Этим придется ограничиться. Есть вещи, которые джентльмен просто не может делать, вне зависимости от магии момента. Он неохотно отступил.

Но не слишком далеко. Так, чтобы их носы соприкасались.

Он улыбнулся.

Он чувствовал себя счастливым.

А потом она сказала:

— И это все?

Он замер.

— Прошу прощения?

— Я думала, это будет нечто большее, — ответила она. Замечание вовсе не прозвучало грубо. По правде говоря, в ее голосе отчетливо слышалось недоумение.

Он попытался не рассмеяться. Он знал, что этого делать не стоит. Она выглядела такой серьезной. Смех показался бы ей оскорбительным. Он крепко сжал губы, пытаясь сдержать беспорядочно скачущий внутри шарик безудержного веселья.

— Это было довольно мило, — произнесла незнакомка, и ему показалось, что таким образом она пытается его утешить.

Ему пришлось прикусить язык. Последнее средство.

— Ничего страшного, — сказала она, улыбаясь ему той сочувственной улыбкой, какой обычно награждают проигравшего в какой-нибудь игре ребенка.

Он открыл рот, собираясь произнести ее имя, потом вспомнил, что не знает его.

Он поднял вверх руку. Палец, если быть точным. Указующий перст. «Тихо! — явно говорил этот жест. — Ни слова больше!»

У нее вопросительно приподнялись брови.

— В этом есть нечто большее, — сказал он.

Она начала что-то возражать.

Он прижал палец к ее губам.

— О, гораздо, гораздо большее!

На этот раз он поцеловал ее по-настоящему. Впился в ее губы, исследовал, покусывал, пожирал. Обнял ее, прижимая к себе все крепче, пока всем телом не почувствовал все ее соблазнительные округлости.

Да, она была соблазнительной. Нет, неотразимо сексуальной. Ее тело было мягким и теплым, а нежные изгибы, казалось, молили о ласках и прикосновениях. В такой женщине мужчина запросто может утонуть, счастливо растеряв и разум, и здравый смысл.

От таких женщин мужчины никогда не уходят посреди ночи. Они слишком теплы и мягки для этого, подушка и одеяло в одном лице.

Сирена. Восхитительная экзотическая соблазнительница, каким-то образом умудрившаяся сохранить совершенную невинность. Она понятия не имела, что делает. Черт, да она, похоже, понятия не имела, что делает он сам! Ей всего-то и потребовалось, что безыскусная улыбка, да легкий вздох — и он погиб.

Он хотел ее. Хотел узнать ее. Познать каждый дюйм ее плоти. Кровь его кипела, тело пело, и не услышь он внезапный вопль со стороны дома, кто знает, что бы он натворил.

Она тоже напряглась и слегка обернулась, повернув ухо к источнику звука.

Это позволило Себастьяну вновь обрести здравый смысл… по крайней мере, некоторую, небольшую его часть. Он оттолкнул ее, грубее, чем собирался и, тяжело дыша, упер руки в бока.

— И правда, гораздо больше, — зачарованно произнесла она.

Он оглядел незнакомку. Волосы у нее не то, чтобы оказались в полном беспорядке, но вились гораздо свободнее, чем раньше. А ее губы… он и раньше думал, что они полные и сочные, а теперь казалось, что ее покусали пчелы.

Любой, кто хоть раз в жизни целовался, поймет, что ее недавно целовали. И весьма основательно.

— Вы, видимо, захотите привести в порядок прическу, — сказал он и подумал, что это, пожалуй, самое неподходящее послепоцелуйное замечание из всех, что он когда-либо выдавал. Но ему никак не удавалось вернуть свою обычную легкость. Стиль и изящество, видимо, требовали некоторого мыслительного процесса.

Кто бы мог подумать!

— Ох! — выдохнула она и тут же начала приглаживать волосы, впрочем, без особого успеха. — Мне очень жаль.

Не то, чтобы ей было за что извиняться, но Себастьян был слишком занят, чтобы возразить: он безуспешно искал сбежавший разум.

— Этого не должно было произойти, — наконец произнес он. Ведь это правда! Он и сам от себя такого не ожидал. Он никогда не флиртует с девственницами, уж во всяком случае, не на виду (ну, почти) у битком набитого бального зала.

Он никогда не теряет над собой контроль. Это не его стиль.

Он злился на себя. Безумно. Непривычное и чрезвычайно неприятное чувство. Он мог себя жалеть, мог над собой насмехаться, а о легком раздражении на себя самого сумел бы написать целую книгу. Но злость?

Вот уж чего он не хотел испытывать. Ни к другим, ни к себе.

Если бы она не попросила его… Если бы не подняла на него эти свои огромные бездонные глаза и не прошептала бы «поцелуйте меня», он бы никогда этого не сделал. Самооправдание вышло плохонькое, он и сам это понимал, и все же знание, что инициатива исходила не от него, приносило некоторое утешение.

Некоторое, но не очень большое. К его многочисленным грехам не относилась способность нагло лгать себе самому.

— Мне жаль, что я попросила, — сдавленно проговорила она.

Он почувствовал себя полным ничтожеством.

— Я мог и не соглашаться, — ответил он, но и вполовину не так галантно, как должен бы.

— Ну да, я совершенно неотразима, — пробурчала она.

Он бросил на нее острый взгляд. Потому что она — вот именно! — была неотразима. Тело богини, улыбка сирены… Даже сейчас ему приходилось прилагать массу усилий, чтобы не наброситься на нее. Сбить с ног. Поцеловать еще раз… и еще…

Он вздрогнул. Плохо. Очень плохо.

— Вам стоит уйти, — сказала она.

Ему удалось выкинуть руку вперед — истинно джентльменский жест.

— Только после вас.

У нее расширились глаза.

— Я не пойду туда первой.

— Вы что же, думаете, я уйду и оставлю вас одну на пустоши?

Она уперла руки в боки.

— Поцеловали же вы меня, даже не зная моего имени!

— Вы сделали то же самое, — не остался он в долгу.

Она даже рот открыла от возмущения, и Себастьян почувствовал опасное удовольствие от того, что смог ее поддеть. Это обеспокоило его еще больше. Он обожал пикировки, но Господи-боже, словесная дуэль — это же танец, а не чертова драка!

Несколько бесконечных мгновений они сверлили друг друга глазами, и Себастьян не знал, чего он ждет: что она выпалит свое имя или потребует назвать его собственное.

И он сильно подозревал, что она раздумывает примерно над тем же самым.

Но она ничего не говорила, просто жгла его взглядом.

— Несмотря на мое недавнее поведение, — наконец произнес он (должен же кто-то из них наконец начать вести себя как взрослый, а кроме него, похоже, некому) — я джентльмен. И не могу бросить вас одну в такой глуши.

Она недоверчиво огляделась.

— Вы считаете это глушью?

Он стоял и раздумывал, что же в этой девушке так выводит его из себя? Ведь, видит Бог, она может достать кого угодно, если захочет!

— Прошу прощения, — произнес он с достаточной долей изысканной вежливости (наконец-то к нему начинает возвращаться привычная легкость!) — я безусловно, оговорился.

И он улыбнулся ей. Галантно.

— А что, если та пара все еще… — она не договорила и махнула рукой в сторону дома.

Себастьян раздраженно вздохнул. Будь он один — а именно так все и должно было быть — он шагнул бы на лужайку, громко и радостно возвестив: «Внимание, я приближаюсь! Кто не с законным супругом и не спрятался, я не виноват!»

Это было бы просто восхитительно. Именно то, чего от него ожидает все общество.

И совершенно невозможно с незамужней барышней на хвосте.

— Они почти наверняка ушли, — произнес он, подходя к дыре в изгороди и заглядывая внутрь. Потом повернулся к незнакомке и добавил: — А если и нет — они хотят остаться незамеченными не меньше вас. Опустите голову — и полный вперед.

— У вас, похоже, немалый опыт в таких делах, — заметила она.

— Немалый. — Ну что же, так оно и есть.

— Понятно. — У нее напрягся подбородок и он заподозрил, что если бы стоял ближе, то смог бы расслышать скрежет зубов. — Как мне, похоже, повезло, — сказала она. — Я получила урок от настоящего мастера.

— Да уж, свезло.

— Вы со всеми женщинами так невежливо себя ведете?