Из нашего лагеря вышла Мелисса Шенкс. Она несла корзину с крабами. Я, не задумываясь, вскочил и окликнул:

– Мелисса!

Она обернулась, и я расплылся в дурацкой улыбке:

– Помочь донести, что выменяешь на свой товар? Она подняла брови:

– А если бы я шла за пачкой иголок?

– Тогда, наверно, обошлась бы без помощников.

– Верно. Однако, на твое счастье, я иду за бочонком и буду рада помощи.

– Отлично.

Мелисса иногда бывает в пекарне – она подружка Кристин, сестренки Кэтрин. В других местах мы не встречаемся и почти не знакомы. Ее отец, Эдисон Шенкс, живет на Бэзилонском холме и с поселковыми почти не знается.

– Здорово, если тебе отдадут бочонок за столько крабов, – сказал я, заглянув в корзину.

– Знаю. Синяя Книга говорит, что это возможно, хотя придется поторговаться.

Она уверенно тряхнула длинными черными волосами, такими густыми и ухоженными, что в солнечном свете казалось – они украшены самоцветами. Хорошенькая: зубки острые, носик тонкий, кожа белая, гладкая. У губ – целый запас осторожных, серьезных, капризных гримасок; тем приятнее редкая улыбка. Я так уставился на Мелиссу, что столкнулся с какой-то бабусей. Та выругалась по-испански.

– Извини, мамаша, я загляделся на девушку…

– Так и держался бы.

– Будет исполнено, мамаша. – Я подмигнул, ущипнул старушенцию (она с улыбкой хлопнула меня по руке), догнал Мелиссу (она тоже улыбалась) и взял под локоток. Мы весело двинулись вдоль главной аллеи искать бондаря. Решили идти в лагерь каньона Трабуко, где собирались фермеры – они обычно хорошие мастера по дереву.

Над лагерем Трабуко поднимался дымок, перламутровый в кружевной тени эвкалиптов. Запахло мясом – жарили разрубленного пополам бычка. Пиршество привлекло заметную толпу. Мы с Мелиссой обменяли краба на два ребрышка и остановились поесть и понаблюдать за паясничаньем трех разбитных мусорщиков, которые требовали шесть ребер за коробку английских булавок. Я уже собрался пройтись на их счет, когда вспомнил, что Мелиссин отец, по слухам, водит компанию с мусорщиками. Эдисон ходит торговать по ночам, и никто не знает, что он выручает у мусорщиков за товар, что за работу, а что просто ворует… Сам вроде мусорщика, только живет не в развалинах. Я молча жевал мясо, внезапно поняв, как мало знаю про девушку рядом со мной. Мелисса обглодала ребрышко, как собака, поглядывая на шипящее над костром мясо. Вздохнула.

– Хорошо, но бочек не видать. Придется заглянуть к мусорщикам.

Я согласился, хотя это означало, что придется торговаться насмерть. Мы прошли на северный край толкучки, где остановились мусорщики – наверно, чтобы сохранить путь к отступлению. И сам лагерь, и товар здесь были иными: почти никакой еды, только несколько женщин охраняли лотки с пряностями и консервированными деликатесами. Мы миновали дядьку в блестящем синем костюме – он расстелил на траве одеяло и торговал инструментами всевозможных форм и размеров. Часть инструментов были ржавые, часть – ярче серебра. Мы пытались угадать, что зачем нужно. Одна штуковина вызвала у нас смех: оранжевая трубка, а в ней проволочка с двумя зажимами на концах.

– Чтоб удерживать мужа с женой, если они не ладят, – сказала Мелисса.

– Не выдержит, все равно разбегутся. Это, наверно, дверная пружина.

– Что? – хихикнула она.

Я попытался объяснить, но не тут-то было – стоило начать, Мелисса сгибалась пополам от хохота, не давая сказать ни слова. Мы пошли дальше мимо развалов яркой одежды и сверкающей обуви, мимо огромных ржавых механизмов, которые не работают без электричества, мимо продавцов оружия, окруженных вечной толпой зевак. Между нашим лагерем и лагерем мусорщиков торговали семенами, как всегда оживленно. Я хотел посмотреть, там ли Кэтрин, потому что торгуется она – заслушаешься, но не мог разглядеть в толпе. Вдруг Мелисса потянула меня за рукав.

– Вот, – сказала она.

За семенными рядами женщина в алом платье продавала стулья, столы и бочки.

– Иди торгуйся, – сказал я. – Пока начнешь, я схожу посмотрю, чего там делает Том. – Старик как раз только что попался мне на глаза.

– Ладно, попробую для начала тихо и невинно.

– Удачи.

Невинной она не выглядела, это точно. Я зашагал к Тому, который увлеченно беседовал с другим продавцом инструментов. Когда я подошел, он хлопнул меня по плечу и продолжил разговор:

– …из промышленных отходов, гнилой древесины, собачьих трупов…

– Говно, – сказал продавец. («Из говна тоже», – вставил старик.) – Его делали из сахарной свеклы и тростника: так написано на пачках. Сахар не портится, и на вкус не хуже твоего меда.

– Сахарную свеклу и тростник выдумали производители, – презрительно сказал Том. – Ты их видел? Нет! Сахар делали из всякой дряни, поэтому от него болезни и уродства. Но мед! Мед предохраняет от простуды и легочных болезней, излечивает подагру и отрыжку, он в десять раз слаще сахара. Будешь есть мед, проживешь, сколько я. Это свежий и натуральный продукт, а не синтетическая гадость, шестьдесят лет пролежавшая в развалинах. На, попробуй, обмакни палец – это бесплатно.

Продавец запустил два пальца в горшок и слизнул мед:

– Вкусно…

– Еще бы! И за одну дерьмовую зажигалочку, каких у вас в Ориндже тысячи, я отдаю два, два-а-а горшка превосходного меда. Тем более… – Том хлопнул себя по лбу, словно припоминая. – Тем более что ты получишь и горшки.

– Значит, вместе с горшками.

– Да, я понимаю, что расщедрился, но мы в Онофре все такие – последние бы штаны отдали, кабы не срам, а я вообще из ума выжил…

– Ладно, заткнись и давай свои горшки.

– Прекрасно, молодой человек, получите. Обещаю: питаясь этим волшебным эликсиром, вы доживете до моих лет.

– И дольше, если не возражаете, – рассмеялся мусорщик. – Но штука вкусная.

Он протянул старику зажигалку – пластмассовый прямоугольник с металлической крышкой.

– До встречи, – сказал старик, пряча в карман зажигалку и уволакивая меня прочь. Под следующим деревом он остановился. – Видал, Генри? Видал? Зажигалку за два маленьких горшочка меду! Вот это сделка! Ну, гляди же. Просто не верится. Гляди.

Он чиркнул зажигалкой перед моим носом, секунду подержал пламя и потушил.

– Очень мило, – сказал я, – но у тебя уже есть зажигалка.

Старик придвинул сморщенное лицо вплотную к моему:

– Покупай их всякий раз, как увидишь, Генри. Всякий. Это, без сомнения, одно из величайших достижений американской технологии. – Он сунул руку за спину, порылся в рюкзаке и протянул мне фляжку янтарной жидкости. – Вот, хлебни.

– Уже в винном ряду побывал? Старик улыбнулся щербатым ртом:

– Первым делом, первым делом. Хлебни глоток. Виски столетней выдержки. Отличная штука. Я глотнул и закашлялся.

– Глотни еще, легче пойдет. Чувствуешь – согревает? – Я чувствовал. – Замечательная вещь.

Мы по разу приложились к фляжке, и я указал на Мелиссу – она, похоже, не очень-то продвинулась со своей сделкой.

– А-ах, – сказал Том, заметно пошатываясь. – Мужик бы ей все отдал. Я согласился.

– Слушай, одолжи мне горшочек, а? Отработаю на пасеке.

– Ну, не знаю…

– Да ладно, чего тебе еще покупать?

– Много чего, – возразил Том.

– Ты ведь уже заполучил лучшее, что есть у мусорщиков, так?

– Хорошо, бери этот маленький. Хлебни еще разок на дорожку.

Когда я шел к Мелиссе, в животе у меня горело, а голова кружилась. Мелисса медленно, видимо, в четвертый раз, повторяла:

– …только сегодня из садка. Мы всегда так делаем, это каждому известно. Все едят наших крабов, и никто еще не заболел. В прохладном месте они сохраняются неделю. Мясо вкуснейшее, вы сами подтвердите, если попробуете.

– Да пробовала я, – буркнула тетка. – И впрямь вкусно, да мяса-то всего ничего, не расчувствуешь. Бочка на дороге не валяется, а служит всю жизнь. Крабов же хватит на неделю.

– Если вы не распродадите бочки, вам придется катить их домой, – дружелюбно вмешался я. – Сперва в горку, потом под горку… Да вы благодарить нас должны, что избавляем вас от груза!.. Не больно ваша бочка нам и нужна. Вот – даю вдобавок к этим вкуснейшим крабам горшочек меда от Барнарда, и вы остаетесь в барыше…