«Не удалось затащить в койку?»

«Ты пошлое, низменное существо, красный сокол. Гнусные мысли прибавляют твой срок в преисподней».

«Готов к лишнему годику, если смогу поржать над тобой».

У моей комсомольской шизофрении прорезается чувство юмора?

Ваня Копец завалил «Юнкерса» и стал объектом подколок от личного состава эскадрильи.

На следующий день после воздушного боя к нам приехала Долорес Ибаррури, она же Пассионария, предводительница местной коммунистической партии и важная шишка в коалиционном республиканском правительстве. Толкнула речугу в духе «но пасаран», поблагодарила русских лётчиков за отказ от премии в 10 000 песет за сбитый самолёт, чем вызвала дружный ропот со стороны прибывших из СССР военлётов. Конечно, они явились из идейных соображений, горя священным пламенем ненависти к фашизму, но 10 000 песет…

Искренне довольная экономией бюджета, партайгеноссе Долорес уточнила, что русские пилоты, равно как и иностранцы, должны получать ежемесячно 2500 песет жалования, независимо от количества и результативности боевых вылетов. Тут овеянный славой победителя «Юнкерса» военлёт Ваня Копец по кличке «Жуан Дьябло рохо» гордо заявил: не нуждаемся, мол, в особом отношении, хотим зарплату не выше испанских специалистов. Как не сложно догадаться, Ибаррури сочла возможным пойти навстречу славному герою и обрезать наше жалование. Точно не знаю, от пятисот до тысячи песет. Учитывая, что мы три сотни вдвоём с Марией просидели в не самом дорогом кафе…

В общем, после митинга Ваню зажали в углу и устроили внеплановое комсомольское собрание с внесением взыскания в торец. Ему популярно объяснили, что нельзя говорить от имени коллектива, заранее с ним не посоветовавшись. «Дьябло рохо» ему поменяли на «Рохлю», а фамилию «Копец» извратили матерно, но созвучно. С тех пор только в публичных речах Пассионарии Ваня — Жуан остался «Красным дьяволом».

Воспитание Рохли я пропустил, потому что в свите главной большевички мелькнули знакомые сине — чёрные глаза.

— В том же кафе в семь. Устроит?

— Даже если на моём пути окажется вся армия Франко.

Здесь любят пышные метафоры. Тем более по дороге к кафе не пришлось прикончить даже муравья.

— Жду историю.

— Жаль, что не меня, — я подозвал официанта и сделал заказ побольше, не стесняясь снижения зарплаты. — Только предупреждаю, в мой рассказ никто не поверит, даже вы. Но вам я докажу, остальным и пытаться не буду. Не обещаю, что вы сможете использовать его как журналистка.

Лёгкая улыбка. Что поделаешь — красавица. Как только ей не пытались пудрить мозги. Но не историей гибели на Иудейской войне и реинкарнацией в теле красного военлёта. О том, что бывший управляющий туловищем сидит тут же, наслаждается вкусом вина и практически ни слова не понимает из разговора, я умолчал.

— Потрясающе! Независимо от обещанного доказательства. Иудейская война… Это о ней писал Иосиф Флавий?

— Браво! Не многие из современной молодёжи знают его имя. Вы получили классическое образование, синьорита?

А то как же. Потом хорошая девочка из добропорядочной семьи влюбилась, сбежала с марксистами, разочаровалась в отдельно взятом революционере, но не в единственно верном учении.

— Моя история обычная, — скромно оценила себя Мария. — Ваша же…

— Сальвадор Дали отдыхает. Для доказательства мне нужна подушка.

— Постель?!

— Не надо торопить события, сеньорита. Подушка заглушит выстрел из «маузера».

— Вы сумасшедший?

Я оглядел кабинку. Непродолжительную демонстрацию в стиле ню вряд ли увидят из общего зала. Расстегнул рубаху и показал шрам на пузе.

— Это выходное отверстие, крупнокалиберный пулемёт истребителя «Фиат», память о первом боевом вылете. В почке — входное. Будете смотреть?

Она зажала рот пальцами. Бесконечно готов смотреть и на губы, и на пальцы — не нужно заслонять одно другим.

— Я прострелю себе что‑нибудь на ваших глазах. На ваш выбор, только не голову.

— Вы… вы хотите сказать, что бессмертны?

— Нет, наоборот. Я умер девятнадцать веков назад. И с тех пор никого не любил. Пока не встретил вас.

На улице я завёл её в первый попавшийся подъезд шестиэтажного дома, отворил первую же сломанную дверь, где порезвились мародёры. Никого, только выдвинуты ящики из столов, открыты шкафы. В спальне аккуратно, видно — как и при хозяевах.

— Не надо!

Не знаю, что конкретно имелось в виду в этот момент.

— Я обещал. Предпочитаю сдерживать обещания.

Снял куртку и рубаху, повернулся на секунду к ней спиной. Держу пари, не преминула глянуть на пулевой шрам. Достал и взвёл подарок Алонсо.

«Бли — ин! Больно же будет!» — взвыла шиза.

«Да. А как иначе произвести впечатление? Сиди, зритель, и учись».

Выбрал самую мелкую подушку, положил левую руку на прикроватный столик. Мария зажала уши перед тем, как «маузер» хлопнул.

От вида крови она побледнела. Только этого не хватало! Ничего, справилась.

— Вот и всё, ранка затянулась, к утру останется застарелый шрам. Пулю можете сами извлечь из столешницы.

Я показал дырявую подушку. Из маленькой почерневшей прорехи выглянуло перо.

— Отопление выключено, с вашего позволения я растоплю камин. Нам есть ещё о чём поговорить, верно?

Через час она задала два вопроса.

— Странно называть тебя Муэрте. Как твоё имя на самом деле?

— Старший лейтенант Иван Бутаков. А, настоящее… Я не произносил его больше тысячи лет. Марк Луций.

— Скажи, Марк. За что тебе дали две тысячи лет?

Ванятке, своему альтер — эго, не ответил. А прекрасной женщине, что лежит рядом под одеялом, отказать сложно.

— Человека убил.

— Одного?

— Многих. Шла война. И до войны отнимал жизни, не терзаясь угрызениями совести. Служба, знаешь ли. Но одного совсем нельзя было убивать. Хоть он и так умирал.

Редчайшее явление — женщина больше не полезла с расспросами. Почувствовала, что не нужно. Мне исключительно повезло с ней.

Мы встречались не часто, в среднем раз в неделю. Мария нашла цивильную квартиру неподалёку от аэродрома, с ключами. Видно, её оставил кто‑то из знакомых беженцев.

Иван больше не пытался подшучивать. Я ему объяснил про возвышенность чувств. Тогда и плотское — не грех, а мельчайший кусочек Божьей Благодати.

На приборной панели появилась крохотная фотография Марии, а в кармане комбинезона — маленькая деревянная игрушка (попелье), её подарок и талисман.

Дождливые недели сменились солнечными днями. Теперь «курносые» часто летают. Удивительно: те же самые парни, что спустя рукава несли службу в Союзе, а по рассказам наша бобруйская авиабригада — отнюдь не исключение, здесь подтягиваются и рвутся в бой. Рискуют, часто гибнут. Новые заступают на их место и опять несутся в бой. Ох уж эти русские, не знают золотой середины. Или всё до лампочки, дай напиться до свинства, или грудью на пулемёт «чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать», за совершенно смешную зарплату. Я поражаюсь советскому образу мышления, извращённой мотивации поступков, мне ближе западный рационализм. Шизофрения не понимает, почему не нахожу советские modus vivendi и modus operandi (7) естественными и единственно правильными.

До численного равенства с франкистами как до Луны, советская военная помощь поступает в час по чайной ложке, но хоть чуть — чуть прибавилось авиации. Испанцы получают комплекты железа «сделай сам», из которого выпускают «Чатос» и «Москас» местной сборки. В результате полёты бомбардировщиков на Мадрид затруднились. Они перешли к ночным рейдам, как в Мировую войну. Нам же выпало гонять их в темноте.

Удовольствие, честно скажу — ниже среднего. Абсолютное большинство вылетов заканчивается вхолостую, мы не слышим и не видим франкистов. А уж если им удаётся отбомбиться и в темноте попасть во что‑то существенное, с утра непременно прилетает некий важный чин и устраивает нам разбор полётов по полной программе. Советская бюрократия, прибыв за лётчиками, демонстрирует себя во всей красе. Наказать, выгнать, понизить… чуть ли не расстрелять.