— Горе мне! — приговаривал он. — Альбер невиновен, а подставил его под удар я! Я, старый дурак, вбил в тупую голову следователя мысль, которую теперь не вырвешь оттуда и клещами. Альбер невиновен и терзается самыми чудовищными страхами. А вдруг он покончит с собой? Сколько несчастных, несправедливо обвиненных, в отчаянии накладывали на себя руки в тюрьме. Слаб человек! Но я его не брошу. Я его погубил, я его и спасу. Мне нужен преступник, и я найду его. И он дорого заплатит за мою ошибку!

Выйдя от судебного следователя, Ноэль Жерди подсадил графа де Коммарена в экипаж, стоявший на бульваре напротив ограды Дворца правосудия, и сделал вид, будто собирается уходить. Придерживая дверцу кареты приоткрытой, он низко поклонился и спросил:

— Господин граф, когда я смогу иметь честь засвидетельствовать вам свое почтение?

— Садитесь, — бросил г-н де Коммарен.

Изогнувшийся в поклоне адвокат забормотал извинения. Оправдываясь в необходимости уйти, он приводил весьма веские причины: ему нужно срочно быть дома.

— Садитесь, — тоном, не терпящим возражений, повторил граф.

Ноэль подчинился.

— Вы нашли отца, но предупреждаю, одновременно вы теряете свободу, вполголоса произнес г-н де Ком-марен.

Экипаж тронулся, и только тогда граф заметил, что Ноэль скромно присел на переднее сиденье. Его приниженность очень не понравилась г-ну де Коммарену.

Сядьте же рядом со мной! — приказал он. — Вы что, с ума сошли? Разве вы не мой сын?

Адвокат, ни слова не говоря, уселся рядом с грозным стариком, стараясь занимать как можно меньше места.

Он претерпел жестокое потрясение в кабинете г-на Дабюрона, и обычная самоуверенность и то несколько чопорное хладнокровие, под которым он скрывал чувства, покинули его. К счастью, по дороге у него было время перевести дух и несколько прийти в себя.

На всем пути от Дворца правосудия до особняка отец и сын не обменялись ни словом.

Когда карета остановилась у крыльца и граф, поддерживаемый под руку Ноэлем, вышел из нее, на прислугу это произвело впечатление взрыва.

Правда, слуг было не слишком много, едва ли полтора десятка, так как почти всех лакеев вызвали во Дворец правосудия. Но едва граф и адвокат поднялись наверх, все они, как по мановению волшебной палочки, собрались в вестибюле. Они сбежались из сада и конюшни, из подвала и кухни. Каждый был в своей рабочей одежде, а один молодой конюх притопал в сабо, выстеленных соломой, и, надо сказать, выглядел он на мраморных плитах пола точь-в-точь как кудлатая дворняга на персидском ковре. Кто-то признал в Ноэле воскресного визитера, и этого оказалось достаточно, чтобы еще сильней разжечь любопытство этих любителей скандалов.

Впрочем, уже с самого утра происшествие в особняке Коммаренов возбуждало безмерное волнение на всем левом берегу. Появились тысячи версий, одни совершенно несуразные, другие попросту дурацкие; их дополняли, исправляли и раздували злоба и зависть. Десятка два соседей, безмерно благородных и столь же спесивых, сочли возможным послать своих наиболее сметливых слуг навестить людей графа с единственной целью хоть что-то выведать. Короче, никто ничего не знал, и тем не менее все все знали.

Пусть, кто пожелает, попытается объяснить часто встречающийся феномен: совершено преступление, приезжают представители правосудия, окружив себя ореолом тайны; полиция еще почти ничего не знает, однако по городу уже кружат совершенно точные сведения.

— Выходит, этот длинный брюнет с бакенбардами — настоящий сын графа, задумчиво произнес кухонный слуга.

— Истинная правда, — ответил ему лакей, сопровождавший г-на де Коммарена. — А тот, другой — такой же его сын, как Жан, который толчется здесь в своих рубленных топором башмаках и которого вышвырнут за дверь, ежели увидят.

— Вот так история! — воскликнул Жан, ничуть не напуганный грозящей ему опасностью.

— Как это получилось?

— Да очень просто! Говорят, однажды покойная госпожа графиня пошла погулять с шестимесячным сыном, а ребенка возьми и укради цыгане. Бедная женщина, которая и без того боялась мужа, как огня, совсем перепугалась. И что же она делает? Да просто-напросто покупает младенца у проходившей мимо уличной торговки. Все шито-крыто, и господин граф ничего не знает.

— А убийство-то с чего?

— Так это же проще простого. Торговка увидела, что сынок ее хорошо устроен, стала его шантажировать и доигралась, что он ее кокнул. У господина виконта ни гроша на себя не оставалось. Вот он и решил с нею покончить.

— А этот длинный брюнет кто такой?

Рассказчик собирался было дать самые достоверные сведения на этот счет, но ему помешал Любен, возвратившийся вместе с юным Жозефом из Дворца правосудия. Общее внимание обратилось к Любену — вот так заурядный певец добивается аплодисментов лишь до тех пор, пока на сцену не выйдет прославленный тенор. Собравшиеся повернулись к камердинеру Альбера и умоляюще уставились на него. Вот кто все знает! Поняв, что он — хозяин положения, Любен не стал злоупотреблять своим преимуществом и томить жаждущих новостей.

— Нет, каков негодяй! Ну и гнусный же злодей этот Альбер! — воскликнул он, решительно отбросив и «господин», и «виконт», надо признать, при общем одобрении. — Впрочем, я всегда относился к нему настороженно. Не очень-то он мне был по нраву. Вот с чем связана наша профессия, и это весьма огорчительно. Следователь не скрывал этого от меня. «Господин Любен, сказал он, — я прекрасно понимаю, каково было такому человеку, как вы, в услужении у этакого мерзавца». Ведь вы же знаете, кроме старухи восьмидесяти четырех лет, он убил еще и двенадцатилетнюю девочку. И эту девочку, сказал мне следователь, он разрубил на мелкие куски.

— Тут уж надо быть полным дураком, — вмешался Жозеф. — Зачем, ежели ты богач, самому делать такие дела, когда есть столько парней, которые рады подзаработать?

— Вот увидите, он выйдет сухим из воды! — уверенно заявил Любен. — Все богачи стоят друг за друга.

— А я вот, — вступил в разговор повар, — отдал бы свое месячное жалованье за то, чтобы превратиться в мышь и прокрасться послушать, о чем говорят наверху господин граф и этот длинный брюнет. Может, вправду постоять под дверью?

Но предложение не получило поддержки. Тем, кто служил во внутренних покоях, по опыту было известно, что, когда дело касается важных вещей, подслушивать бесполезно.

Г-н де Коммарен слишком хорошо знал прислугу, так как имел с нею дело с детства. Его кабинет был полностью защищен от всяческого любопытства.

Самое чуткое ухо, приникшее к замочной скважине наружной двери, не смогло бы ничего услышать, даже если бы графа обуял гнев и голос его гремел подобно грому. Один лишь Дени, или, как его называли, «господин старший слуга», имел возможность кое-что увидеть и услышать, но ему платили за то, чтобы он не болтал, и он держал язык за зубами.

А в это время г-н де Коммарен сидел в том самом кресле, по которому вчера, слушая Альбера, в ярости колотил кулаком.

Едва старый аристократ ступил на подножку своей кареты, как к нему тут же вернулась вся его надменность.

Он чувствовал себя пристыженным из-за своего поведения у судебного следователя, безмерно корил себя за непростительную, как он считал, слабость и оттого держался еще чопорней и неприступней.

Он поражался, как он смог опуститься до такой податливости, как позволил себе так по-плебейски бурно и откровенно выражать свое отчаяние.

Вспоминая о признаниях, вырвавшихся у него в минуту помрачения рассудка, он краснел и мысленно осыпал себя самыми страшными ругательствами.

Ноэль, как вчера Альбер, полностью владел собой и спокойно стоял в почтительной, но ничуть не униженной позе.

Отец и сын обменивались взглядами, отнюдь не выражавшими ни симпатии, ни приязни.

Они обменивались испытующими взглядами, чуть ли не примеривались друг к другу, словно фехтовальщики, которые оценивают силу противника, прежде чем скрестить оружие.