— Рошель! Я не собираюсь…

— А я и не утверждаю, что ты это сделаешь, — прерывает она. — Я просто сообщаю о фактах. Твоя работа - быть моделью. Ты выполняешь ее. Что ты делаешь в свободное время - твое дело.

Я вздрагиваю и потираю шею, где его поганый рот прикоснулся ко мне.

— Людовик говорил что-то о съемках на пляже. — Я расслабляюсь и беру сумочку. — Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Нет, давай попробую узнать. — Рошель печатает текстовое сообщение, ее пальцы двигаются так быстро, что это кажется невозможным. Слышу, как ее телефон вибрирует в руках несколькими секундами позднее, после чего она читает сообщение, затем смотрит на меня. — Он действительно будет снимать тебя на пляже на следующей неделе. Очень эксклюзивная группа, судя по тому, что рассказала мне Сид.

— Я не хочу...

Глаза Рошель стеганули по мне, твердые, как камень.

— Отвергай его предложения, избегай его приставаний, все что угодно. Меня это не волнует. Но ты не можешь отказаться от работы. Не тогда, когда это Людовик Перетти. — Она опускает телефон, показывая, насколько это серьезно. — Он противный, старый, похотливый засранец и попытается трахнуть тебя, если ты позволишь ему, но здесь он лучший фотограф.

— Хорошо, Рошель. Ладно. Я все поняла.

Она смягчается.

— Хорошо. А теперь иди домой. Завтра мы найдем тебе бикини.

Живот скручивается в узел и поднимается в пищевод. Бикини? Черт, нет, мать твою.

Но у меня, кажется, нет выбора. Нет, если я хочу остаться в Нью-Йорке и продолжать работать моделью. Это то, чего хочу, верно?

Я направляюсь домой, перехватываю сэндвич в магазинчике по пути к метро. Этого недостаточно, но, если мне придется примеривать завтра бикини, лучше быть полегче с потреблением калорий. Когда, наконец, возвращаюсь домой, никого из моих соседок еще нет, поэтому пользуюсь возможностью и звоню Рут на мобильный.

— Дез, привет. Как ты?

Я вздыхаю и плюхаюсь в кресло-мешок на полу возле телефона.

— Устала. Голодная. И чувствую себя оскверненной.

— Оскверненной? Что случилось?

— Фотограф на сегодняшней съемке приставал ко мне. Сказал, что может поспособствовать моей дальнейшей карьере. За определенную цену, естественно, и цена была очень недвусмысленно озвучена. — Я вздрагиваю, чувствуя его руки и губы на себе снова. — Боже, он такой противный. И самое худшее, фотограф практически заставил меня работать с ним на пляжных съемках на следующей неделе.

— Съемки на пляже? Разве это не весело?

— Да, когда в последний раз ты видела меня в бикини? — фыркаю я.

— О-о.

— Точно. О-о.

— Как он может заставить тебя?

Я вздыхаю.

— Потому что он лучший фотограф в этом деле, — понижаю голос, чтобы добиться насмешливого выражения. — Ты не можешь отказаться от работы. Просто не можешь.

— Думаешь, он снова попытается?

— Без сомнения.

— Так что ты собираешься делать? — спрашивает Рут, пока на заднем плане жужжит блендер.

— Буду сниматься и попытаюсь не позволить увидеть всем, что чувствую себя, как гребаный кит, одетый в дурацкое бикини.

— Боже, Дез. Ты уверена, что ты счастлива там?

— Нет.

— Я думала, что быть моделью должно было... не знаю, поднять твою самооценку?

— Я тоже так думала. Только это не так. На самом деле, все наоборот. Все, с кем работаю худее, чем я. Более загорелые, выше, и сиськи не такие большие, как у меня. Строении лица лучше. Позируют лучше. И готовы охотно отсосать фотографам. И еще это молчаливое, но очень реальное давление, чтобы снизить вес действительно истрепало на хрен мне все нервы. Никто прямо не сказал ни слова о том, что «Дез, ты должна скинуть фунтов пять». Еще нет, по крайней мере. Все, что они делают, это измеряют, взвешивают меня, критикуют мои выбор продуктов питания и кудахчут, когда мне приходится втискивать себя в такие тугие джинсы, отчего чувствую себя фаршированной, мать его, колбаской. А я просто хочу хоть немного треклятого чизкейка, Рут! Я в Нью-Йорке и ни разу не попробовала ни одного кусочка чизкейка. Это смешно. Знаешь, что я ела сегодня? Довольно маленькую порцию теплого салата цезарь с увядшими листьями, готовую индейку и швейцарский сэндвич. А знаешь, что вчера? Горстку овощных палочек и половину бублика без сливочного сыра.

— Боже мой, Дез. Это преступно.

— Это модельный бизнес.

— Ну и нах*й его.

— Я не могу все бросить сейчас, Рут. У меня только стало получаться.

— Ты жалкая.

Не знаю, что сказать. Мне не нравится тут находиться большую часть времени. Здесь шумно, неспокойно, угнетающе, напряженно. Просто это Нью-Йорк. Я голодная. Голодная с тех пор, как приземлилась в аэропорту «Ла-Гуардия». Я скучаю по Рут. Скучаю по Детройту, как бы безумно это ни звучало. Скучаю по острову Макино.

Скучаю по Адаму.

Рут молчит, а я знаю ее чересчур хорошо, поэтому могу сказать, что она что-то хочет сказать, но не знает, как начать.

— Просто скажи это, Рут.

Слышу, как она делает длинный глоток, наверное, того, что она смешивала в блендере. Уверена, что это «Пинаколада» или что-то еще вкусненькое.

— Не знаю, как бы это полегче сказать. В общем, Адам приходил на факультет.

— Он, что? Адам? В университет?

—Искал тебя.

У меня кружится голова, и если бы я уже не сидела, то упала бы.

— Черт подери. Что он… что ты ему сказала?

— Правду. Что ты работаешь моделью в Нью-Йорке и что у меня нет твоего адреса и номера телефона, — она опять замолкает, и я жду. — Он дал мне свою контактную информацию и просил передать тебе.

— Что он сделал?

— Он выглядел... как будто скучал по тебе, Дез. Как если бы сожалел, что позволил тебе уйти.

— Это не Адам. Это я позволила ему уйти.

— Почему, Дез? Он, кажется, действительно классным.

— Ну и как это будет, Рут? Я последую за ним, куда бы он ни пошел? Буду сидеть в каком-нибудь особняке в Лос-Анджелесе в ожидании его возвращения со съемок? Я едва его знаю, а он-то вообще меня не знает.

— Это называется «рискнуть», Дез. Ты должны дать ему шанс. — Она вздыхает, и это так звучит, будто она расстроена или разочарована, или просто смирилась с неизбежным. Не могу сказать точно. — Тебе нужна эта информация или нет?

— Да.

Она строчит как из пулемета все, что передал ей Адам, и я записываю. Мы говорим еще несколько минут, а потом прощаемся. Я сижу в уютном, но в тоже время ужасно неудобном кресле-мешке, уставившись на цифры и ловлю себя на том, что пишу его имя над номером телефона, обводя его и подчеркивая.

Но я ему не позвоню.

Мои мотивы туманны даже для меня. Признаться, что совершила ошибку? Что должна была... что? Поступить по-другому? Рассказать о себе больше? Рассказать, почему сделала татуировки? Какая разница, и что бы это изменило?

Так что я не позвоню.

Ни сегодня и ни на этой неделе.

Я трачу несколько дней, примеряя купальники, и все идет так, как и ожидалось. Сидни смотрит с неодобрением, Рошель хмурит в ужасе выщипанные брови. Они всучивают мне бикини за бикини и отвергают одно за другим. Наконец, они останавливаются на двух купальниках. Один черный с верхом бандо и шортиками, а другой красный с оранжевым рисунком в виде спиралей на лифе, завязывающимся на шее, и с плавками с высокой талией.

Должна сказать, что носить такое, даже стоя перед Сидни и Рошель, трудно для меня. Мне было неловко, я постоянно нервничала, поправляла оранжевый халтер-топ, подтягивала полоску бандо и храбро старалась не хвататься за врезавшиеся между ягодиц плавки с высокой талией.

И тогда Сидни сообщает ошеломляющую новость.

— Хорошо, Дез. По крайней мере, так хорошо, насколько вообще возможно. — Ее карие глаза останавливаются на мне, и она проводит рукой по тщательно окрашенным рыжим волосам. — Правда, тебе надо сбросить хотя бы несколько килограмм. Если бы ты сделала это, купальники подошли бы просто намного лучше. У тебя есть... еще четыре дня? Даже полтора, два килограмма все изменят.