— Здравствуй, Надюш! Тебя взяло в плен это племя африканцев. Ты не к нам шла?

Вслед за Дуськой Надю окружили пять или шесть мальчишек и девчонок с мелками в руках.

— Нет, я в Третьяковку, но я очень рада, что вас встретила. Вы же должны были приехать только двадцать пятого.

— А я прилетел на целую неделю раньше. Ты огорчена?

— Нет, я рада.

— Ну, что же ты стоишь, бери, — нетерпеливо вкладывала Дуська в ладони Нади свои мелки.

Все послушно протянули свои мелки Наде. У нерешительных Дуська сама отбирала и отдавала художнице.

— Пропала твоя Третьяковка, — засмеялся Марат. — Теперь ты от этих людоедов не вырвешься, пока не нарисуешь им Африку.

— Значит, нужно нарисовать слона? — спросила счастливая Надя, опускаясь на корточки перед клумбой.

— Не здесь, — ужаснулась девочка, которая и сегодня была похожа на Аленку с шоколадной обложки. — Большого слона. Пойдем туда. Хватайте ее! — скомандовала Дуська. И ее подружки, подчиняясь «атаманше», весело схватили Надю и попели на тротуар перед домом.

За появлением слона на асфальте дети наблюдали со священным трепетом. Надя загнула хобот кверху и пристроила на него девочку в развевающейся рубашонке. Это была Дуська, и все сразу ее узнали.

— И меня! И меня! — раздались голоса.

— Тебя она посадит на жирафу, — крикнула Дуська. — А тебя — на бегемота. Спокойствие, спокойствие!

Надя нарисовала жирафу и бегемота. На жирафе уместилась одна девчонка, а на бегемота она посадила трех, в затылок друг другу.

— Теперь крокодила, — подтолкнула руку художницы Дуська.

— Что-то у тебя руки такие горячие, — остановилась Надя. — Дай-ка пощупаю лоб.

— Нет, — отбежала от нее Дуська. — Ты разве мама? Это мамы щупают лоб, а потом укладывают спать и молоко с маслом пить заставляют. Терпеть не могу молоко. Нарисуй верхом на крокодиле маму.

И мама поехала по асфальту на крокодиле вслед за слоном, жирафой и бегемотом.

— А теперь оленя! — скомандовала Дуська, с восторгом оглядывая свою Африку.

И олень прыгнул с одного края тротуара к другому, прямо под ноги Марату. На том месте, где стояла его нога в маленьком остроносом ботинке с каблучком, должны были ветвиться рога. Надя положила руку на носок и посмотрела снизу вверх на далекое, как луна или солнце, лицо вожатого, родное, улыбающееся.

— Если вы не отойдете, то олень боднет вас рогом, — сказала она, продолжая опираться рукой о ботинок.

— Я отойду, отойду, — пообещал Марат. — Надюш, чтобы не забыть, а то с этой Африкой и голову потеряешь: я привез из Астрахани большую белую рыбу. Завтра мы устраиваем день большой Белой рыбы. Приходи.

— Во сколько?

— Часов в семь. Сможешь?

— Смогу, — счастливо улыбаясь, ответила она. — Мне показалось, что у Дуськи руки слишком горячие.

— Не горячие, не горячие! — запротестовала та. — Что же ты не рисуешь рога? Папа, отойди же!

Она подбежала и оттолкнула обеими руками отца за кромку тротуара. Мельком он успел пощупать ей лоб.

— Нет, — успокоил вожатый Надю, — просто возбуждена, разгорячена. Просто она сейчас в Африке. Как и все мы.

Надя засмеялась, провела рукой, испачканной мелом, по лбу, и волосы ее засеребрились.

Звонок всколыхнул тишину за дверью, кто-то, суматошно топая, пробежал по коридору так, что шаги отдались эхом на лестничной площадке и в сердце Нади. Тревожно лязгнула цепочка, и на лестничную площадку выскочила Таня в тапочках на босу ногу, в плохо запахнутом халатике, растрепанная. С минуту она непонимающе смотрела, потом тускло оказала:

— А-а-а! Это ты? Мы врача ждем.

И, не оглядываясь, не приглашая войти, двинулась назад в глубь коридора, машинально поправляя волосы. Надя несмело переступила порог, неуверенно закрыла за собой дверь. Только теперь на звонок подоспела тетя.

— Здравствуйте, — сказала девочка. — Марат Антонович заболел?

— Дуся, — коротко ответила тетя.

— А что с ней? Ангина?

— Иди, иди, девочка, сейчас здесь не до тебя.

Она вежливо, но настойчиво вытолкнула Надю на лестницу. Дверь захлопнулась, и наступила сонная пыльная тишина. Вверх и вниз бежали серые ступени, раздались гулкие шаги и на втором этаже пропали, их поглотила чья-то излишне громко хлопнувшая дверь.

Отец пришел поздно.

— Мамочка, а что, Надюшки разве нету? — с беспокойством спросил он.

— Надюшка? Дома.

— А в комнате никого нет, — он просунулся внутрь по самые плечи. — Надя?

— Папа, — устремилась она к нему из темноты, словно хотела припасть, как в детстве, но на полдороге остановилась. — Папа, Дуська заболела.

— И ты поэтому сидишь в темноте?

— Разве ты не слышал, что я сказала? Дуська заболела. Понимаешь, Дуська.

— Дети всегда болеют. И ты у нас, когда была маленькая, часто болела.

— Я совсем другое дело, — она взмахнула руками и сжала их. — Она совсем, совсем маленькая. Я не знаю, что с ней, мне не сказали, понимаешь? Наверное, что-нибудь страшное.

— Нет, так нельзя, — возмутился отец. — Разве можно так переживать из-за болезни чужого ребенка? А что ты будешь делать, когда у тебя свои дети пойдут?

— Дуська не чужая. Ты ничего не знаешь. Я тебе не рассказывала. Дуська не чужая. А своих детей у меня никогда не будет. Пойди позвони Марату Антоновичу, что с ней. Я тебя очень прошу.

— Ну нет, — решительно отказался Николай Николаевич.

— Я тебя очень прошу, как никогда не просила. Или лучше не надо. Лучше не надо. Это ужасно.

Она заплакала и упала лицом вниз, как Наташа Ростова на ее рисунке.

Николай Николаевич оделся и пошел звонить. Трубку взяла тетя и не стала с ним разговаривать.

— Ну вот, как я и предполагал, ничего страшного, — еще с порога наигранно бодрым голосом сообщил отец, — обычная ангина от мороженого. Температуру уже сбили. Сейчас поужинаем. Что тут мамочка нам приготовила?

Но Надя ужинать отказалась и не успокоилась.

Утро занялось яркое, солнечное. Было невыносимо больно думать, что в своей кроватке в жару лежит маленькая девочка с кулачками, перепачканными в цветные мелки.

В школу Надя пришла по инерции, машинально засунула портфель в парту, машинально села, машинально, не видя условия задачи, уставилась на доску.

— Надьк, ты чего не списываешь? — толкнула ее Ленка, как человека, который нечаянно заснул.

— Ленка, отнесешь мой портфель, — наконец осмысленно посмотрела она на подругу. — К себе домой, чтоб мои родители не волновались.

— А ты?

— Я должна узнать, что с Дуськой. Дуська, маленькая девочка, очень дорогая мне, заболела.

— Какая Дуська? — изумленным шепотом спросила Ленка.

— Потом расскажу, дочка моя. Наша дочка.

Пользуясь тем, что учитель стоял спиной к классу у доски и громко стучал по ней мелом, выводя угловатые стремительные знаки и цифры, она встала и, не таясь, двинулась по проходу. Математик встрепенулся, когда хлопнула дверь.

— Что такое? Кто-то вышел? — спросил он у класса.

Ребята изумленно молчали.

В коридоре стоял одетый Марат Антонович и, вертя в руках кепку, смотрел пристально на жену, разговаривавшую слабым голосом по телефону.

— Здравствуй, Надюш, — печально и виновато сказал вожатый, — все отменяется. То есть еще вчера отменилось. Ты перепутала день. Мы ждали тебя вчера.

— Я была вчера, — сказала Надя. — Что с Дусей?