Оказавшись одна в своей комнате, Гинни принялась ходить по ней взад и вперед, дожидаясь, когда же Ланс привезет ее вещи. Надо их вынуть, проветрить, решить, какое платье надеть на бал. И тут к воротам подъехала карета.

Она побежала навстречу Лансу вниз по лестнице. Но, увидев огорченное выражение его лица, остановилась на нижней ступеньке и оглядела прихожую. Она была пуста.

– Где же мои сундуки?

– Произошло небольшое осложнение.

– Осложнение?

Гинни ухватилась за перила лестницы, и у нее закружилась голова.

Ланс шагнул к ней с успокаивающей улыбкой.

– Дело в том, что твой пароход отплыл в Аргентину. Но не огорчайся. Он вернется в декабре.

– Что, мои вещи плывут в Южную Америку? – Гинни чувствовала, что срывается на крик, но ничего не могла с собой поделать. В этих сундуках были все ее бальные платья и туфельки, ее ленточки, веера и фижмы.

– Я и саквояж не смог найти. Говорят, что его унес какой-то человек.

Гинни махнула рукой: что там саквояж, когда она лишилась всех своих нарядов.

– Он мне его вернул. Саквояж у меня в комнате. Лицо Ланса прояснилось.

– Вот и прекрасно. Значит, ты сможешь пойти на бал к Фостерам.

Но у Гинни осталось только три платья – зеленое, которое было на ней, и еще два. Но ни под одно у нее не было фижм, и оба были слишком теплыми для жаркого Нового Орлеана. Мало того, что она в них запарится, не может же она пойти на бал в старом, немодном платье!

И тут в прихожую вышла ее кузина в своем изящном муслиновом платье. Ланс кинул на нее восхищенный взгляд, от которого Гинни стало нехорошо.

– Что-нибудь случилось? – спросила Эдита-Энн, подходя к Лансу. – Надеюсь, твоя мама не велит тебе возвращаться в Белль-Оукс?

Гинни знала, что, если бы требующая беспрекословного повиновения мать Ланса велела ему возвращаться домой, его бы тут уже не было. «Не говори глупостей!» – чуть не сказала она кузине, но тут Ланс взял Эдиту-Энн за руку и успокаивающе по ней похлопал.

– Не волнуйся, – сказал он ей. – Просто мы с Гинни обсуждали потерю ее сундуков. Она считает, что теперь не сможет пойти на бал к Фостерам.

– Ну как же, Гинни, там будет так весело! – воскликнула Эдита-Энн, явно думая не столько о Гинни, сколько о том, как ей самой будет весело в ее отсутствие. И она стала перечислять развлечения, которые их ожидали у Фостеров, обращаясь при этом к одному Лансу, точно Гинни вовсе не было рядом.

Глядя, как человек, которого она любила всю жизнь, весело перешучивается с ее кузиной, Гинни почувствовала укол ревности. Да, дядя Джервис прав, действительно за истекшие годы многое изменилось. Эти двое, кажется, не только перестали ссориться, но даже нашли общий язык.

И вдруг потеря сундуков показалась Гинни пустяком. Она, Гиневра-Элизабет Маклауд, первая красавица округи, может пойти на бал хоть в мешке из-под картофеля. Ланс принадлежит ей – всегда принадлежал и всегда будет принадлежать, – и она не позволит ни кузине, ни кому другому увести его у себя из-под носа.

Патрик глянул на Джуда, который сидел на другой стороне прыгавшей по колдобинам телеги. Джуд явно злился, что их отсылают обратно на остров. Зная, что, когда Джуд впадает в злость, надо ждать неприятностей, Патрик заговорил об удовольствиях, которые их ждали дома.

– Как хочется половить рыбу, – сказал он, заставляя себя улыбнуться. – И Гемпи мы давно не видели.

Джуд злобно оскалился.

– За столько времени первый раз собрались в Новый Орлеан, и вот пожалуйста – уезжаем раньше сроку. И все из-за этой неуклюжей коровы.

– Да брось, долго мы там все равно не пробыли бы. Нам опасно показываться в городе.

– Может, и так, но все равно во всем виновата она. Не начни она орать, никто бы нас не заметил. И что хочешь говори, а медальон зря отдали. Так ей было бы и надо!

– Но это же воровство! – потрясенно воскликнул Патрик. – Ты же знаешь, что мама не разрешала нам брать чужое...

Патрик тут же пожалел о своих словах, потому что лицо Джуда вдруг окаменело, с ним всегда это делалось, когда кто-нибудь упоминал их покойную мать. Хорошо хоть, что младшие мальчики спят в соломе рядом. Хотя после смерти матери прошел уже год, они все еще не перестали по ней горевать.

– А ты видел портрет в медальоне? – тихо спросил Джуд. – Правда, эта леди немного похожа на нашу маму?

Больше Джуд не сказал ничего, но Патрик все понял. Трудно жить без мамы.

Он посмотрел на звезды и мысленно произнес молитву, которую часто повторял. Патрик считал, что где-то на белом свете должна быть женщина, которая сможет заменить им маму.

– Господи, – молился он, – пошли нам новую маму. Я обещаю ее любить.

Эдита-Энн стояла в затененном углу танцевальной залы у Фостеров и наблюдала за Гиневрой-Элизабет. Ее чуть ли не трясло от негодования. Она так долго мечтала об этом вечере, так тщательно причесалась и оделась – и вот появилась Гинни, и все оказалось ни к чему.

Танцевальная зала была украшена серпантином, и в ней стоял сильный аромат камелий и гвоздик, но Эдита-Энн не замечала их запаха. Небольшой оркестр играл в углу, мимо нее проносились танцующие дамы в дорогих платьях всевозможных цветов, но внимание Эдиты-Энн было сосредоточено на Гинни, которая флиртовала напропалую с Лансом и его друзьями. Каждый взрыв смеха пронизывал сердце Эдиты-Энн, каждая улыбка заставляла ее зеленеть от зависти.

Эдита-Энн завидовала Гинни с первого дня, когда отец привез ее в Розленд. Все, кого они знали, обращались с Гинни как с принцессой. Она была красивее всех, лучше всех одета, даже ее имя, Гиневра, было красиво и необычно.

А сегодня Гинни полагалось бы сидеть дома и горевать о потерянных туалетах, как сделала бы любая другая женщина. Вместо этого она почистила старое бархатное платье вишневого цвета и заявилась в нем на бал с истинно королевским апломбом. Единственным ее украшением был медальон ее матери, но она держалась так, словно на ней были драгоценности короны. Это же несправедливо! Эдита-Энн надеялась быть звездой этого бала, а Гинни совершенно ее затмила и к тому же, кажется, собиралась вернуть себе любовь человека, который стал бесконечно дорог ее кузине.

Чтобы никто не догадался о ее истинных чувствах, Эдита-Энн притворялась, что увлечена Бо Аллентоном, но с той самой минуты, как она увидела Ланса Бафорда, подъезжающего к Розленду на белом коне своего отца, она не переставала мечтать о соседе с золотой шевелюрой. Он был сэр Ланцелот, прекрасный рыцарь, и если ей удастся отнять его у кузины, тогда, быть может, она сама станет королевой Камелота.

Но сегодня, судя по тому, как Ланс обхаживает Гинни, этого не случится.

Глядя на его маневры, Эдита-Энн с трудом сдерживалась, чтобы не закричать: «Ты же не любишь Гиневру-Элизабет! Ты просто хочешь заполучить Розленд!» Но в глубине души она знала, что Ланс ее за это не поблагодарит. Он не хотел слышать о том, что в его сознании детские игры перемешались с реальной жизнью. Он всегда считал себя наследником Камелота, и, если она осмелится это отрицать, он оттолкнет ее. Если бы дядя Джон и тетя Аманда не превратили свой дом в блистательный дворец! Даже сейчас, после всего случившегося, Ланс все еще мечтает стать его хозяином.

Не сводя глаз с Ланса, изнывая от тоски, Эдита-Энн все больше проникалась ненавистью к Гинни, потому что была уверена, что та не любит Ланса. Конечно, она не любит его так, как Эдита-Энн, иначе она не флиртовала бы с его друзьями. Гинни просто верна себе, она все та же избалованная и упрямая девчонка, которая не хочет расстаться с детскими мечтами и не хочет отпустить Ланса на свободу.

Гинни вдруг махнула рукой, словно отсылая свою свиту, и Ланс, к удивлению Эдиты-Энн, тут же отошел от нее, а за ним и его друзья. Она что, устала от его ухаживаний и ищет с кем бы еще пофлиртовать? В таком случае Эдита-Энн окажет ей всяческое содействие. Если Ланс поймет, что его драгоценная Гинни не такое уж невинное создание, может быть, он начнет замечать ту, которая действительно его любит.