Не понимаю, не могу понять, равно как и пошевелиться, дёрнуть хоть какой-нибудь мышцей.

Всё ещё ощущение мягких горячих губ, накрывших мои, всё ещё пальцы легонько сжимают шею там, где проходит сонная артерия. И кулаки не разжать, не сглотнуть и не выдавить даже жалкое "ха".

Только открываю для этого рот, как язык наталкивается на его, а там уже как-то не до членораздельных звуков.

Не верю. Не понимаю.

Но какая нахуй разница? Какая к хренам разница, если здесь и сейчас эта маленькая гадость льнёт, цепляется за футболку и самозабвенно пробует, вылизывая мой рот.

Хотел? Вот тебе – возьми.

Наконец-то именно так, наконец-то не втыкая мне иголки под ногти, а довольно урча и выгибаясь. Близко-близко, и словно специально так, чтобы мои ладони забрались в его задние карманы.

Гибкий, ладный, горячий и послушный. И его губы солёные, едва отдают выпитым спиртным и мятной жвачкой. И в башке фейерверк, вся вселенная сжимается до одного единственного "охуеть".

Всё не отлипает, заставляет поверить в то, что мне действительно не приглючилось по пьяни или по приходу после принятия сомнительной смеси порошков.

Неверием по нервам, стойко не желающим отпускать подозрением.

Хватаю за плечи и отрываю от себя, хорошенько встряхнув. Взъерошенный, сжавшийся на мгновение в комок и тут же расслабившийся в моих руках. Перехватывает за локти, подаётся вперёд в попытке вернуться назад, прижаться снова, но не пускаю. А губы горят, натурально пылают вместе со скулами и целым адом под черепной коробкой.

– В чём подвох?

Передёргивает плечами, но глаз не отводит, только щурится и всё же делает полшага вперёд, чтобы мерцающие вспышки не мешали пялиться прямо в моё лицо.

Не может быть всё так просто после швов и тонны годных разве что на половые тряпки шмоток.

– Ты не этого хотел? – слишком натурально удивляется мальчишка и делает ещё одну попытку вжаться, но сохраняю дистанцию. С трудом и более чем явной неохотой.

Хмыкает, разглядывая моё лицо и отпуская руки. Тянется ладонями к плечам и гладит их, пальцами цепляя ворот футболки и очерчивая ключицы. После – шею и линию челюсти, большим пальцем нажимает на губы и, не поднимая ресниц, смотрит только на них.

Уверенность стремительно просачивается сквозь метафорические культяпки и песчинками оседает где-то на дне моего подсознания. Уверенность, что он вот-вот снова припомнит все мои грешки и, не размениваясь на мелочи, погладит хорошей такой кочергой между лопаток.

И музыка, чёртова музыка затыкается на мгновение, и под недовольный гул толпы диджей скомкано говорит что-то про специальную заявку от неожиданного гостя. Свист толпы, и, сдавшись, закрываю глаза. По первым аккордам, по первым трём нотам узнал бы. Только Джеки мог… Неужто лучший друг метнулся на другую сторону?

Неважно, всё неважно. Звук голоса, совершенно не созвучного с раздирающим барабанные перепонки клубняком, ярким контрастом прошибает до рёбер на редкость чистым звучанием и отсутствием обработки. Моего голоса.

Ладони ведут вниз, по груди, животу, обвиваются вокруг поясницы и… Срывает. Предохранители и закравшееся подозрение сносит горячей волной. Дёргаю его на себя, обхватываю за пояс и другой рукой цепляюсь за плечи. Горячо и невозможно близко. Теперь мой. Во всех смыслах.

Жрать, сбиваясь с поцелуев на торопливые укусы, и лапать везде, до чего дотянутся взмокшие жадные ручонки, вжиматься и испытывать почти эйфорию от недостатка кислорода и воплей пьяной толпы вокруг.

И так мало, так мало этого… Мало слепо шарить под тонкой мокрой майкой, чувствуя, как царапают ногти где-то над поясницей. Кусается, тут же подставляя под мои зубы свой горячий язык и охотно толкается им в мой рот, и я всем телом чувствую, как содрогается и поскуливает, и, не сдержавшись, пропихиваю ладонь за плотно застёгнутый ремень. Только по фаланги проходят, но и этого достаточно, чтобы ощутить, как плотно тонкая ткань обхватывает затвердевшую головку.

Неужто детке не терпится?

Мелькает мысль утащить его в сортир и там, заперевшись в кабинке, наконец-то получить всё, что мне причитается, но малыш Кай слишком подозрителен, чтобы вот так рисковать, да и поганец всё-таки заслуживает большего, чем кончать под жизнеутверждающее журчание чьей-то струи. Мы оба заслуживаем, и ради этого можно потерпеть, несмотря на его скулёж и сорванное, сквозь зубы, дыхание.

Кое-как отлипнув, но продолжая обнимать за плечи, тащу к нашему столику, за которым обнаруживается Джек с новой порцией спиртного, на этот раз в широком низком стакане. Должно быть, оставшись почти в одиночестве и заказав одну из наших песен, он заскучал и решил накидаться по-быстрому и отъехать баиньки на первом же остановившемся такси. И похуй. Пусть. Пусть хоть астероид падает и вылупляются новые динозавры, сейчас мне слишком насрать.

Падаю на низкий диванчик, а Кайлер, словно так и надо, с готовностью приземляется на мои колени и, поёрзав, обхватывает плечи, сцепив кисти в замок. Теперь я смотрю на него снизу вверх, и линия челюсти и шея кажутся мне слишком бледными. Хватаю за волосы, путая пальцы в отросших прядках и запрокинув эту тупую, столько истязавшую меня коварными замыслами головёнку назад, отслеживаю языком широкую, бьющуюся под кожей артерию и, добравшись до верха, с чувством прикусываю маленькую мочку. Выгибается ёрзая на мне так, чтобы упругая задница тёрлась о и без того больно сдавившую всё ширинку.

– Вам срочно нужен номер, ребята, – констатирует друг, постукивая опустевшим стаканом по столешнице.

Не собираюсь отвлекаться от своего занятия даже на секунду, но Кайлер, ловко вывернувшись, горбится так, что теперь наши лица на одном уровне. Ещё движение – и ловко складывается, пристраивая голову на моё плечо. И дышит, жадно дышит мне в шею, едва касаясь её губами.

– Боюсь, он передумает до того, как зайдёт в этот самый номер, и тогда я умру от кровопотери.

Усмехается, весело глядя на меня поверх стеклянной кромки:

– Боишься, разорвёт?

Именно этого и боюсь, потому что так круто изменивший модель поведения малыш решил, что его очередь играться, и уже жадно изучает мою шею, судя по движениям язычка, отслеживая рисунок татуировки.

Хватаю его за волосы снова и, отдёрнув, нахожу взглядом его глаза. Снова лыбится в ответ, донельзя очаровательно растягивая уголки опухлых алеющих губ.

"Хочу тебя прямо на этом столе", – так и вертится на языке, грозится сорваться фразой, после которой эта оттаявшая обиженная ледышка может снова натянуть колючий панцирь.

Видит моё замешательство и, хмыкнув, отводит глаза в сторону. Кажется, или его скулы действительно становятся куда ярче:

– Поехали к тебе.