Угроза не была пустой. О моей дикости и жестокости уже ходили легенды, а посаженный на цепь катикиро был тому молчаливым свидетелем. Чтобы он много не болтал, я приказал ему зашить рот почти полностью, оставив только отверстие для приёма жидкой пищи.

Зашил бы и полностью, и посадил бы на внутривенное питание, но, увы, у меня не было такой возможности. Приходилось довольствоваться малым. Все найденные мною миссионеры были схвачены и высланы в Момбасу, сопровождаемые самыми преданными им людьми, в качестве сопровождающих.

Остальные поданные были поставлены перед фактом, либо переход в коптскую веру, либо выселение без имущества, а для особо тупых и непонятливых, рабство.

Бывшие придворные были все проверены на лояльность. К сожалению, никто из них проверку не прошёл. Проверка была проста. Первое требование, это переход в коптскую веру. Один из трёх молодых коптских священников, шедших с моим войском, отец Марк, в готовности стоял возле моего простого походного кресла, сделанного из папируса.

В его руках были все необходимые атрибуты для крещения. Те, кто рискнул, допускались до второго этапа, и расставались со всем своим имуществом в мою пользу, и без сожаления.

Третий этап наступал, когда они должны были изъявить желание отправиться вместе со своей семьёй туда, куда я их изволил бы послать. Ну, не туда, конечно, не на х… А скажем, в город Битум, или Банги, или ещё куда. Я готов был обеспечить их даже большим, чем они имели здесь, но они-то об этом не знали. Шла игра втёмную, и никто её, к сожалению, не прошёл. Слабаки!

Сейчас они все пополнили касту «молчаливых», дополнив жестокий пейзаж катикиро и составив ему свиту. Так они и просидели, истощённые, целую неделю, пока не явился Кабарего, и не сдался мне, после чего дал клятву не воевать против меня, в знак чего привёл своих воинов в моё войско.

К этому моменту созрели почти все придворные, и приняли коптскую веру, принял её и Каггва, после того, как я ему заново прорезал рот. Испытания родственниками не выдержал никто! Особо упорные в своей вере не смогли видеть, как вешают их детей и матерей.

Я не хотел быть жестоким, но вынужден быть таким. Я хорошо знал историю, и человеческую сущность, и не давал волю своей жалости, наступив на неё тяжёлой ногой, без малейшей гримасы глядя, как вешают родственников придворных бывшего кабаки и катикиро.

Нескольких пришлось действительно повесить, и теперь их трупы покачивались на деревьях, в назидание остальным. Это были старики, молодёжь я оставлял напоследок.

Более не сомневаясь в моих намерениях, они сдавались, один за другим, кроме одного. С выпученными глазами, в приступе религиозного мракобесия, он плевался словами в меня, проклиная и насылая гнев богов на мою голову. Но я и так уже был проклят, и не один раз, и его угрозы меня не испугали.

И оба его родителя своими голыми пятками касались его головы, раскачиваемые его воплями и стенаниями, а в очереди стояли его сёстры, жена и дети. Мне жалко было его детей, но мне нужна была преданность, хоть и основанная на страхе, а не его ненависть.

Поняв, что ничего не добьюсь, я взял копьё и, размахнувшись, ударил его в грудь, пришпилив к дереву. Он не оказался святым, и из его тела не брызнула живительная вода и излечивающая от болезней кровь. Он просто умер, с пеной у рта пытаясь доказать мне свою исключительность.

Его тело было отдано гиенам, и я лично проследил, чтобы оно было разорвано на кусочки и съедено. Пусть его возможные последователи считают гиен, сожравших «пророка», святыми! Это богохульство будет на их совести, а не на моей. А мне надо скреплять будущую империю кровью, и пусть её будет как можно меньше, а жизнь выживших, как можно лучше, и это было в моих силах сейчас, как никогда!

Отец Марк крестил всех скопом, тратя на это день и ночь, он даже крестил когда спал. То же делали и остальные двое священников, а я повторно надел на себя корону Буганды. Корону королевств Буниоро и Торо принёс Кабарега мне добровольно, представители королевства Анколе даже не пытались сопротивляться, потеряв ещё в первой моей узурпации своего вождя.

Оставался Мванги, осевший у немцев. Ему я предложил явиться добровольно и сдаться в плен. Но он не явился, и я послал за ним Жало, чтобы он вежливо пригласил его на посиделки, вина там пальмового попить, пива из мериссы, спирта моего, настоянного на королевском скорпионе, полезная, я вам скажу, штука.

Жало хмыкнул, и, собрав свою диверсионную сотню, «упылил», вернее, уплыл на другую сторону озера, которая принадлежала немцам. Через неделю он вернулся и доставил ко мне захваченного, избитого, но живого вождя.

Мванги, наслушавшись ужасов про меня, и лицезрев всё это воочию, не стал упираться и перешёл, сначала, в коптскую веру, чем несказанно обрадовал меня, а потом, подписал все бумаги, состряпанные на русском Емельяном Муравьём, и также продублированные ещё на французском и английском, местными грамотеями, которых научили соответствующие миссионеры.

После всего этого, Мванги и Кабарега совместно возложили на меня корону, сделанную из слоновой кости, остатков вернувшегося ко мне золота, чёрных алмазов, и множества всяких прочих камней, найденных здесь. Корона была задрапирована корой, лыком, листьями местных деревьев, символизируя не богатство, а принадлежность к Африке и природе.

В неё были вставлены клыки льва и зубы крокодила, а впереди торчала оскаленная челюсть самой крупной чёрной мамбы, которую смогли поймать мои воины, совместно с местными жителями. Неплохая получилась корона Уганды, стильная, с прозрачным таким намёком.

Возложив её на меня, бывшие короли отступили на свои места, а молодой отец Марк торжественно провозгласил меня королём на трёх языках — коптском, суахили, и на моём «родном» языке банда.

Крик: «Мамба!» прорезал воздух и понёсся в разные стороны, в саванну, к озеру, и к далёким горам. Я стал после князя королём, но мне было наплевать на это. Это не было для меня целью, это было, всего лишь, средством управления людьми и созданием чего-то большего, чем королевство. А также, дорогой в будущее, которое не казалось светлым. Скорее, чёрным, но не в прямом, а в переносном смысле этого слова.

После всех этих событий, я отправился в обратный путь. Со мной вместе шли бывший катекиро Джагга, и бывший кабака Мванги, оба в качестве почётных пленников. На хозяйстве остался, давший мне вассальную клятву, Кабарега.

В качестве войска у него осталось пять тысяч его воинов, вооружённых трофейными винтовками королевств Уганды, и винтовками, полученными от Вествуда. Общее количество воинов, вооружённых огнестрельным оружием, оказалось около восьмисот человек. Отбиться от врагов хватит, выступить против меня… уже нет.

Дорога была проторена, войско весело и довольно, пленные — безропотны, и готовы жить по-новому. Всего я вёл с собою почти двадцать тысяч человек, если точнее, то восемнадцать тысяч, и это были только воины. Были ещё и их жёны, и дети, и сёстры.

Вырвав их из привычного уклада, я, отбирая, отдавал им. Каждый нёс с собой запас продуктов. И вся эта масса народу протаптывала себе широкую дорогу, облегчая путь их семьям.

Мои мелкие начальники не теряли времени даром, и попутно, в местных деревнях, организовывали станции для слежения и передачи экстренных новостей. А священники, по-прежнему, обращали всех в коптскую веру. Оставить кого-нибудь из них там я не рискнул. Мне не нужны мученики за веру.

А вторично захватить Уганду я смогу, что бы там не делали мои враги. Сейчас англичане с немцами вступили во временный союз, преследуя свои краткосрочные интересы, но при этом, продолжая следить за тем, чтобы никто не смог усилиться за счёт другого.

В каком-то смысле, я был выгоден обеим странам, захватив территорию между их колониями. Германия с Великобританией, пока ещё, не вступили в открытое противостояние, хотя это было делом не очень далёкого будущего. А поэтому, следовало ловить момент, по максимуму высасывая все соки из сложившейся ситуации.