Через секунду она стоит рядом с Малькольмом и изучает документ.

— На что посмотреть? — спрашивает Эд, но я лишь отмахиваюсь и зачарованно наблюдаю, как Сэди читает, морщится, вскрикивает и наконец поднимает глаза.

— Вильям Лингтон. Продал ее за пятьсот тысяч фунтов.

— Вильям Лингтон? — тупо переспрашиваю я. — В смысле… дядя Билл.

Малькольм Глэдхилл резко вскакивает, прижимает бумагу к груди, бледнеет, потом розовеет, заглядывает в документ.

— Вы что-то сказали?

Я в полнейшем расстройстве чувств.

— Вильям Лингтон продал картину галерее. — Стараюсь говорить уверенно, но получается плохо. — Это он подписал договор купли-продажи.

— Ты с ума сошла? — изумляется Эд. — Твой собственный дядя?

— Срубил полмиллиона.

Хранитель вот-вот расплачется.

— Не знаю, почему вы так решили… — Он взывает к Эду: — Будьте свидетелем: я не сообщал мисс Лингтон никаких деталей сделки.

— Так, значит, она права, — удовлетворенно замечает Эд.

Это расстраивает хранителя коллекции еще больше.

— Я не могу вам сказать… не имею права… — бормочет он, вытирая пот. — Я не выпускал бумагу из рук, и она ничего не должна была увидеть…

— Не переживайте, — утешает хранителя Эд. — Она просто ясновидящая.

Голова кружится, мысли разлетаются в разные стороны. Картину припрятал дядя Билл. А потом продал. Папин голос так и звучит у меня в голове: «Вещи долгое время пролежали на складе. Никому они были не нужны. Но после папиной смерти Билл все разобрал… Невозможно поверить, но тогда он был настоящим бездельником».

Все понятно. Он нашел полотно, догадался о его ценности и тайком продал галерее.

— Ты как? — Эд дотрагивается до моей руки.

Я словно оцепенела. Мысли кружатся все быстрее. И постепенно вырисовывается четкая картина. Мне все понятно. Вот откуда его «две монетки». То есть сто миллионов.

Билл основал кофейни «Лингтонс» в восемьдесят втором году.

Получив полмиллиона от тайной продажи портрета Сэди.

Да, иначе и быть не может. Все именно так. Он заграбастал пятьсот тысяч, и никому ни слова. Разумеется, он никогда не упоминал об этом. Ни в одном интервью. Ни на одном семинаре. Ни в одной книге.

Ай да дядя Билл! Постепенно до меня доходит вся степень его низости. Каков подлец. Весь мир считает его гением бизнеса, начавшим с двух монеток, а он — скрывший полмиллиона лжец.

Не сомневаюсь, он прекрасно знал, что на картине изображена Сэди. И что она принадлежит Сэди. Но ему была выгодна версия о неведомой служанке Мейбл. Уж не сам ли он скормил им эту байку? А то, не дай бог, заявятся к Лингтонам и станут расспрашивать о красивой девушке с полотна.

— Дорогая, — Эд проводит ладонью у меня перед лицом, — отзовись.

— Это было в восемьдесят втором году. — Я вижу его как сквозь толщу воды. — Знаешь, что тогда случилось? Дядя Билл основал свои кофейни. Понимаешь? И стал всем втирать про «две монетки». А речь-то идет о полмиллионе стартового капитала. И заполучил он эти деньги сомнительным путем.

Эд молчит. Он все понял.

— Ничего себе, — выдыхает он наконец. — Вот так сенсация.

— По-другому и не скажешь, — соглашаюсь я. — Сенсация.

— Значит, вся эта история о «двух монетках», семинары, книга, диски, фильм…

— Все это ложь.

— На месте Пирса Броснана я бы прямо сейчас позвонил своему агенту. — Он иронически усмехается.

Я бы тоже посмеялась, если бы мне не хотелось плакать. Если бы на душе у меня не скребли кошки. Если бы не хотелось придушить дядюшку Билла.

Мой папа, найди он полотно, никогда бы так не поступил, а сделал все по правилам. И тогда Сэди в доме престарелых все эти годы любовалась своим ожерельем и портретом, пока смерть не призвала бы ее.

Или продала картину. В любом случае, только она могла решать. К тому же она бы прославилась. Так и вижу, как ее везут из дома престарелых в Лондонскую портретную галерею смотреть на картину, она сидит в кресле, а добрый архивариус читает ей письма Стивена.

Дядя Билл лишил Сэди многих счастливых лет. Никогда его не прощу.

— Она должна была знать, — яростно рычу я. — Сэди должна была знать, что картина в Лондонской галерее. Но она умерла, так и не узнав. Разве это справедливо? Как такое возможно?

Сэди делает вид, что разговор ее совершенно не интересует. Она явно не разделяет мою злость и возмущение.

— Дорогая, даже не думай об этом. Какая ерунда. Главное, я ее нашла. Главное, она осталась цела. И я вовсе не такая толстуха, как мне тогда казалось, — вдруг кокетливо добавляет она. — Разве мои руки не прекрасны? Они всегда были хороши.

— На мой вкус, слишком тощие.

— По крайней мере, не два диванных валика.

Ее бравада меня не обманет. Сэди бледна, ее бьет легкая дрожь. Естественно, поток сегодняшних новостей совершенно деморализовал бедняжку. Но подбородок, как всегда, гордо задран.

А вот хранитель Малькольм выглядит по-настоящему жалко.

— Если бы мы только знали, что она жива, если бы только нам об этом сообщили…

— Откуда вы могли знать, — отмахиваюсь я, — мы и сами ничего не знали.

Потому что дядя Билл не сказал ни слова, наоборот, тщательно скрывал постыдную сделку. Единственной уликой было ожерелье. Завладей он им, никто бы ничего не доказал. Его преступление так и осталось бы безнаказанным. Но картина оказалась бомбой замедленного действия, которая тикала все эти годы и наконец взорвалась. Бум! Пока еще не знаю как, но я отомщу.

Мы вчетвером снова смотрим на картину. Если уж ты находишься в этом зале, не любоваться ею невозможно.

— Я говорил вам, что это самая популярная картина в музее? — спрашивает вдруг Малькольм. — Маркетинговый отдел решил сделать ее символом галереи. Ее изображение будут использовать в каждой рекламной кампании.

— Пусть выпустят губную помаду, — внезапно оживляется Сэди. — Красивую и яркую.

— А что, если выпустить помаду? — предлагаю я. — И назвать в честь Сэди. Наверняка ей бы понравилось.

— Что ж, интересное предложение, — немного озадачен он. — Но это не совсем наша сфера.

— Я передам вам список ее желаний, — подмигиваю я Сэди. — Возьму на себя роль неофициального представителя.

— Интересно, о чем она думает, — кивает Эд на картину. — У нее такое загадочное выражение.

— Я сам часто задаюсь этим вопросом, — подхватывает хранитель. — Она так неподдельно счастлива… Теперь я совершенно уверен в характере отношений, которые связывали ее с Мелори. Возможно, он читал ей стихи, пока рисовал.

— Ну что за идиот? — едко бормочет Сэди мне в ухо. — Разве непонятно, о чем я думаю? Я гляжу на Стивена и представляю, чем мы займемся после.

— Она представляет, чем они займутся после, — сообщаю я Малькольму Глэдхиллу.

Эд недоверчиво смотрит на меня и хохочет.

— Мне пора… — Похоже, мы утомили хранителя.

Он берет портфель, кивает нам и поспешно удаляется. Я слышу, как он буквально скатывается по мраморным ступеням.

— Надо же, как он смутился, усмехаюсь я.

— Бывает… — Эд озадаченно смотрит на меня. — Итак… хочешь разоблачить других старых мастеров? Еще немного утерянных семейных скульптур? Чуть-чуть ясновидения? Или все-таки пообедаем?

— Определенно пора поесть, — встаю я и кошусь на Сэди.

Она все еще сидит на скамейке и всматривается в себя двадцатитрехлетнюю, как будто хочет запомнить навсегда.

— Идем? — нежно спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает Эд.

— Пока нет, — говорит Сэди, не оборачиваясь. — Ступайте. Увидимся позже.

Мы с Эдом направляемся к выходу, в последний момент я оборачиваюсь. Просто чтоб убедиться, что все в порядке. Сэди вся ушла в созерцание. Неужели собирается просидеть здесь всю ночь? Неужели хочет отыграться за все потерянное время? Ведь она нашла сокровище, которое так долго искала.