В комнате ожидания было единственное окно с видом на памятник и бассейн. Несколько зеленых кресел были развернуты к телевизору, где начиналось ток-шоу. Передача, независимо от ее конкретного содержания, предстояла шумная, потому что оглушительно звучала дорожка с записью смеха за кадром. Лаэм выключил телевизор.

Лили по-прежнему стояла возле входа в отделение и ждала, когда ей откроют.

– Почему вы не присядете? – спросил он.

– Мне удобно, – ответила она, взглянув на него через плечо. – Как вы думаете, она здесь? Мне только что пришло в голову, что ее могли доставить через приемное отделение скорой помощи. Может быть, стоило начать с него?

– Наверное, тогда сестра сообщила бы вам об этом, как только вы представились, – сказал Лаэм. Она продолжала смотреть на него, отвернувшись от двери. Цвет ее глаз был где-то между серо-зеленым и серо-голубым. Этот цвет напомнил ему большую голубую цаплю, которая жила у него в пруду. Он видел ее каждое утро с момента восхода. У Лили были такие же спокойные, серьезные глаза, как у голубой цапли, и такие же красивые, с той разницей, что в них сквозила глубокая тревога, поэтому он попытался смягчить это состояние ободряющей улыбкой.

– Лаэм, вы можете не ждать, – сказала Лили. – Я понимаю, вам хочется удостовериться в том, что с Роуз все хорошо. Но после этого поезжайте, вам же нужно еще вернуть автомобиль его владельцу .

– Да, конечно, – ответил тот. – И я обязательно это сделаю. Но позвольте я еще ненадолго останусь. Только чтобы узнать, как она себя чувствует.

– Ну хорошо, – согласилась Лили. – Почему они так долго не открывают?

– Прошла всего минута.

– Но это же так много!

Это был первый признак того, что она была далеко не столь спокойной, какой казалась внешне. Голос ее надломился, и лицо исказилось.

Лаэм подошел к стене и нажал кнопку вызова.

– Слушаю вас, – раздался голос.

– Нам нужно повидать Роуз Мэлоун.

– Я знаю. К вам сейчас подойдут…

– Послушайте, – сказал он голосом ученого-ихтиолога, специалиста по акулам; этот голос заставлял людей трепетать; этим же голосом он беседовал с Оттавой и Вашингтоном на предмет передачи научных данных, с Гарвардом и другими университетами Канады и США о доступе к их фондам. – Это срочно. Здесь находится мать Роуз Мэлоун, девочки, которая была доставлена в больницу на борту вертолета прямо с празднования своего девятилетия, и матери нужно немедленно повидаться с ней – вы меня поняли?

Обернувшись к Лили, он увидел, как у нее затрясся подбородок, а глаза голубой цапли переполнились тревогой. А он стоял – просто так, вместо того чтобы прижать ее к груди, чего ему очень хотелось бы сделать.

– Идут, – сказал он.

– Спасибо.

Ровно через две секунды дверь отворилась. Появилась высокая молодая сестра с регистрационной картой в руках. Она приветливо улыбнулась, ничуть не смутившись хищным голосом Лаэма.

– Мисс Мэлоун? – спросила она.

– Мне нужно повидать Роуз, – повторила Лили.

– Идемте со мной, – сказала сестра.

Лили поспешно проскользнула мимо нее, и дверь за ними затворилась. Лаэм стоял в зеленом зале ожидания с комком в горле. Нет, он, конечно же, не ждал, что его тоже впустят, но все же надеялся.

Он пошел к окну и стал глядеть на памятник. Стела была высокой и узкой, со сглаженными гранями, глубокими продольными желобами и острым завершением. Когда Лаэму было три года, камень казался ему таким массивным и суровым. Так было и теперь. Памятник тем, кто служил в армии во время войны и погиб на фронте. Лаэм живо представил, как они с отцом стоят в его тени, остро почувствовал, как тогда, будучи трехлетним ребенком, горевал над погибшим прадедом, которого никогда не знал.

Двое врачей вышли из лифта, оба в белых халатах поверх зеленых спецовок. Они нажали кнопку вызова и их пропустили в отделение. У Лаэма захолонуло внутри: наверное, они идут осмотреть Роуз, побеседовать с Лили.

Снова обернувшись к окну, он заметил листья на деревьях, клумбу с ноготками у подножия памятника. Было лето. Тень стелы удлинялась, как продолжительность дня. Он поглядел на часы – было уже семь вечера – и вспомнил вторую часть истории прадеда, ту, что была связана с оставшейся дома семьей. Историю о тех, кто его ждал, о том, как прабабушка переживала, вернется ли он живой.

Потом он подумал о Лили – как она там, в отделении, ждет, что будет с Роуз. Как часто ожидание оказывается самым трудным испытанием!

***

Медсестра, которую звали Бонни Макбет, повела Лили через отделение. Здесь было очень много детей всех возрастов, подключенных к всевозможным аппаратам, но Лили интересовала единственная девочка – во второй кроватке слева: Роуз.

Лили выхватила ее взглядом из всей палаты мгновенно, как рыболовным крючком. Она еще даже не успела увидеть лица дочери, но уже твердо знала: это она. Очертания и размер тела под белым ячеистым одеялом, свойственная ей забавная манера держаться правой рукой за перила кровати. И сейчас ее маленькие пальчики ухватили поручень из нержавейки. Лили зашла за занавеску и взяла эту ручонку, наклонившись над девочкой, чтобы поцеловать ее в щечку.

– Мамочка, – произнесла Роуз.

– Привет, моя радость.

Зеленые глаза дочери поначалу внимательно оглядели Лили сверху донизу, словно впитывая в себя ее образ, желая удостовериться, что она действительно рядом. Затем веки дрогнули, полусомкнулись, взгляд рассеялся, потом снова сфокусировался, и глаза закрылись. Лили знала, что Роуз ввели морфий. Она чуть крепче сжала руку дочери.

Аппараты обнадеживали спокойным пощелкиванием. Роуз была под капельницей. Лили внимательно рассмотрела внутренний сгиб локтя, чтобы удостовериться, что на нем нет синяка от иглы. Вены девочки были тонки и порой хрупки, но, поскольку прошло уже много времени с тех пор, как ей делали внутривенное вливание, они были целы и здоровы. Ни синяков, ни следов непопадания на руке не было. Однажды Лили чуть с ума не сошла, когда при ней сестра четыре раза подряд вводила Роуз иглу и не попадала в вену.

Пока Роуз спала, Лили держала ее за руку. Бонни Макбет стояла рядом. Лили взглянула на нее. Они виделись в предыдущие разы, но тогда Бонни работала с другими детьми. Ведущий лечащий врач Роуз находился в Бостоне, поэтому Мельбурн служил в основном пунктом скорой помощи и, слава богу, в последнее время достаточно редко.

– Ей удобно, – тихонько сказала Бонни. – Мы ввели ей морфий, чтобы она успокоилась. Она поступила в очень возбужденном состоянии.

– Спасибо, – сказала Лили. – Ее ведь пришлось отправить вертолетом.

– Это кого угодно приведет в возбуждение, – улыбнулась Бонни.

Лили кивнула, не отпуская руку Роуз.

– Вы не хотели бы пройти к столу, где мы могли бы поговорить? Девочка вроде бы спит, но все же…

Лили сомневалась. Ей не хотелось отпускать руку дочери. Она просто не могла этого сделать.

– Все в порядке, – почти шепотом ответила она. – Роуз у нас – капитан своего корабля. Она все о себе знает и понимает, что с ней происходит. Мы можем поговорить здесь.

Бонни не удивилась. Мамы маленьких пациентов кардиологического отделения были совершенно несгибаемы – при этом дети обладали этим качеством вдвойне. Тем не менее она немного отвернулась, вынуждая Лили последовать ее примеру, хотя та упорно продолжала держать Роуз за руку.

– В карте девочки есть запись о том, что она назначена на операцию в Бостон.

– Да, которая должна состояться на следующей неделе. Ей нужно менять ткани, прежние ослабли.

– Это верно. Как только она к нам поступила, мы, естественно, сделали обследование. Сердце увеличено, легкие испытывают недостаток воздуха, поэтому появляется синюшность. Девочка смогла сама нам сообщить, что в последнее время у нее было несколько таких эпизодов. Причина заключалась именно в этом.

Как раз в этот момент вошли два врача и поздоровались. Это были Пол Колвин, с которым Лили уже была знакома, и Джон Сюр – его она пока не знала. Они делали обход и попросили Лили выйти из-за занавески.