– Твоя мать двинулась?

Размашисто кивает, на мгновение прижимаясь к коленям лбом.

– Точно. Двинулась. Осатанела. Поехала крышей. И мне было так страшно тогда, что я не мог осознать всю глубину той жопы, в которой оказался. Разумеется, она потеряла работу. Когда жрать стало почти нечего, я нашёл подработку. Первую. И как мне казалось, это был просто адский труд.

Нервно усмехается и прикусывает ладонь, чтобы не рассмеяться. На меня не смотрит. Кажется, вообще никуда конкретно глаза не обращены, словно внутри себя копается, воспринимая реальность не более чем антураж.

– Потом ещё одну. А ей было всё хуже. А я никак не понимал. Догнал, только когда мамочка – бедная, с головой рассорившаяся мамочка – набросилась на меня с чугунной кочергой. И я сбежал тогда. Знаешь, наверное, никогда не забуду, как это – босиком по колкому снегу, когда ступни сводит, а судорога… Ой, да не важно это, я… Я…

Тяжело даётся, словно он и сейчас бежит. Убегает, сверкая голыми пятками. Убегает, едва не примерзая к раскатанной дорожке.

Тяжело, словно лёгкие от быстрого бега сводит, словно первый раз за долгое время рассказывает, копается во всём этом, словно поглощает его.

Но мне нужно, безумно важно знать всё это. Сразу всё, не крупицами. Сразу и сейчас.

– Просто продолжай, малыш.

– Кто-то из соседей вызвал полицию. Ну, а дальше завертелось. Её признали невменяемой, дом ушёл с молотка за долги, и я пришёл в себя в однокомнатной квартирке на самой окраине с парой тысяч зелёных, которых не хватало даже на один курс терапии, и с полным хаосом в башке.

– Когда всё случилось?

– Около года назад.

Э… Что?

– Как это? Как это вообще возможно? Ты должен был въёбывать даже без перерыва на поссать, чтобы собирать такие бабки. Не чаевыми же в пиццерии падало?

Пожимает плечами в ответ.

– Я сейчас и сам не понимаю уже, КАК. Подработки, квартира в заём, дипломы, курсовые на заказ. Тотальная экономия, тонны неоплаченных счетов. Я должен был делать это. Исправить всё, искупить вину, понимаешь?

Это чёртово слово, кажется, уже засело у меня в глотке. Стоит поперёк и упирается в коренные зубы. Каждый раз, заканчивая фразу, он добавляет это дебильное "Понимаешь?", и я могу только кивать, ибо – нет, ни хера я не понимаю. Не понимаю, как он не загнулся от переутомления или внезапно открывшейся язвы.

И кулаки давно стиснуты, дрожат от напряжения, то и дело тихонько постукивая снизу по столешнице.

Не хочу, чтобы он видел.

Не хочу, чтобы понял, почему меня сейчас просто наизнанку вывернет, и моя идиотская, непроходимо тупая башка окажется там, где ей самое место. В глубокой жопе, из которой её давно следовало высунуть.

Как там сказал Ларри? Думай не хуем?

Выдыхаю, и слова вырываются раньше, чем я успеваю подумать о смысле. О том, что они значат, мать их.

– Ты должен был сказать мне.

– Когда? – тут же ощетинивается Кайлер. – До того, как ты меня трахнул, или сразу после, когда решил кинуть?

Не надо…

Мне отчаянно просить сейчас хочется, только не надо…

– Кай…

– Что Кай? Так как я должен был сказать? "Хэй, чувак, у тебя есть деньги? Моя мать в дурке, мне нечем заплатить за неё, бабло нужно срочно, иначе её переведут в хоспис, где она сгниёт, привязанная к кровати, как особо буйная, всё ещё хочешь меня?" А ты бы поверил? Или решил бы, что я просто хочу хорошо срубить на трахе? Ты же так и решил, поэтому просто объебал меня?

Стараюсь не психовать, и как-то не особо выходит, но пока, к счастью, могу держать челюсти сжатыми, и весь пиздецкий ад – смесь из сожалений, отрицания и мата, – не прорывается наружу, а только планомерно уничтожает мой череп изнутри.

– Где ты взял деньги?

– Дал другому чуваку с баблом.

Не выдерживаю и вскакиваю на ноги, не сразу заметив, что опрокинул стул.

Поднимает голову и теперь смотрит на меня снизу вверх, щекой прижавшись к колену.

– Да не дёргайся так, я продал квартиру. То есть совсем и насовсем. Мне нет двадцати одного, так что ушла почти за бесценок. Недостающую сумму добил эскортом.

– Значит, всё-таки ты…

– Нет. А тебя это задело, да? Как это я могу трахаться с кем-то после великого тебя? Так, что ли?

Да, блять! Именно так!

– Нет! Но разве эскорт - это не легализированный шлюхобизнес?

Деланно усмехается и, кажется, даже начинает получать какое-то извращённое удовольствие от диалога. Должно быть, рад возможности хоть как-то переменить тему и спрыгнуть со своих болевых точек.

– Много ты знаешь о шлюхах. Не всем обязательно пихать член, чтобы получить удовольствие.

Разумеется, нет, есть множество других способов, и ни один из известных мне не предполагает невинный выпас овечек на лугах Альп.

– Я сейчас подойду и убью тебя.

– Расслабься, придурок. Я просто дразню тебя. Маленькая компенсация адской боли в заднице.

Да не такая уж она и адская, раз ты треплешься и корчишь рожи.

И бесишь, действительно бесишь.

– И всё же? Эскорт без оказания секс-услуг? Пиздишь?

– Не совсем. Я связывался только с махровыми извращенцами, которые таскали меня на закрытые вечеринки вроде той, где мы встретились. Таскали исключительно на показ, как бобика, рыгающего в сумку. Как ты тогда сказал? Гламурная сучка и её чихуа? Как-то так.

Не верю. Слишком ладно всё выходит.

Переспрашиваю:

– То есть ты не?.. – И приподнимаю брови, красноречиво намекая, на что именно "не".

– Нет. Сосал только твой член, расслабься.

Не верю – как говорил гримёр, когда увидел мою рожу, усыпанную прыщами после тонны калорийного дерьма под пиво.

Не верю!

– Да что ты мне лечишь?! Ты отсасываешь как профессиональная проститутка со стажем! Или скажешь, научился пропускать в глотку экспромтом?

Страдальчески вздыхает и, изобразив скептицизм, отвечает мне едва ли не по слогам, как клиническому дебилу:

– Я с четырнадцати лет трахаюсь. И если последние два у меня не было на это времени, это не значит, что я не помню, как это делается. – И, видимо, наслаждаясь выражением моей вытянувшейся рожи, решает и вовсе добить меня: – И да, если бы всё случилось при других обстоятельствах, я бы тебе дал. Возможно, даже сразу, там, в толчке. Что ты так смотришь? Я люблю трахаться, но у меня…