Так вот, в ту субботнюю ночь стучали особенно резонансно, и у Папандопулоса слетел презерватив. Ни Папандопулос, ни дама его сердца не планировали ни материнства, ни отцовства в ту ночь, поэтому решили приобрести средства экстренной контрацепции.

В Англии «Левонел», то самое средство от зачатия, продается в любой аптеке, по двадцать пять фунтов за пачку, однако если покупать его по рецепту врача, то стоит он всего шесть пятьдесят. Так вот, взъерошенный Папандопулос пришел ко мне за рецептом в надежде сэкономить. Получив необходимый рецепт, Папандопулос умчался в аптеку и через двадцать минут вернулся с пачкой «Левонела» и… бутылкой шампанского «Моэт Шандон» (розничная цена двадцать пять фунтов) мне, в качестве магарыча. Кто понимает: шампанское «Моэт» с утра в воскресенье — это самый писк и отдохновение души. Сидим с женой в постели, пьем «Шандон» и думаем, как классно сэкономил Папандопулос на контрацептивах. Ведь недаром говорят старожилы: «Слетел гондон — неси „Шандон“!»

Мой друг Максим Максимыч Лось — большой оригинал. Как человек с высокоразвитым интеллектом, сочетающимся с веселым нравом и детской непосредственностью, он был мне всегда интересен. Максим Максимыч имел особенность увлекаться и в своем увлечении каждый раз был готов достичь самой сути, иначе говоря — дна, ну или вершины, смотря с какой стороны посмотреть. Если, например, планировался велосипедно-туристический заезд вокруг Гренадерского моста[29] Максим Максимыч ночами сидел за швейной машинкой, пошивая себе модный велосипедный костюм с тысячью карманов для разных мелочей, включая отсеки для зубочистки, батареек для плеера и даже потайной карман для порнографических открыток. Все эти приготовления, конечно же, заканчивались разработкой оригинальной эмблемы велопробега, которую он тщательно вырисовывал с изрядной долей фантазии и таланта.

Если Максим Максимыч задумывал блядки, то это всегда было событием всеинститутской значимости. Самые красивые девушки института боролись за право поучаствовать в посиделках в комнате триста двенадцать общежития номер два. Счастливым участницам были гарантированы песни под гитару, искрометные шутки, разговоры «за жизнь» и романтическая любовь, если повезет и не нажремся. За четыре дня до экзамена застанный врасплох Максим Максимыч однажды умудрился поднять «с нуля» полный курс нервных болезней с нейрохирургией и, сдав экзамен на отлично, снабдить все общежитие учебными материалами по предмету в количестве тысячи листов, как бы ненароком напечатанных им на печатной машинке во время подготовки к экзамену в промежутках между пьянками.

Печатная машинка Максим Максимыча — тема для отдельного разговора. Старожилы свидетельствуют, что машинка досталась ему после отступления немецкой армии во время прорыва блокады Ленинграда. То есть сначала его деду, потом отцу и в конечном итоге самому Максим Максимычу. Прослужив в армии два года шифровальщиком, Максим Максимыч мог печатать на машинке всеми одиннадцатью пальцами, одновременно уплетая яблочный пирог и параллельно закусывая рюмку водки соленым огурцом (будучи увлекающимся человеком, Максим Максимыч любил выпить) и при этом ненавязчиво кокетничая с одной из девушек изумительной красоты, которые зачем-то постоянно водились в его комнате.

В тот злополучный вечер, возвращаясь с тайного заседания студенческого научного общества по гинекологии, Максим Максимыч, проходя по мосту через Карповку, испытал пошатновение, вызванное неровной походкой и силами гравитации, и совершенно случайно обронил свой любимый китайский плеер в реку. Придя в общежитие, он излил мне душу. По этому поводу была куплена литровая бутылка импортной водки «Мак-Кормик», по некоторым данным настоянной на мексиканских человекоядных тараканах, и беляш. Количество выпитого в тот вечер было пропорционально горю Максим Максимыча в связи с утерянным плеером, в котором, кстати, находилась редкая запись бубнения доцента-старожила Инны Тимофеевны Рябцевой о синдроме поликистозных яичников, записанная Максим Максимычем на юбилейной лекции по гинекологии в аудитории номер семь в рамках подготовки к экзамену на четвертом курсе. Будучи верным другом и соратником Максим Максимыча, я не мог позволить ему нажраться в одиночку.

Вечер «снятия нервного напряжения» проходил по стандартным канонам. Непрерывные шутки и прибаутки, а также прекрасный баритоноподобный вокал Максим Максимыча привлекли в комнату дюжину восторженных поклонниц. Так называемую «аудиторию». В присутствии «аудитории» наши с Максим Максимычем хвосты распушались подобно павлиньим, и во время песнопений под гитару мне даже изредка удавалось попадать в ноты. Старожилы общежития номер два, описывая наш совместный с Максим Максимычем вокал, употребляют такие речевые обороты, как «рев бизонов на случке», «нарушение Женевской конвенции», «последняя гастроль» и «позвоните в милицию». Даже смутное осознание того, что завтра нам предстоял сложнейший экзамен по нормальной физиологии, не могло пробудить в нас здравый смысл. Дальнейшее развитие событий на той трагической вечеринке я припоминаю смутно. Помню только, что на каком-то этапе мне понравилась одна аспирантка с прической а-ля Ума Турман и ярчайшими напомаженными губами, и я мысленно пообещал себе завоевать ее сердце.

Проснулся я в шесть утра от страшной головной боли и высшей степени обезвоживания. Далее выяснилось, что вместо губастой блондинки я всю ночь почему-то обнимал голого Максим Максимыча. Обнаженные, мы, подобно падшим ангелам, лежали на его кровати, кстати говоря, не предназначенной производителем для совместного почивания. Дальнейший анализ ситуации привел меня в ужас. И я, и Максим Максимыч были с ног до головы покрыты какими-то водорослями и ужасными маслянистыми пятнами с запахом канализации. Максим Максимыч, яростно разбуженный мной, не смог внятно ответить на поставленные мною же вопросы о том, почему: а) мы спим в одной кровати, почему б) мы оба без трусов, почему в) мы с ног до головы покрыты каким-то дерьмищем и водорослями и, наконец, черт возьми, г) было ли что-нибудь между нами или нет. Зашедшая убедиться в нашей жизнеспособности Наташка Герасимова загадочно и любовно произнесла «красавцы, блять» и принесла нам вкусной воды из-под крана, а только потом уже пролила свет на события минувшей ночи.

В соответствии с ее показаниями, выпив изрядное количество огненной воды, мы с Максимом Максимычем подписали совместное коммюнике об остро назревшей необходимости выловить плеер Максим Максимыча из реки Карповки. С криком: «Девочки, айда купаться!» — мы вдвоем с Максим Максимычем выбежали из общежития и, снимая на ходу одежду, совершили торжественный заныр в реку Карповку, которая является самой грязной рекой Петербурга и области, главным образом благодаря скопившемуся там дерьмищу и водорослям. После некоторого вполне понятного оживления «аудитория», состоящая из молоденьких аспиранток и миловидных студенток старших курсов, потеряла интерес к происходящему и разошлась по домам к своим обычным бойфрендам. Старожилы утверждают, что аспирантка с большими губами и прической а-ля Ума Турман долго смотрела мне вслед, стоя на гранитном берегу Карповки, возле таблички про Ленина с Красиным, и из ее груди вырывались рыдания.

По совершенно нелепому стечению обстоятельств плеера Максим Максимыча в реке Карповка мы не нашли. Видимо, он так и остался лежать на дне означенной реки. Старожилы утверждают, что водолазы, зачем-то лазавшие по дну Карповки, таки слышали невнятное бубнение доцента Рябцевой о поликистозных яичниках и якобы даже видели ее призрак.