но это Старшинова лишь раззадорило.

– Ты свою кликуху-то хоть слыхал?

– Слыхал! – нахмурился Беркутов.

– Ты уж не серчай, родной! Костиков, черт рогатый, придумал! Меня Папой окрестил, а тебя бабой Машкой! Что к чему, я и сам не понимаю. Шут гороховый. И все ему с рук сходит!

Он рассмеялся.

– Это ведь ты меня стал наверх тащить, когда пришел в управление? – вдруг спросил Беркутов, не меняя выражения своего опечаленного лица. – Я у Евы тут был в гостях.

Старшинов на мгновение задумался. Развернул конфетку, бросил в рот, хлебнул чаю.

– Скажем так: я знал, что ты – бывший муж Евы. А во всем остальном твои личные заслуги.

Он улыбнулся.

– Мы с Евой до твоего возвращения из тюрьмы в ладу жили. А как она тебя прогнала, ну, когда ты вернулся, чуть ли не каждую ночь принималась плакать: где он, чего он, вплоть до того, что хватай пальто и беги тебя искать! Вот разлад у нас и пошел!

Он вздохнул, махнул рукой.

– Я ведь тоже не подарок был! Мог психануть, резким словцом девушку обругать. Да и ревность в мозгу играла. Ведь я ее до сих пор люблю, а она тебя из сердца не выкинет! Н-да…

Он нахмурился.

Максимыч сидел за рулем. Беркутов листал альбом Эдуарда Мане, с тайным восторгом рассматривая репродукции. Его взгляд задержался на картине «Завтрак на траве». Он даже вытащил из портфельчика лупу и стал разглядывать детали этой картины: выражение лиц, закуски на скатерти, отдельные жесты.

– А я, Георгий Константинович, свое новоселье все переношу и переношу! Своим-то кругом мы уже давно справили. А супруга моя теперь знать желает, когда мы своим, так сказать, коллективом отметим. Ее понять можно: тут подготовка требуется! Но я так понимаю, теперь Зою Сергеевну ждать будем? Как без нее?

– Ну да, без нее никак. Успеем, Максимыч, успеем! Не беспокойся! Самое главное, мы о тебе не забываем.

Он улыбнулся и вдруг, что-то вспомнив, оторвался от альбома, помрачнел, взглянул на часы.

– Черт! Вот память дырявая! – вдруг пробормотал он, выглянул в окно. – Разворачиваемся!

Он шумно вздохнул.

Люся заглянула в кабинет Зои, там за столом, проверяя накладные, сидела Лида.

– Возьмите трубку, Лидия Санна! Вам из газеты звонят!

– Из какой еще газеты? – не отрываясь от накладных, пробурчала Лида.

– Из какой, извините, не поняла!

Лида недовольно качнула головой и взяла трубку.

– Да, вас слушают!.. Его сейчас нет, он будет после обеда… Лидия Санна!.. Сделать заказ? Да, возможно!.. Нет, на сегодня невозможно. Как минимум за два дня!.. Простите, но я не могу!.. Вы говорите с заместителем директора, но Георгий Константиныч вам сказал бы то же самое! До свидания!

И она бросила трубку.

– Нахал! – возмутилась Лида. И недовольно покачала головой.

Завотделом Жданов, сидевший в белой рубашке за письменным столом, положил трубку.

– Однако бросила трубку твоя мачеха! Не любит печать, мощное оружие нашей партии!

Он насмешливо посмотрел на Костю. Тот все время разговора Жданова с Лидией отрешенно глядел в окно. Теперь он повернулся к завотделом.

– Я тебе говорил: за час нигде ничего не делается. Тем более для посторонних.

– Да перестань! Позвонили бы из горкома, и твои торгаши на уши бы встали и за полчаса все бы сделали! Что смотришь? Или скажешь, я не прав? – раздраженно бросил Жданов.

Костя резко поднялся.

– Ты, мой друг, пока не из горкома! – не скрывая иронии, сообщил он Жданову. – Ну, все, я пошел!

Костя лихо прокрутил фуэте на одной ноге и выпорхнул из кабинета. Завотделом сидел злой.

– Говоришь, я не из горкома?! Ладно, посмотрим! – вдруг завелся он, снова снял трубку и стал набирать номер.

Беркутов, держа в руках альбом, прошел по длинному коридору коммуналки, нашел комнату под номером шесть. Негромко постучал. Раздался хрипловатый мужской голос:

– Входите! Открыто!

Беркутов вошел. Двадцатиметровая комната, где лежал на кровати Корней Потапович, блистала чистотой. Она была наполнена той старой мебелью, которая была привычной для пятидесятых годов: старый комод, неуклюжий шкаф, кровать с панцирной сеткой и железными шишечками, гнутые венские стулья. Сам хозяин возлежал на кровати с мокрым полотенцем на лбу. Беркутов удивился.

– Что случилось, дядя Корней?!

– Да все свадьба, будь она неладна! Забылся на радостях, хватил лишку, а ночью чуть концы не отдал, а утром результат, как говорят, налицо. Сам видишь.

Он неуклюже взмахнул рукой, попытался подняться, но, простонав, снова откинулся на подушку.

– Лежи, лежи, дядя Корней!

– Садись, пожалуйста!

Он указал на стул. Беркутов пододвинул его к кровати Корнея и сел.

– Послал свою старуху за чекушкой, ничего больше не помогает! Ни кефир, ни огуречный рассол, ни лимонная вода! Ты извини, мы с этой свадьбой закрутились, а я зайти к тебе хотел, поблагодарить. У старухи там ущемление какое-то, ей мази прописали, так сейчас не бегает, а летает! А то помирать вздумала! А как же, встать не могла, пластом валялась. Надо ж, какую ты нам великую поддержку оказал! А я, вишь, и встать не могу! Прости уж меня!

Он снова попытался встать, но снова не смог.

– Да брось ты, лежи! – приказал Беркутов. – Это ты меня извини, я вдруг подумал, что у молодых сегодня свадьба. Вот даже в подарок альбом принес. На день ошибся.

Он показал дядя Корнею альбом Эдуарда Мане.

– Свадьбу мы вчера отыграли. Какой еще подарок, Георгий Константиныч? Ты нам столько уже подарил, что нам со старухой вовек с тобой добром не расквитаться!

– Ну, хватит ерунду молоть! Ты для меня родной человек! И выбрось эти слова: расквитаться.

Он положил альбом Мане на стол. Дядя Корней, кряхтя, снова стал подниматься.

– Ничего, сейчас мы с тобой эт дело отметим!

– Куда ты?! Лежи-лежи! Да я и не пью вовсе!

Дядя Корней снова прилег.

– Как это не пьешь? – не понял он. – Когда мы к тебе заходили, ты чарки три с нами выпил?! – Корней весело посмотрел на Беркутова.

– Мог и четыре! Это у меня специальная водка – чистая вода на серебре. Мои так ее упаковывают, что не отличишь! Гостей много бывает, всем же не объяснишь, что мне нельзя, диабет, вот и приходится изредка в выпивоху рядиться! А прийти к твоим молодым я очень хотел, жаль, что на день ошибся.

Он улыбнулся, взглянув на дядю Корнея.