142

меня и наравне со мной участвует во всех событиях моего во

ображаемого существования, словно он еще жив. <...>

Вторник, 15 августа.

Обед у Бребана.

< . . . >

«Да, функции, мы всего лишь функции, — слышится голос

Ренана, — функции, которые мы осуществляем, сами того не

сознавая, почти так же, как мастера гобеленовой мануфактуры,

работающие с изнанки и создающие произведение, которого

сами не видят... Честность, мудрость — что они, что все это зна

чит с точки зрения сверхчеловеческой? Тем не менее будем

честными и разумными. Такова роль, которую дал нам тот, что

над нами. Что же, исполним эту роль! Но пусть он не вообра

жает, что ему удалось нас обмануть, что мы остались в ду

раках!»

Бывший семинарист произносит все это тихим голосом и то

ном прямо-таки боязливым, пригнув голову к тарелке, как

школьник, чувствующий занесенную над ним руку настав

ника — ну точь-в-точь, как если бы он опасался оплеухи Все

вышнего.

Четверг, 17 августа.

У меня состояние глубокого охлаждения к людям и к вещам.

Я уже не уверен, что люблю тех, кто мне более всего симпати

чен. Что касается вещей, то они потеряли для меня всякую при

тягательную силу. На днях один книготорговец на набережной

предложил мне просмотреть кипу брошюр о Революции. Прежде

меня бы не выгнала от него никакая сила, а теперь, перелистав

две-три книжки, я сказал торговцу, что мне надо побывать еще

в нескольких местах и я зайду к нему потом.

18 октября.

Холодный душ оказывает незамедлительное воздействие на

состояние духа, пробуждая его и побуждая к активности, когда

он порабощен ленью и не находит в себе достаточно воли. После

дождика делаешь то, что надо делать.

Я пришел к Флоберу в ту самую минуту, когда он уезжал

в Руан. Под мышкой он держал запертый на три замка мини

стерский портфель, в который было запрятано «Искушение».

В фиакре он рассказывал мне о своей книге, о всех испытаниях,

которым он подвергает отшельника в Фиваиде и из которых тот

143

выходит победителем. Потом, когда мы ехали по Амстердам

ской улице, он поведал мне, что к окончательному поражению

святого привела клетка, научная клетка. Любопытно, что его,

кажется, удивило мое удивление.

25 ноября.

На мой взгляд, апофеоз президента Тьера, самого ярко выра

женного представителя своей касты, возвещает конец буржуа

зии. По-моему, это все равно как если бы буржуазия, прежде

чем умереть, своими руками возложила на себя венок. < . . . >

В моем романе о проституции живописать то же зловещее

величие, какое придали ей карандашные рисунки Ропса и

Гиса.

8 декабря.

Композиция, построение фабулы, самое писание романа —

это прекрасное дело! Трудное, неприятное дело — это ремесло

сыщика и шпиона, которое приходится осваивать, чтобы до

быть — и большей частью в отвратительной среде — подлинную

правду, из коей составляется современная история.

Но почему, — спросят меня, — я выбрал именно эту среду?

Потому что в период упадка определенной цивилизации именно

на дне сохраняется самое характерное в людях, вещах, языке, —

во всем, и художник имеет в тысячу раз больше шансов создать

произведение, имеющее стиль, описывая грязную девку с улицы

Сент-Оноре, чем лоретку Бреда.

Почему еще? Быть может, потому, что я прирожденный ли

тератор, и народ, чернь, если хотите, привлекает меня, как еще

неизвестные и неоткрытые племена; в нем есть для меня та

экзотика, которую путешественники, несмотря на тысячи труд

ностей, отправляются искать в дальние страны.

5 декабря

Сидя взаперти у себя дома из-за насморка, в заново отделан

ной библиотеке, где я только что расставил книги, я чувствую,

как во мне снова рождается стремление и воля к работе.

6 декабря.

Отъезд в Бар-на-Сене.

144

17 декабря.

Обладание деньгами совершенно не имеет для меня того зна

чения, какое оно, по-видимому, имеет для других. Для меня

деньги — это лишь кружочки из металла, на которых я читаю:

«Дает удовольствие на 50 сантимов, на 5 франков, на 20 фран

ков, на 100 франков».

26 декабря.

Когда я спустился из лесу в деревню на равнине, взгляд

мой привлекли несколько синеватых царапин на каменной стене.

«Здесь пруссаки, войдя в деревню, поставили к стенке и рас

стреляли одного фабричного рабочего», — объясняет мне мой

товарищ по охоте. В доме, где держат собак, мы встретились

с женой этого рабочего, молодой крестьянкой, которая таскает

за собой четырехлетнюю девочку. Ее позвали, чтобы спросить,

не может ли она нам помочь. Спросили, как ее зовут, — оказа

лось, ее имя Дивин; 1 не правда ли, какая находка для рома

ниста?

28 декабря.

Возвращение в Париж. Печаль при мысли, что я вернусь

к себе, буду чувствовать себя морально обязанным действовать,

что-то делать, снова взяться за свое ремесло, перестать жить

такой жизнью, когда мне даже не приходится заказывать себе

обед, когда я болтаюсь в чужой жизни, без реального сознания

своей собственной.

1 Divine — Божественная ( франц. ) .

10 Э. и Ж. де Гонкур, т. 2

ГОД 1 8 7 2

ПРЕДИСЛОВИЕ

ОТВЕТ ГОСПОДИНУ РЕНАНУ *

Несколько лет тому назад господин Ренан оказал мне честь,

сообщив, что газета «Фигаро» опубликовала подложное письмо,

якобы принадлежащее его перу, но его-де презрение ко всему

печатному столь велико, что он даже не заявил протеста.

Поистине за эти годы господин Ренан сильно изменился.

Вот письмо, напечатанное газетой «Пти Ланьоне» за под

писью автора «Жизни Иисуса» — оно касается давно забытых

бесед 1870 года, которые я привожу в своем «Дневнике»:

«Париж, 26 ноября 1890 года.

Ах, дорогой кузен, вы, как всегда, готовы ринуться в бой за

меня! Наше время — это время лжи, время вздорной болтовни

и лживых сплетен. Все эти россказни господина де Гонкур по

поводу «обедов», историком которых он сделался без всякого

на то права, не имеют ничего общего с истиной. Он многого

не понял и приписывает нам то, что подсказал ему или что смог

воспринять его ум, недоступный каким бы то ни было отвлечен

ным идеям. Что касается меня, то я всячески протестую против

этой удручающей «хроники»...

Мой принцип — не придавать значения назойливой болтовне

глупцов...»

Однако громы и молнии, которые сей достойный господин

метал в своем письме, показались ему недостаточными. Каждый

146

день он давал новое интервью, где с негодованием, возрастав-

шим час от часу, заявлял:

6 декабря в «Пари» — что у меня совершенно отсутствует

способность к восприятию абстрактного.

10 декабря в «Диз-невьем сьекль» — что я утратил нравст

венное чувство.

11 декабря в «Прессе» * — что я неумен, совсем неумен.

Быть может, господин Ренан сказал в своих интервью еще

многое другое, чего мне не довелось прочитать.

И все это — Иисусе милосердный! — за то, что я предал глас

ности общие идеи этого мыслителя, идеи, которые он во все

услышанье развивал у Маньи и в других местах, идеи, легко

угадываемые во всех его книгах, а порой и прямо высказанные

их автором; идеи, за распространение которых — я имею все

основания так полагать — он наверняка поблагодарил бы меня,

не ухватись за них клерикалы, чтобы использовать против него.