И лицо его окаменело. Зубы стиснул так, что я слышала, как они скрипнули, а на скулах заиграли желваки. Он встал, возвышаясь надо мной, над всеми, над всем этим миром. А потом пнул стул. Стулья были добротные, из мореного дуба, такие сотни лет прослужат, в хорошей мебели я разбираюсь. А этот сдался под напором мужчины и, жалобно заскрежетав, сломался.

И в зале сразу тихо стало, даже певица смолкла.

– Пой, - сказала Шерхан зло.

И она запела, а голос дрожит. Шерхан ушёл, и я, стараясь быть незаметной, но казалось — все на меня смотрят. На полотерку, что ужинала с хозяином. Я бегом в раздевалку - отсидеться.

Плакала, спрятав лицо в ладонях, когда дверь скрипнула.

— Наша девочка плачет, - протянул красивый женский голос.

Подняла голову — Лика. Она сюда не ходит, у неё своя отдельная гримерка и кабинет. К ней туда Шерхан заглядывает… Она не одна, с ней старший администратор Анжела, они подружки.

– Со мной все хорошо, - торопливо сказала я и вытерла мокрые щеки. — Не стоило беспокоиться.

Они засмеялись обе.

– Я так беспокоилась, - ответила Лика. — Просто не находила себе места.

Анжела встала сзади меня. Я начала подозревать, что ничем хорошим наш разговор не окончится, а потом она схватила меня за косу, потянула сильно. Я не смогла сдержать вскрика.

— Я не буду сейчас делать тебе больно, - прошептала Лика, наклонившись к моему лицу, обдав запахом сладких духов. — Но если ещё раз рядом с Имраном увижу, то эту косу оторву. Сама. Будешь очень грустной и очень лысой безработной уборщицей. Поняла?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Груз встал на въезде в город на железнодорожной станции.

Никаких проблем там не должно было быть, прикормленные менты зелёный свет обеспечивали на протяжении всего пути. Но что-то пошло, собака, не так.

Мне когда Шамиль об этом доложил, я не выдержал, сорвался. Кровь глаза застелила.

Нехорошо вышло, никто в зале не должен был заметить, что что-то идёт не так. Чужих ушей слишком много вокруг, в руках себя держать стоило, а я все эмоции наружу выпустил.

А потом из зала бегом в кабинет свой, чтобы все обдумать, чтобы ни на ком не сорваться. Очень хотелось ехать, бежать, только бы не сидеть на месте. Казалось, без моего непосредственного участия весь процесс встал, только нет толку никакого, если я поеду на пропускной пункт и засвечусь перед хвостом.

На столе лежала карта развёрнутая, на которой синими точками был отмечен маршрут. Последняя точка оставалась — склад. Нет, столько провезти груз через пол страны, а на приемке лажануть — это был писец.

Только об этом подумал, как снова хотелось что-нибудь сломать.

Я плюхнулся в кресло, голову руками обхватил, проводя по короткой щетине стрижки. Тихо было в кабинете, неживая тишина, жуткая. Снова молчащий мобильник на столе лежал, в который я заглядывал, ожидая новых вестей.

Нормальных, епрст, что в порядке все. Слишком много на кону стоит. Репутация, честь, жизнь.

Телефон молчал. Зато второй разрывался, всем нужно от меня что-то было, куча входящих, звонков пропущенных.

Для них сегодня Шерхан был недоступен.

Нет меня, отвалите.

Я по кабинету как зверь, рычал, крушить хотелось. Саданул кулаком в стену, до крови сдирая кожу на руках, только легче не стало.

Чувствовал себя тигром, запертым в клетке. Знал, что в таком состоянии я опасен, потому из кабинета не выходил.

Когда совсем невмоготу стало, лег прямо на пол, раскинул руки, упёрся глазами в потолок. Лампа в глаза светит, яркая, под башкой ковролин дорогой, идеально вычищенный, лежать мягко. Но от нервов кажется, точно на битом стекле, каждая мышца тела напряжена.

Глаза закрыл. Нет, не спал, просто отключился на время. Двое суток почти на ногах.

Какой шакал мог мне помешать, дорогу перейти? В то, что вагонами не спроста, по наводке чьей-то интересовались, я был уверен на все сто процентов.

Вариантов было не так много, один из самых явных — Вяземский. Хватило бы у Игната духу так внаглую мне дорогу перейти?

Я такой возможности не отметал. Старые связи у него остались ещё от брата, только этот шакал был куда хуже всего своего рода.

Снова потёр грудь, шрам ныл все сильнее.

Не знаю, сколько пролежал так. Встал, пошатываясь, голова тяжёлая, будто с перепоя.

Воздуха не хватало здесь катастрофически.

Снова это ощущение, что я в клетке нахожусь, хоть на стены бросайся. А я и бросился бы, чувствовал, что с ума схожу. Зверь внутри меня бушевал, желая пустить кровь врагам.

Я бросил в карман брюк телефон, вышел из кабинета, на волю. Брел куда глаза глядят, по закрытому уже ресторану. Пусто тут было, без людей жизнь в нем как будто заканчивалась, но это к лучшему.

Сам не понял, как оказался в подсобках, дёрнул дверь очередную и замер, Белоснежку заметив.

Она стояла в одном лифчике и трусах. Волосы влажные на кончиках, после душа. Заметила меня, вскрикнула, обхватывая себя руками и пытаясь закрыться, а я разглядывал ее жадно, дико даже.

Белье самое простое было, светлые трусики — а на них штопку видно, вдоль резинки. Стежки аккуратные, но нитка другого цвета, выделяется.

Я так в жизни ничего не разглядывал, как нитки эти.

Поднял на нее глаза, а она рот приоткрыла, сама не понимала, как дурманит этим жестом. Во мне кровь и без того кипела, а она своей открытостью и невинностью добила меня. Я шагнул к девчонке, ощущая себя окончательно с ума сошедшим:

— Не бойся, Белоснежка.

А дальше под порывом каким-то действовал. Опустился перед ней на колени и в плоский живот лицом упёрся.

Белоснежка точно дышать разучилась, замерла вся, а я наоборот, надышаться не мог. Запах чистоты, детского мыла и женщины, такой сногсшибательный, что я сквозь зубы выдохнул, едва себя сдерживая. И снова повторил:

— Не бойся.

А сам ее за бедра к себе ближе прижал. У нее мурашки по нежной коже побежали, тонкие волоски встали дыбом. Такая белоснежная, эта полотерка, мои руки на ее фоне казались черными. Грязными. Я-то знал, сколько на них крови и грязи на самом деле есть. И казалось, не просто я Белоснежку трогал сейчас, а невинного ангела пятнал или свою грязь сбросить хотел? Может, потому меня к ней и тянуло так жадно? Среди всего дерьма, в котором я плавал, не хватало именно света.

Когда она ужинала напротив меня, чувств своих не разобрать было. И любопытно за ней наблюдать, и раздражала — манерами, невинностью своей. Не наигранной, такое нельзя сыграть.

Она была совсем не такой, как все бабы в этом зале. Наша разница на контрасте чувствовалась особо остро.

Белоснежка отмерла, осторожно опустила одну ладонь мне на плечо, а второй по голове провела. Как детей жалеют, едва касаясь.

Я глаза закрыл, ее прикосновения будто самой души касались. Пробирало не по-детски, просто пипец. А я дышал все, жадно, еще жаднее, и пальцы сжимались сильнее, и ей уже больно должно было стать, а я все никак остановиться не мог. Казалось, отпущу сейчас и окончательно с ума сойду.

Только мне большего хотелось, эта жажда по телу разливалась, из самых глубин. Белоснежку потряхивать стало, и ее рука уже не гладила, она мне в плечи упиралась, пытаясь оттолкнуть.

Только я берегов уже не видел. Поднял лицо, с ее волос влажных холодная капля сорвалась, на мою разгоряченную кожу. Она боялась меня, Белоснежка, и правильно делала.

Я поднялся, теперь уже нависая над ней, вжал в стену. Руки сами скользили по ее телу, сопротивления не чувствовал, как бы она не старалась меня оттолкнуть. Коснулся резинки белья, в том месте, где оно было заштопано — стежки на ощупь отличались. Провел по ним пальцам, прежде чем собраться и резко сдернуть вниз.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Но не успел.