Дэну пришлось объяснить ситуацию: Джейн совсем недавно овдовела… ее муж действительно преподавал в Оксфорде. Старик выразил свои сожаления. Философия – благородная наука, в юные годы он и сам подумывал заняться изучением философии. Слово «благородная» в применении к философии заставило их обоих заподозрить, что представления ученого об этой науке весьма старомодны, однако их, хоть и опосредованный, университетский статус дал ему возможность перейти от настороженной вежливости к большей открытости. Пока они, прогуливаясь, приближались к пристани, он рассказал им кое-что о себе.

Он не из тех археологов, что занимаются раскопками: его область – экономика Древнего Египта. Пять лет назад он перенес инфаркт и оставил преподавание в Лейпцигском университете; теперь он живет в Каире на положении «заслуженного профессора в отставке» и занимается разысканием древних папирусов, имеющих отношение к его области исследований; именно эта его специальность и позволяла ему в прошлом неоднократно бывать в Англии.

Похоже было, что он вовсе не находит нужным как-то оправдываться из-за той роли, какую теперь играл, и Джейн с Дэном, поразмыслив, решили, что за это он нравится им еще больше. Они предположили, что работа экскурсовода дает ему какие-то дополнительные средства и, возможно, как гражданин социалистического государства, чтобы получить статус «заслуженного», он должен был согласиться на определенные условия. Профессору было семьдесят два года, и звали его Отто Кирнбергер. Два года спустя Дэну снова попалось на глаза это имя – в некрологе, опубликованном в газете «Тайме»; оттуда же он узнал, что этот учтивый и доброжелательный человек был крупнейшим в мире специалистом по системам налогообложения во времена фараонов, а также блестящим папирологом, «человеком непревзойденной эрудиции».

Джейн сказала ему, что они жалеют, что не знают немецкого, иначе могли бы участвовать в экскурсиях, которые ведет он, но профессор отверг этот неприкрытый комплимент.

– Я думаю, вы только выиграли от этого, мадам. Я гораздо суше и педантичнее.

Они расстались, и Джейн с Дэном спустились к своим каютам – Какой воспитанный и культурный человек.

– Да.

– Интересно, как он относится к своим подопечным? Что он вообще тут с этими людьми делает?

– Думаю, делает их чуть-чуть более воспитанными и культурными, Дэн.

Дэн улыбнулся, угадав по ее ироническому тону, что она понимает: на самом деле он спросил, как сама она относится к этим людям. Верный своему недавнему решению, он счел, что его на этот раз не одернули, а вполне заслуженно и аккуратно поставили на место.

Перед обедом Дэн ждал Джейн у себя в каюте: бар обещал быть забитым до отказа, а от здешних цен на мизерные порции виски волосы вставали дыбом. Места в каюте едва хватало на то, чтобы два человека могли спокойно сидеть. Окна в обеих каютах были широкие и выходили на правый борт; из них открывался вид на Нил, на заходящее солнце. Дэн снова принялся рассматривать коптскую голову. Она доставляла ему истинное удовольствие, хотя он вовсе не был коллекционером. Голова стояла на складном столике у окна, освещенная последними лучами солнца; лицо казалось чуть самодовольным и в то же время чуть встревоженным: этот последний эффект объяснялся несколькими царапинами над глазами-щелочками.

В дверь постучала Джейн, и он пригласил ее войти; потом, пока она устраивалась возле окна, позвонил, чтобы принесли лед. Лед принесли, Дэн налил обоим виски и с бокалом в руке уселся в дальнем конце койки. Они смотрели, как заходит солнце, окрашивая величественный небосклон в розовые, желтые и оранжевые тона. Краски менялись и угасали с тропической быстротой, но небо еще долго хранило отблеск вечерней зари, а переливчатый шелк воды мягко и нежно отражал его великолепное сияние. Вниз по течению прошли две фелюги – два изящных черных силуэта; их огромные праздные паруса свободно свисали с изогнутых кроссмачт; отраженный свет, потревоженный их медленно расходящимися кильватерными струями, был особенно красив. Пальмовые рощи на том берегу вырисовывались бархатно-черным на фоне светящегося неба, а Фивейские утесы за ними меняли цвета – розовый сменялся фиолетовым и постепенно переходил в серый. В воздухе вились летучие мыши; то одна, то другая пролетала так близко от окна, что можно было подробно всю ее разглядеть. Все – и снаружи, и в каюте – было окутано покоем, мягкой тишиной. Джейн и Дэн почти ни слова не произнесли, пока свершалось это бесподобное умирание света.

На Джейн были длинная юбка и кремовая блузка, и она надела одно из купленных в этот день ожерелий. «На всякий случай: вдруг на нем лежит какое-то древнее проклятие?» Дэн поставил один из своих чемоданов напротив койки, рядом с единственным стулом, на котором сидела Джейн, чтобы она могла дать «плохой» ноге отдых – она побаливала, не из-за ходьбы, а из-за того, что пришлось долго стоять. Нога в черной туфельке, похожей на балетную, улеглась на чемодан; Джейн сидела, подперев локоть руки, в которой держала бокал, ладонью другой, и глядела, как садится солнце, время от времени отпивая из бокала… наконец и ее профиль стал лишь силуэтом на фоне заката.

Но вскоре покой их был нарушен: послышался рокот машин, затем – легкое подрагивание, и минуту спустя корабль медленно двинулся прочь от пристани. Асуан оставался позади: начиналось путешествие вниз по реке, назад к Каиру, чтобы туристы могли посетить Абидос363; позже они вернутся в Луксор – провести день в Долине царей. Джейн пошла взять пальто, и они вышли на палубу, где уже собрались почти все пассажиры, – посмотреть, как их судно отходит от берега. Темные тени храмов Луксора и Карнака скользнули мимо. Плавание началось.

Дэн прекрасно понимал, что дистанция, установившаяся во время ленча, не может сохраняться в течение всего путешествия. Он оказался прав: едва они уселись, компьютерщик объявил, что его зовут Митчелл Хупер, а его жену – Марсия, на что Дэн в свою очередь ответил, что «это» – Джейн Мэллори, а сам он… он надеялся, что его имя ничего им не скажет, но ему суждено было тут же пережить разочарование. Молодая женщина бросила на него быстрый взгляд:

– Тот самый? Киносценарист?

– Боюсь, что тот самый.

– А я читала, что вы здесь. В одной каирской газете, которая на английском выходит. Вы про Китченера снимаете, верно?

– Собираемся. Пока рано о чем бы то ни было говорить. Муж смотрел на нее во все глаза, потом, взглянув на англичан, усмехнулся:

– Ох и повезло ей с поездочкой! Ну и ну!

– Митч!

Не обращая внимания на ее упрек, он продолжал, по-прежнему усмехаясь:

– Она совершенно помешана на кино и книжках. А я просто технарь.

– Мы сейчас в отпуске. Отдыхаем. Как и вы.

– Понятно. Замечательно.

Тон Дэна чуть слишком явно был рассчитан на то, чтобы прекратить дальнейшие расспросы, и Джейн вмешалась, стараясь более деликатно перевести разговор:

– Вам все удалось понять из того, что гид говорил?

– Вроде бы… ну вы же понимаете. С пятого на десятое.

– Я могу как-то помочь?

– Спасибо.

– Вам понравилось?

Марсия возвела очи горе:

– Невероятно! – Потом спросила: – А вам так не показалось?

– Я до сих пор под впечатлением. – Джейн улыбнулась. – Чтобы не сказать – просто потрясена.

– О, я вас так понимаю. Я так и говорила мужу, перед тем как вы пришли. Все это просто невозможно переварить.

– Да, пожалуй.

Появился официант с первым блюдом, и беседа заглохла. На какую-то долю секунды глаза Джейн встретили взгляд Дэна, впрочем, их выражение было предельно корректным. Вероломный Альбион снова брал свое, требуя от них двуличия. В перерыве между блюдами разговор возобновился (Джейн и Дэн в основном слушали). Вообще-то молодые американцы были из Джолиета, что недалеко от Чикаго, но Митч пару лет работал в Калифорнии. Им нравится Каир, Египет, нравятся египтяне. Надо просто привыкнуть к их образу жизни. Как сказал один человек, если вы приехали сюда, не обладая достаточным терпением, вы его обретаете, а если вам с самого начала терпения хватало, вы его утрачиваете. «Маллеш» – знаете это слово? Очевидно, оно означало «жаль, но ничего не поделаешь», кисмет364. Просто надо привыкнуть с этим сосуществовать. Просто «такая уж У их общества структура». Возвращаться в Штаты им не хочется, они подумывают, не стоит ли Митчу еще на годик тут остаться или в Ливан поехать, а то и куда-нибудь в Европу. Они ничего не планируют, пусть идет как идет.