Бунина подбежала, привычным жестом, не глядя на постель, схватила одеяло, с силой сдернула его и остановилась. Веселый детский хохот раздался на весь дортуар. Несколько детских голов живо поднялись с подушек; несколько девочек, уже одевавшихся, с любопытством повернулись на смех.

При виде Буниной, стоявшей в одном белье, в сбившемся на сторону чепце, с выпученными глазами и с одеялом в руке, и совсем одетой, свежей, хохочущей Вари, все не спавшие разразились дружным неудержимым смехом.

— Дрянь! — крикнула Бунина и, бросив одеяло на пол, взбешенная и недовольная более всего самой собой, вернулась к своей постели, чувствуя, что глаза детей следят за каждым ее движением.

Она понимала всю комичность своего положения и, желая во что бы то ни стало казаться спокойной, стала медленно одеваться. Как нарочно, одна вещь попадала ей под руку вместо другой. Девушка сердилась, и ей казалось, что дети видят ее досаду, ее смущение, ее ошибки, и смеются над ней. Ей даже слышался их сдержанный смех, и, не глядя в сторону детей, она инстинктивно угадывала, кто смеялся, и давала себе слово отомстить с лихвой…

В восьмом часу воспитанницы, по обыкновению, поодиночке проходили перед мадам Якуниной, показывая ей сначала свои чисто вымытые руки и ровно остриженные ногти, потом, сделав несколько шагов перед ней, спускали пятки башмаков и, показав, что чулки, как и весь остальной туалет, в совершенном порядке, становились в пары и тогда уже надевали пелеринки, завязывали их у горла и накидывали на плечи темные суконные платки.

Было холодно, пасмурно; снег не переставал идти, и несмотря на то, что уже восьмой час подходил к концу, в спальных комнатах было темно и неприветливо. Воспитанницы, предводимые дежурной дамой, двигались как-то сонно, вяло, шаркая ногами. «Ne trainez pas vos pieds! Avancez!» — произнесенное слегка охрипшим голосом, слышалось то тут, то там вместо обы ч ного, чаще всег о повторяемого на все ла ды: «Silence! Doucement! Ne bavardez pas!» [85]

Закончилась молитва. Раздали и съели ломтики черного хлеба, посыпанного солью, к которому Варя, как другие девочки, уже давно привыкла, и воспитанниц, уже более оживленных, повели в классы.

Мадам Якунина была в белом тюлевом чепце, завязанном светло-палевыми лентами у подбородка, и пестрой темной, на манер турецкой, шали, накинутой на форменное синее платье, шла, вздрагивая, кутаясь и зевая закрытым ртом, то впереди своего класса, то, пропустив несколько пар перед собой, по одну или по другую сторону его. Бунина шла рядом с последней парой.

В классе казалось еще темнее, еще неприветливее от тусклых ламп, которые горели не все.

Мадам Якунина подошла к шкафу со всевозможными классными принадлежностями и подозвала к себе Бунину, а воспитанницы в тишине стали чинно размещаться на скамейках перед своими конторками.

Вдруг со второй скамейки послышался чей-то испуганный, но сдерживаемый голос.

— Господи! Mesdames, посмотрите, что ж это такое! Пожалуй, попало и в пюпитр!

Варя, уже сидевшая на первой скамейке с края, вскочила и, живо обернувшись, спросила:

— Что такое? Верочка, что с тобой?

— Поди-ка, посмотри. Ногой не попади в лужу! — крикнула Верочка. — Смотри, и на полу, и тут!

Варя нагнулась к полу и увидела большое чернильное пятно.

— И в пюпитр попало. К счастью, не на тетради. Солнцева, душка, дай клякспапир [86], у тебя много.

Варя выхватила из своей конторки большой лист бумаги и стала усердно помогать Верочке вытирать чернильные капли, попавшие через щель в конторку.

— Солнцева! Опять! Ну так и есть! Уж успела. Прекрасно! Вот я тебя заставлю это языком вылизать! — крикнула подошедшая Бунина при виде хлопотавшей у Верочкиной конторки Вари.

— Ну уж это мы тогда вместе! — ответила громко и отчетливо Варя, подняв на Бунину сердитые глаза.

Бунина, уже раздраженная ранее, не выдержала.

— Елена Антоновна! — крикнула она на весь класс, закрывая лицо руками. — Что же это такое? Долго ли это будет продолжаться? И до чего дойдет дерзость этой девчонки?

Елена Антоновна, разбиравшая что-то в шкафу, повернула голову, удивленно и вопросительно посмотрела на пепиньерку.

— Я ей делаю замечание за то, что она разлила чернила, а она…

Бунина не смогла договорить и зарыдала.

В классе поднялся шум. Две-три девочки прикрикнули было на Варю, но все остальные стали заступаться за нее.

Бунина рыдала. Варя, комкая в руках намокший в чернилах лист промокательной бумаги, растерянно поглядывала то на плакавшую Бунину, то на Якунину, подходившую к ней со строгим лицом и нахмуренными бровями. Девочка даже не замечала, что, сжимая в руке мокрую бумагу, перепачкала себе не только руки, но и рукав.

— К доске и передник долой! — крикнула мадам Якунина, взяв Варю за плечо, повернув ее и ловко развязав и стащив с нее передник. — К доске, негодная девочка!

Варя посмотрела широко открытыми глазами на мадам Якунину, на весь класс и, побледнев, не двинулась с места.

— К доске, тебе говорят!

Мадам Якунина повернула Варю и слегка толкнула ее по направлению к доске.

— Это не она! — послышался с задней скамейки робкий голос в защиту Вари.

— Не она! Не она! — подхватили несколько других голосов смелее.

— Не она! Солнцева не разливала! Неправда! Не она! — загудели десятки маленьких детских голосов уже совсем смело.

— Молча-ать! — крикнула мадам Якунина, захлопав по пюпитру линейкой, попавшейся ей под руку.

Дети не унимались. Голоса их слились в неопределенный гул, и нельзя было разобрать, чего они хотят.

— Встать! — крикнула мадам Якунина еще громче. — Молчать! Тише! Ш-ш-ш-ш!..

Бунина, стоя у кафедры, продолжала рыдать.

Дети смолкли не сразу. С минуту еще слышался беспокойный шепот, движение и шарканье ног становившихся между пюпитров и скамеек детей, потом наступила тишина, но ненадолго. Не успела мадам Якунина открыть рот, как откуда-то опять послышался один взволнованный голосок, потом, как и в первый раз, но скорее и решительнее, к нему присоединились несколько голосов, и еще, и еще, все громче, дружнее и сильнее неслось по классу:

— Не она! Не она!

— Нюта! — вызвала мадам Якунина, зажимая уши и стараясь перекричать детей. — Сейчас же замолчите! Все останетесь без родных!

Послышался глухой ропот. Здесь, тут и там зашикали. Несколько отдельных упрямых голосков еще раз крикнули: «Не она!» На них зашикали со всех сторон. Тогда раздался один только голос… Опять зашикали, и затем наступила тишина.

— Нюта, что там такое? Чего вы хотите? — строго спросила Елена Антоновна Нюту Боровскую, считавшуюся лучшей в классе по поведению.

— Солнцева говорит, что чернила разлила не она, что это уже было, когда мы вошли, что она только помогала Тимен вытирать в ее пюпитре, — уклончиво ответила девочка.

— Не Солнцева? Что ж она не скажет? Дурочка! — сказала вдруг мягким голосом Елена Антоновна, покачивая головой.

— Это правда, не она. Она только дала мне свою бумагу и помогала вытирать, — вмешалась ободренная Верочка.

— Солнцева! Поди сюда! Надевай скорее и садись на свое место, — мадам Якунина бросила Варе передник. — Чего же ты молчала, глупенькая? Ведь ни я, ни Глашенька, мы не можем догадываться. Надо было тотчас же сказать: «Это не я». Кажется, не трудно! И язык у тебя есть, насколько мне известно, — продолжала ласково и улыбаясь Елена Антоновна. — Да что это у тебя на руках? Ступай скорее, вымой руки и возвращайся. Ну, живей!

— Садиться! Садиться! — обратилась она к классу. — Готовить тетради и книги. Скорей! Скорей! Сейчас учитель войдет.

И похлопывая линейкой по ладони, мадам Якунина стала переходить от одной скамейки к другой и шутливо заговаривать с детьми, лица которых казались ей или серьезными, или недовольными.