Ей давали половинную дозу. И иногда удавалось съесть не всё, особенно если кормил Пётр. Ему было наплевать. Вспомнить о том, что надо съесть не всё. Вспомнить о том, что надо вспомнить. Голоса вокруг отдавались бессмысленным эхом, вязнущим в геле, заполнившем голову.

— Пусть по хозяйству шуршит, — предложил Андираос, — толку от неё немного, но хоть что-то. Не самим же нам их обслуживать? Я за ними лоток выносить не нанимался.

— И как долго мы их собираемся содержать? — спросил Пётр.

— Пока у нас дела в этом срезе.

— Может, их Севе сплавить, пусть продаст куда подальше со своим товаром?

— Не возьмёт. Сева не дурак, ему с альтери ссориться не с руки. Если всплывёт эта история, у него будут неприятности, а зачем ему неприятности? Товара у него и так хватает.

— Как скажешь. Корма в городе завались, в расход не введут.

— А ты предпочел бы их… утилизовать?

— Вот веришь, Андрюх, не знаю. Мы и так наворотили, что в жизни не отмыться. Не знаю только, это лучше, чем смерть, или хуже — вот так-то жить?

На Туори было жалко смотреть — без проблеска разума она потеряла своё неотразимое обаяние и превратилась в никчёмную секс-куклу, которую вовсю пользовали Карлос и Джон. Криспи плакала бы каждый раз, видя её — если бы могла плакать. И плакала бы от невозможности плакать, но вместо слёз всё равно тёк бы серо-зелёный гель.

«Ну, должны же они кого-то драть? — равнодушно говорил Андрей Кройчи, который неуверенно протестовал. — Радуйся, что не тебя. Карлосу всё равно, по-моему».

Саму Криспи не насиловали. Негр иногда хватал её то за задницу, то за грудь, и говорил Андрею с намёком: «Факабли бич! Найс баблс!» — но тот только смотрел мрачно, и Джон отставал на какое-то время.

Пеглен не вызывал у неё даже того сочувствия, которое позволял заполненный отупляющим гелем разум. На йири гель действовал сильнее, и юноша превратился в овощ, который приходилось кормить с ложечки. Гелем, разумеется, чем же еще. Криспи кормила, терпеливо вытирая кривящийся рот и стараясь не заглядывать в пустые, как мутные стаканы, глаза. Но его не было жалко. Где-то там, внутри, где медленно растворялась в толще геля настоящая живая Криспи, она помнила, что этот блёклый никчемный парень был одной из причин катастрофы. Хотя вряд ли понимала, почему именно.

Криспи казалось, что она управляет внешней собой, как будто неисправным мобилем, на который надо кричать, чтобы он понимал команды. И всё равно — доходят только самые простые. А внутренняя она тонет глубже и глубже, погружаясь куда-то на дно зеленоватого геля. Она смотрела на медленно уходящее во внутреннюю глубину грустное лицо самой себя и почти уже не горевала об этой утонувшей в ней Криспи. И только разговоры вокруг будили иногда в ней что-то прежнее, как будто она вот-вот вспомнит, о чем они.

— И что это за поц, который должен приехать? — спросил Пётр.

— Дурацкая история, — пожал плечами Андрей, — помнишь грёмлёнг, которых мы отсюда выкинули, чтобы под ногами не путались?

— А то! Они были так уверены, что надули нас на этой сделке! До сих пор смешно.

— Похоже, до них, наконец, дошло. Прислали, вишь, парламентёра, по обыкновению наврав ему с три короба. Говённый народец.

— Это точно. Бензин через раз буторят, суки. Но как им удалось-то? У них же проводников нет.

— Нашли местного с потенциалом и заморочили голову. Проводников у них не бывает, но шаманчик слабенький есть, помнишь? Как там их называют? Глойти? Сами по себе эти глойти фуфел полный, но инициировать проводника могут. Велел коротышкам слать его сюда. Что-то они мутят, мне не нравится.

— А нам он на кой чёрт?

— Рейдеры. До них не ближний свет. Сам я тебе все эти проходы открывать буду?

— Ах да. Я, шеф, уже, грешным делом, думал, что ты на них забил.

— У них моя жена!

— Ну, так-то да… Сколько она уже ждёт выкупа? Третью неделю? Надеюсь, её там хорошо кормят.

— Заткнись! Ты не хуже меня знаешь, что мы не могли отдать, пока…

— Молчу-молчу. Муж и жена — две сатаны. Полторы минимум. И всё-таки, этот поц-то нам зачем? Ты же и сам можешь.

— Полуинициированый проводник-то? Он же как бутылка без крышки. Дурак только не отхлебнёт. С его подпиткой в два раза быстрее будем драпать, если придется.

Криспи не понимала Мерит раньше и ещё меньше понимала сейчас. Девушка впала в оцепенение, сидя часами неподвижно, спрятав лицо за гривой спутанных волос, но иногда казалось, что она просто ждёт. Как связанный ждёт, пока веревки ослабнут. Карлос нарезал вокруг неё круги, смотря с пристальным и нехорошим интересом, но Андрей запретил её трогать.

— Вон, блондинку дери, козёл горный, — говорил он раздраженно, — всё равно она безмозглая.

Но Карлос не отставал. Иногда он усаживался на корточках напротив скорчившейся в углу девушки и долго-долго на неё смотрел, пытаясь поймать взгляд завешенных волосами глаз. Внимательно и пристально смотрел, как хищник, ждущий в засаде добычу.

— Чего он к ней привязался? — спрашивал Пётр. — Ни жопы, ни сисек…

— По их сложным горским понятиям она его обломала. Кинула, поимела и так далее. Он не распознал в ней подсадную, она поломала наши планы, его честь задета. Он должен отомстить.

— Экая коллизия! Я-то думал, он её просто трахнуть хочет.

— Трахнуть. Но не потому, что баба, а чтобы победить.

— Это как? — озадачился Пётр. — Поза какая-то специальная? Из ихней горной камасутры?

— Это так, чтобы она понимала, что с ней делают, и была унижена насилием.

— Так она же под препаратом, её хоть палкой бей, хоть палку кидай.

— Он ей не верит, думает, что она притворяется. Следит, вишь.

Карлос опять устроился напротив девушки и сверлил её взглядом, как бы соревнуясь, кто дольше просидит неподвижно.

— Дикий он, — вздохнул Пётр, — я его сам иногда побаиваюсь. Чёрт его разберёт, что у него в башке.

— Можно подумать, ты хорошо понимаешь, что у других в башке.

Сначала я размышлял, что мне, может быть, следует как-то замаскироваться и подкрасться незаметно, чтобы посмотреть, кто это тут такой красивый катается. Но потом решил — ерунда. Бросить машину и красться пешком? Так это, может быть, километров сто придётся красться, я ж не знаю, насколько издалека они приехали. А подкрадываться на УАЗике, который лязгает всем тем, чем не дребезжит…

Поэтому я плюнул на конспирацию и просто поехал вперёд, рассудив, что, если бы со мной хотели как-то расправиться, то можно было бы придумать миллион способов проще этого. Дорога имела по нашим стандартам ширину двухполосной и твёрдое покрытие, скрывшееся под тонким слоем нанесённой почвы и проглядывающее местами там, где этот слой сорвали зубастые колёса внедорожников. Просто дорожка в лесу, таких и у нас полно. Обычно они ведут к брошенным за нерентабельностью турбазам. Даже интересно, куда такая дорожка может вести тут, в этом радикально деиндустриализованном мире, где, похоже, некуда и некому ездить.

Я успел намотать на одометр ещё почти десять километров, прежде чем выехал из леса на визуальный простор и увидел вдали цель поездки — коттеджный посёлок, красиво расположившийся в излучине небольшой реки. Двухэтажные домики с вычурными крышами, большие окна, разноцветные стены, буйная зелень садов, лёгкие заборчики светлого кирпича — это то, что я разглядел в монокль. Никакой серости виртуализированных городов, такое вполне могло быть построено и у нас. Каждое окно обрамлено какими-то затейливыми наличниками, каждый угол декорирован резными накладками, ветровые доски крыш причудливой формы, и всё это великолепие раскрашено в самые яркие цвета, отчего производит впечатление кондитерского изделия. Такое впечатление, что здешние жители изо всех сил отыгрывались за серость своих городов.