Хорошо, почти с чистой.
Эта грёбаная сука продолжает грызть меня с упорством бобра-маньяка, вознамерившегося сточить бетонную опору под мостом. И единственное, что я могу предложить ей сейчас, это позаботиться о мальчишке, хотя плохо представляю, как это делается. Да что там "плохо", если даже подаренный фанаткой кактус сдох, запёкшись на подоконнике.
Наверное, Ларри был прав, и единственное, что я могу сделать, это просто дать ему денег и отъебаться, но куда там…
Я слишком хорошо знаком со своим говённым характером и непомерным "хочу", которое наверняка опять задавит все доводы здравого смысла, и всё закрутится по новой.
Не знаю, сейчас ничего не знаю.
Не тогда, когда он, притихнув, торчит в моей ванной и явно не торопится явить свою задницу только потому, что знает: жду.
Минуты идут, а я мразью себя чувствую.
Всегда почти, трезвый и в тишине. Я и роящиеся в черепе грязные тёмные мыслишки. Шепотками, намёками – без бутылки не заглушить.
– Кайлер? – зову и прикусываю язык, катая шарик серёжки по зубам.
Мне тоже не слишком-то хочется разговаривать сейчас. Вообще видеть его малодушно не хочется. Всё, лишь бы от оттаявших человеческих чувств спрятаться и вколотить их обратно, даже если забивать придётся целым ящиком колёс и пятилитровой бутылью Хеннесси.
Ну где он там?
Вот так торчать посреди комнаты и ждать не пойми чего – ещё хуже. Может, решил уже вздёрнуться прямо в моей душевой и сейчас царапает предсмертную записку ножницами на кафеле? Что-то вроде "Электрический стул жопе Рэндала Лэшера"?
Продолжаю ждать, но спустя пару минут окончательно надоедает. Слишком тупо себя чувствую.
Хочешь, чтобы я сам тебя вытащил? Хорошо.
– Эй, детка, принести тебе полотенце? – пробую ещё раз, уже двинувшись к двери, и ручка дёргается, когда мне остаётся каких-то пару шагов.
Сталкиваемся нос к носу.
Только вот он голый, даже не потрудился использовать полотенце и так и обтекает, покрываясь мурашками прямо напротив, и я понимаю, что не знаю, куда деть руки. И не то чтобы я не видел его голым.
Волосы мокрые, липнут ко лбу, и он пятернёй зачёсывает их назад, игнорируя холодные струйки, стекающие по пальцам.
И запах. Мой.
Мой шампунь и мой гель для душа.
И смотрит так, будто бы сканирует из-под опущенных век. Не отводя взгляда, так пристально, что самому, чертыхнувшись, отвернуться хочется и вовсе свалить, отгородившись дверью.
Словно изучает меня, прикидывает, сколько могла бы стоить моя шкура.
Капитулирую, отводя взгляд и разводя руками.
– Ладно, хочешь сверкать яйцами – пожалуйста. Я спать.
Даже спиной поворачиваться стрёмно.
Охуеть денёк выдался.
Качаю головой и решаю было действительно отложить всё на завтра, когда мальчишка окончательно одыбается, а пока завалиться еблом вниз, но не даёт мне уйти. Перехватывает за запястье.
Оборачиваюсь.
– Кай?
Теперь смотрит на свои пальцы, на то, как они выделяются светлыми пятнами поверх тёмной татуировки. Смотрит, как-то неестественно склонив голову набок, смотрит по-птичьи, как сорока, взглядом зацепившаяся за блестяшку. Сосредоточенно и зло.
"Стрёмно" перетекает в "жутко".
Мысленно начинаю уже прокручивать сюжет двести лет назад смотренного с ребятами под пиво дешёвого ужастика, часть которого всё-таки засела у меня на подкорках и сейчас неспешно всплывает на поверхность, и Кайлер кажется мне тем самым одержимым.
Стискиваю кулак.
Попытка номер раз.
Безуспешно.
Дёргаю посильнее.
Держит.
– ЭЙ!
Очнулся. Подбородок вскинулся, прямо в глаза смотрит, щурится, и это как никогда напоминает игру в гляделки с собственным отражением.
Этого хотел? Сомневаюсь.
Перехватывает поудобнее и, развернувшись, уверенно буксирует меня в сторону спальни, к кровати.
Не особо понимаю, но послушно шагаю следом. Только собираюсь обойти её слева и щёлкнуть ночником, чтобы как-то разбавить чёрной жижей налипшую на пустое пространство темноту, но не даёт мне сделать этого.
Выпускает руку, выкручивается, обходит, спиной к кровати, вцепившись в плечи, разворачивает и… Толкает.
Чувство дежавю кусает, впивается в кадык, сдавливая глотку.
Сверху наваливается, сжимает мои руки, тянет их вверх, перехватывает одной ладонью и освободившейся задирает майку. Растопыренной пятернёй ведёт по животу, обводит напрягшиеся мышцы своими ледяными, даже после горячего душа не отогревшимися пальцами, которые так и подрагивают от нетерпения. Смазано – по солнечному сплетению, под майкой подбираясь к горлу, скрюченным кончиками пальцев касается подбородка.
– Перестань.
Не слышит.
Почти царапает.
Пытаюсь перехватить его руку, но выскальзывает, ёрзает, извиваясь, и подаётся назад. Выпрямляется, стискивая мои бока бёдрами. Отклоняется, скользит дальше, устраиваясь на ногах, и уверенно принимается за ремень, ловко разделываясь с пряжкой. Просовывает большие пальцы в шлёвки, оттягивая пуговицу, и расстёгивает её с глухим щелчком.
Без единого звука, не дыша, кажется. Только трясёт его, как после прихода.
Перехватываю за кисти, теперь уже серьёзно, предупреждающе сжимаю, могу оставить и синяки, но вовсе не до того, чтобы рассчитывать силу.
Дёргается.
Повторяю, незначительно повышая голос:
– Перестань!
Рывок назад. Всё ещё держу.
Замирает.
Жалею, что не дал включить свет, жалею, что не вижу сейчас его лица.
Но чёртова дрожь словно и мне передаётся, прошивает через пальцы. Смягчаюсь, списав всё на его желание выразить свою "благодарность". Действительно, а как ещё?
– Полегче! Детка, мне хватит простого спасибо. Иди спать.
Выдыхает через нос, и в потёмках кажется, что кривится, скалится – наверняка не разглядеть, но общее впечатление только усиливается. Ощущение того, что кто-то влез в шкуру мальчишки, который не мог посмотреть мне в глаза пару часов назад.