— Негодяй! — возопил он. — Подлец! Мерзавец! Это он! Но теперь он попался!

И сыщик бросился прочь, оставив Жюльетту в таком смятении, что ей пришлось позвать служанку.

— Ах, милая, — сказала она, — я только что сделала большую глупость. Боюсь, как бы не вышло беды. Я просто уверена, что накликала несчастье, я это чувствую, знаю. Этот старый шут никакой не друг Ноэлю, он приходил что-то разнюхать, вытянуть из меня какие-то сведения, и это ему удалось. Сама того не заметив, я навредила Ноэлю. Что я могла такого сказать? Ума не приложу. Но как бы то ни было, надо его предупредить. Черкну ему записку, а ты найди посыльного.

А папаша Табаре, вскочив в коляску, во весь дух помчал в префектуру. Убийца — Ноэль! Ярость его не знала границ, как некогда дружба и доверие.

Итак, подлый и бесчестный негодяй жестоко посмеялся над ним, обвел его вокруг пальца! Сыщик жаждал мести, любое наказание за такое злодейство казалось ему слишком легким.

«Мало того, что он убил Клодину Леруж, — рассуждал сыщик, — он еще и подстроил все так, чтобы обвинили и осудили невинного. А кто, как не он, убил свою бедную мать?»

Папаша Табаре сожалел, что отменены пытки, что в наши дни нет средневековых палачей, упразднены четвертование, дыба, колесо.

Гильотина срабатывает так быстро, что осужденный едва успевает почувствовать холодок железа, перерезающего мышцы шеи; щелк — и голова слетает с плеч.

Желая облегчить смертную казнь, ее превратили в насмешку, попросту обессмыслили.

Папашу Табаре поддерживала лишь уверенность, что он сумеет спутать Ноэлю все карты, предать его в руки правосудия и отомстить.

— Ясно, — бормотал он, — что негодяй забыл свои вещи в поезде, спеша к любовнице, которая осталась в театре. Нельзя ли их отыскать? Если он оказался столь предусмотрителен, что, отринув осторожность, под вымышленным именем обратился на железную дорогу и забрал их, мне не удастся найти улик. Мадам Шаффур не станет свидетельствовать против него. Когда эта негодница поймет, что ее любовнику грозит опасность, она заявит, что Ноэль расстался с ней много позже десяти. Но только едва ли он посмел вернуться за вещами.

На половине улицы Ришелье папаше Табаре стало дурно.

«Сейчас меня хватит удар, — подумал он, — а если я умру, Ноэль увильнет от наказания, да еще окажется моим наследником. Если составляешь завещание, надо всегда иметь его при себе, чтобы уничтожить в случае необходимости».

Заметив шагах в двадцати вывеску врача, он велел кучеру остановиться и бросился в дом.

Он был так бледен и возбужден, в глазах у него застыло такое смятение, что доктор почти испугался, когда странный посетитель хриплым голосом потребовал:

— Пустите мне кровь!

Врач пытался что-то возразить, но старик уже сбросил сюртук и засучил рукав сорочки.

— Скорее, пустите мне кровь! — повторил он. — Вы что, убить меня хотите?

Видя такую настойчивость, врач решился, и вскоре папаша Табаре вышел от него, чувствуя себя куда лучше и несколько успокоившись.

Часом позже, облеченный соответствующими полномочиями, он вдвоем с полицейским чиновником явился в бюро находок при железной дороге и приступил к поиску.

Поиски увенчались именно тем результатом, на какой он рассчитывал.

Вскоре папаша Табаре выяснил, что вечером во вторник, в последний день карнавала, в одном из купе второго класса поезда № 45 были найдены пальто и зонт. Ему предъявили эти вещи, и он их узнал: они принадлежали Ноэлю.

В кармане пальто обнаружилась пара рваных и исцарапанных перчаток жемчужно-серого цвета, а также неиспользованный обратный билет из Шату.

Устремляясь на поиски истины, папаша Табаре слишком хорошо знал, какова будет эта истина.

Предположение, возникшее у него внезапно, едва Клержо открыл ему глаза на безрассудства Ноэля, непрестанно подтверждалось все новыми доводами; когда он побывал у Жюльетты, оно превратилось в уверенность, но теперь, когда малейшие сомнения рассеялись, когда истина сделалась очевидной, он все-таки был сражен.

— Едем же! — воскликнул он, опомнившись. — Надо его задержать!

И он велел везти себя во Дворец правосудия, где надеялся застать судебного следователя.

В самом деле, несмотря на позднее время, г-н Дабюрон был еще у себя в кабинете.

Он беседовал с графом де Коммареном, пересказывая ему разоблачения, сделанные Пьером Леружем, которого граф полагал давно умершим.

Папаша Табаре ворвался, как вихрь, очертя голову и не замечая, что в кабинете находится постороннее лицо.

— Сударь! — вскричал он, заикаясь от возбуждения. — Сударь, нашелся истинный убийца! Это он, это мой приемный сын, мой наследник, это Ноэль!

— Ноэль… — повторил г-н Дабюрон, вставая. И добавил, понизив голос: — Я подозревал…

— Скорее, постановление на арест! — продолжал сыщик. — Если мы промешкаем лишнюю минуту, он от нас ускользнет! Любовница, наверно, предупредила его о моем визите, и он знает, что мы напали на след. Скорей, господин следователь, скорей!

Г-н Дабюрон намеревался попросить объяснений, но старик сыщик продолжал:

— Это еще не все: в тюрьме находится невинный человек, Альбер…

— И часа не пройдет, как его выпустят, — возразил следователь. — Перед самым вашим приходом я распорядился, чтобы ему вернули свободу. Займемся другими делами.

Ни папаша Табаре, ни г-н Дабюрон не обратили внимания на исчезновение графа де Коммарена.

При имени Ноэля он тихонько направился к двери и поспешно удалился.

Ноэль обещал горы своротить, вылезти из кожи вон, но добиться освобождения Альбера.

В самом деле, он посетил нескольких чиновников прокуратуры и повсюду сумел добиться отказа.

В четыре он явился в особняк Коммаренов, чтобы сообщить графу, что его старания были безуспешны.

— Господина графа нет дома, — доложил Дени, — но если сударь благоволит подождать…

— Я подожду, — отвечал адвокат.

— В таком случае, — продолжал лакей, — извольте, сударь, следовать за мной: господин граф приказал мне проводить вас в его кабинет.

Такое доверие живо дало почувствовать Ноэлю, какого могущества он достиг. Отныне он здесь дома, он хозяин, наследник этого великолепия. Дотошно осматривая обстановку кабинета, он обратил внимание на генеалогическое древо, висящее возле камина. Он подошел ближе и стал изучать его.

О, оно было как бы воплощением одной из прекраснейших страниц золотой книги французского дворянства! На нем можно было найти почти все имена, которым в истории нашей страны уделена глава или хотя бы абзац. Кровь Коммаренов текла в жилах представителей всех знатных родов. Двое были женаты на особах из королевского дома.

Жаркая волна гордости захлестнула сердце адвоката, пульс его забился чаще, он надменно поднял голову и прошептал:

— Виконт де Коммарен!

В этот миг отворилась дверь, он обернулся — в кабинет вошел граф.

Ноэль склонился было в почтительном поклоне, но полный ненависти, ярости и презрения взгляд отца остановил его.

По коже у него пробежал озноб, он понял, что погиб.

— Негодяй! — воскликнул граф и, боясь дать волю гневу, швырнул в угол трость.

Он не желал ударить сына, считая его недостойным даже этого.

Оба погрузились в угрюмое молчание, длившееся, как им показалось, целую вечность.

У обоих в уме пронеслось столько мыслей, что не хватило бы целой книги, чтобы записать их.

Ноэль первый дерзнул заговорить.

— Сударь… — начал он.

— Молчите по крайней мере, — глухим голосом перебил граф, — молчите! Боже правый, неужто вы мой сын? Увы, теперь я не могу больше в этом сомневаться. Негодяй, вы прекрасно знали, что ваша мать — госпожа Жерди. Подлец! Вы не только совершили убийство, но еще и постарались, чтобы подозрение пало на невинного. Матереубийца! Вы убили свою мать!

Адвокат в замешательстве пытался возразить.

— Вы ее убили, — продолжал граф окрепшим голосом, — свели в могилу если не ядом, то своим преступлением. Теперь я все понимаю. Сегодня утром она не бредила, и вы это знаете не хуже меня. Вы подслушивали и решили войти в тот миг, когда одно ее лишнее слово могло вас погубить. О, вы рассчитали впечатление, которое произведет ваш приход. Это к вам она обратила свое последнее слово: «Убийца!»