Он, естественно, тоже обиделся.

— Ну и не надо, — говорит. — Раз не хочешь слушать, что друзья тебе советуют.

— Это ты-то мне друг? — спрашиваю.

— А то кто же?

— Не знаю, — говорю я ему. — Еще не разобрался.

А сам поворачиваюсь к нему спиной, слезаю с табурета, чтобы не видеть его опрокинутой физиономии в зеркале над стойкой, и иду себе спокойно к выходу.

Он остается сидеть, где сидел. Вот и прекрасно думаю, еще с одним поссорился на всю жизнь. Так и до привычки недалеко.

А небо сегодня чистое, погода великолепная, так и сияет поле, одетое в бетон до самого горизонта — лишь изредка из него торчат решетчатые скелеты стартовых башен. И вдруг гляжу — по этому полированному, вылизанному, лучшему в мире полю шагают прямо в космических комбинезонах какие-то новички, оскверняя своим видом всю идею старика Циолковского. Представляете себе — в город чуть ли не в скафандрах! Не успел я их мысленно осудить, гляжу — среди них, в качестве исключения в нормальной одежде, в том же направлении движется Степан Рюмкин, мой старый приятель еще по институту, с которым жили мы в одной комнате.

Дальше дело пошло, естественно, по шаблону.

— А, Саша, — говорит он мне. — Привет! Сколько лет, сколько лун!

— Привет, — говорю, — дядя Степа. Я тебя тоже давно не встречал.

А новички остановились и стоят, ждут моего Степана Рюмкина, чтобы, стало быть, вместе идти в город и там, на его фоне, играть старых космических марсиан.

— Ну, как живешь? — спрашиваю.

— Нормально. — Работаешь?

— Да, — говорит Степан Рюмкин. — Геологов вожу в астероиды. Познакомься.

— Очень приятно, — говорю. — Поздравляю с крещением.

— Спасибо, — говорит один из них, самый смелый. — А как вы узнали?

— Помогает жизненный опыт, — говорю. И верно — кто, кроме новичка, пойдет в город в летном комбинезоне?

— Никогда бы не догадался, — говорит мой дядя Степа очень серьезно. — Самые что ни на есть натуральные космические марсиане.

— Точно.

— Какие еще марсиане? — спрашивает меня тот, самый смелый.

— Это такая пословица.

— Поговорка, — поправляет меня Степан Рюмкин. — А сам-то как?

— Нормально.

— Летаешь?

— Пока нет. Начинаю на той неделе.

— Где?

— На звездных трассах.

— Поздравляю, — говорит он мне. — А с кем, если не секрет?

— Не секрет, — говорю я ему. — С Никитиным.

Он как-то сразу умолкает, будто вторая сигнальная система вдруг взяла да отказала, и начинает на меня смотреть. Но ничего нового для меня в этом взгляде не было. С такого вот взгляда и началась вышеописанная ссора.

Тем временем его новичкам надоело слушать, о чем тут мы, старики, молчим, и они потихоньку отчалили.

— Надеюсь, ты шутишь? — вопрошает он наконец, восстановив свою сигнальную систему.

— Нет, — говорю. — Зачем же мне шутить?

— Ты что, не знаешь, что про него болтают?

— А про кого не болтают? — говорю. — Он просто спортсмен. Отчаянный, видимо, парень.

— Нет, он помешанный, — говорит мне Степан Рюмкин. — Я точно знаю, что это так.

Я, конечно, не отвечаю. Что же тут отвечать? А он опять смотрит на меня с сожалением и спрашивает:

— Ты помнишь Манина?

— Маню? Мы же в одной группе учились.

— После института ты с ним встречался?

— Да.

— Ну и как?

— Что как?

— Ты ничего не замечал?

— Ничего, — говорю. — Маня как Маня.

— Странно, — говорит мне Степан Рюмкин. — А когда ты его видел в последний раз?

— Года два с половиной.

— Тогда понятно, — говорит он мне. — С Никитиным он летал позже.

— Слухом земля полнится, — говорю я ему. — Только все это глупости.

— Слухи здесь ни при чем. И это не глупости Я видел все это своими глазами.

— Интересно, — говорю. — И что же ты видел?

— Но это ведь глупости.

Все-таки наш дядя Степа первоклассный психолог. Однако меня так просто не проведешь. Я ведь тоже психолог хоть куда.

— Вот видишь, — говорю я Степану Рюмкину. — Я же тебе говорил. Сейчас самое главное — я иду в рейс. Остальное меня не волнует.

— И перестань на меня так смотреть, — говорю я ему. — Мне все эти смотрины надоели. Иди уж лучше к своим геологам.

— Ну, чего уставился на меня? — говорю. — Что тебе, больше смотреть некуда? Посмотри лучше на небо, посмотри, какое оно чистое и красивое. Посмотри, какое оно безоблачное. Посмотри на взлетное поле. Ведь это лучшее поле мира — ты это знаешь? Посмотри, какое оно гладкое. Посмотри еще куда-нибудь. А на меня тебе смотреть нечего. Совсем это необязательно.

— А если ты так уж по мне соскучился, — говорю я своему дяде Степе, — что не можешь на меня не смотреть, то смотри хоть по-человечески. И перестань молчать. И без тебя тошно.

А он все смотрит и молчит. Прямо пытка какая-то, честное слово.

— На твоем месте я бы этого не делал, — говорит он наконец. — Я понимаю, что от звездных трасс отказаться трудно. Но на твоем месте я бы отказался.

— Тебе легко.

— Нет, — говорит он мне. — Но ты не видел Манина.

— Пристал со своим Маней, — говорю я ему. — Главное, что я иду в рейс.

— Возможно, но…

— Но?

— Я боюсь за тебя, Саша. Боюсь, что ты свихнешься или станешь трусом. Как Манин. Но это, конечно, глупости. Слухом земля полнится.

Никаких сил у меня не осталось терпеть такое.

— Ладно, — говорю, — выкладывай. Только, пожалуйста, покороче.

— Может, не стоит?

— Нет уж, — говорю я, — рассказывай. Выкладывай, раз уж начал.

И вот мы уже, покинув территорию порта, идем по проспекту в прогулочном темпе, и Степан Рюмкин подробно рассказывает мне, как он вернулся однажды из звездного рейса, как встретил своего однокурсника Манина, и о чем они с Маниным говорили, и как Манин при этом выглядел. Самая обычная история. За последние два дня мне такие поднадоели.

Потом он умолкает. Я спрашиваю его:

— И это все?

— Тебе мало?

— Да как сказать, — говорю я.

— И ты не переменил решения?

— А разве можно менять решения? — Ну, как знаешь, — говорит мне Степан Рюмкин. — Мое дело было предупредить.

— Да, — говорю, — ты свое дело сделал.

— Да ну тебя, — говорит он.

— И тебя ну, — говорю. — Вон, кстати, твои марсиане стоят. Тебя небось дожидаются.

Я их еще издали приметил и все ждал случая обратить на них его внимание.

— Наверное, — говорит он. — Тогда я пойду. До свидания, Саша, и не забывай, что я тебе сказал.

— Не забуду, дядя Степа. До свидания.

Прощаемся мы как положено, и он идет к своим космическим марсианам, а я стою некоторое время, смотрю ему вслед, а потом разворачиваюсь на сто восемьдесят, чтобы идти назад к порту, и, естественно, нос к носу сталкиваюсь со своим будущим. В смысле — со своим будущим командиром.

Рон Гре, опутанный проводами биоусилителей, распластавшись под колпаком передатчика. Думал о еде. Он думал о ней уже несколько суток, и эти навязчивые мысли постепенно приобретали характер прекрасной и заветной мечты. Но она так и оставалась невоплощенной, потому что подопечный все время вел себя опрометчиво, и Рон Гре вынужден был снова и снова прибегать к телепатическому гипнозу.

Там, где специальный датчик соприкасался с кожей предплечья, раздался сигнал, что в миллионе парсеков от лаборатории жизнь подопечного опять подвергается опасности. Рон Гре среагировал мгновенно, введя в действие гипнотические каналы. Подопечный был остановлен — вот только надолго ли?

Проклятый лысый череп, подумал Рон Гре про своего начальника Роооза. Придумать такой бессмысленный труд — и назвать его важным научным исследованием! Только кому польза от такого “исследования”? В каждой работе должно быть творческое начало. И нужно питаться, хотя бы изредка.

Серия биосигналов, воспринятая тренированной кожей как освежающий электромассаж, позволила Рону Гре легко проанализировать состояние подопечного. Тот лежал сейчас без сознания на другом краю Вселенной. Ситуация складывалась самая благоприятная.