— А теперь пошли. Все на берег… и ты тоже, Арриэтта.

В то время как Под помогал Хомили спускаться в воду, Арриэтта прыгнула с борта на берег; она заметила, что сырой песок был испещрен чьими-то крошечными следами.

Взяв друг друга под руки, они отступили на несколько шагов, чтобы посмотреть, как будет отчаливать Спиллер. Он поднял якорь, и, держа в руке весло, вывел барку кормой вперед из-под ветвей куманики. Выскользнув на открытое место, она вдруг стала невидимой, слилась с ландшафтом: ее можно было принять за колечко коры или кусок дерева.

Лишь тогда, когда Спиллер отложил весло и начал отталкиваться от дна спицей, только тогда они смогли его разглядеть. Добывайки следили из-за ветвей куманики, как медленно, старательно налегая всем телом на шест, он ведет свой корабль вверх по течению. Когда Спиллер поравнялся с ними, они выбежали из-под кустов, чтобы им было лучше видно. Держа туфли в руках, они пересекли полоску песка, где стоял чайник, и, чтобы не отстать от Спиллера, зашли за поворот и вышли на отмель у водостока. Здесь, в самом ее конце, у древесного корня, уходящего глубоко в воду, они помахали ему на прощанье.

— Ах, лучше бы он не уплывал, — сказала Хомили, в то время как они брели по песку обратно ко входу в трубу, где сушилась на солнце их одежда.

Когда они подошли поближе, с верхушки яйца поднялось переливчатое облако, похожее на стаю птиц.

— Навозные мухи! — закричала Хомили, устремляясь им навстречу, но тут же, успокоившись, замедлила шаг: она увидела, что это чистые, словно отполированные, речные мушки в синюю с золотом полоску. Яйцо с виду казалось нетронутым, но Хомили обдула его со всех сторон и обмахнула своим передником.

— Кто знает… — объяснила она.

Под, ворошивший всякую всячину, вынесенную водой из трубы, вытащил из кучи круглую пробку, и Хомили села.

— Да, так мы и сделаем, — пробормотал Под.

— Как — так? — спросила лениво Арриэтта.

Из ямки, где лежала пробка, выбежал жук, и, наклонившись к нему, Арриэтта ухватила его за панцирь. Ей нравились жуки, их блестящая, четко очерченная броня, их механические сочленения. И ей нравилось поддразнивать их: ничего не стоило удержать их за жесткий край надкрылья, в то время как они норовили удрать.

— Когда-нибудь они тебя укусят… — пригрозила ей Хомили, складывая одежду; даже высохнув, она все еще чуть-чуть пахла сандалом. — Или ужалят, или ущипнут, или что там они делают — и поделом.

Арриэтта выпустила жука.

— Да они на самом деле не сердятся, — сказала она, глядя, как покрытые шипами ноги поспешно бегут вверх по склону, а из-под них сыпятся песчинки.

— Вы только взгляните! Шпилька! — воскликнул Под.

Это была та самая шпилька, которую Арриэтта нашла в трубе, сверкающая после мытья.

— Знаете, что мы сделаем? — продолжал он. — То есть, пока мы здесь?

— Что? — спросила Хомили.

— Станем приходить сюда каждое утро и смотреть, что вынесла из трубы вода.

— Вряд ли мы тут что-нибудь найдем, — сказала Хомили, кончая складывать белье.

— А как насчет золотого кольца? Не одно золотое кольцо — во всяком случае, так говорят — потерялось, упав в водосток… Да и от английской булавки ты тоже не откажешься.

— Лучше уж булавка, чем кольцо, — сказала Хомили, — при нашем-то образе жизни.

Они отнесли узлы за излучину и сложили у чайника. Хомили забралась на гладкий камень у входа и заглянула через, дыру внутрь. Сверху, через приоткрытую крышку, лился холодный свет, пахло ржавчиной и было очень неуютно.

— Что нам нужно успеть до захода солнца, — сказал Под, это раздобыть хорошей, сухой травы, чтобы постелить здесь на дно. Одеяло у нас есть…

Он посмотрел по сторонам — как бы им забраться на склон? — и увидел неподалеку идеальное место, словно созданное для добываек: с кромки крутого берега позади них свисал пучок спутанных корней. В былые времена, выйдя из берегов, река вымыла между ними землю, и теперь они спускались вниз кистями и гроздьями, пружинистые, но надежные. Под и Арриэтта ловко вскарабкались по ним наверх; там были кольца для рук, там были упоры для ног, там были качели, лестницы, канаты… — настоящий гимнастический зал для добываек, и Арриэтта была разочарована, когда они — слишком скоро — добрались до верхнего края.

Здесь, среди бледно-зеленых копий свежей весенней травы, попадались пучки тонких, как волосы, прошлогодних травинок, выгоревших до светло-желтого цвета. Под косил их лезвием бритвы, а Арриэтта связывала из них копешки и бросала вниз. Хомили собирала копешки и относила их к чайнику.

Когда дно чайника, было устлано толстым слоем травы, Под и Арриэтта слезли со склона. Арриэтта заглянула внутрь через дыру; теперь в чайнике пахло сеном. Солнце садилось, воздух посвежел.

— Что нам всем не повредило бы сейчас, — заметила Хомили, — это чашечка горячего чая перед тем, как лечь в постель…

Но, поскольку вскипятить его было невозможно, они довольствовались тем, что вытащили яйцо. Осталось еще больше половины, и каждый из них получил по толстому ломтю, украшенному сверху листами щавеля.

Под размотал просмоленную веревку, завязал один конец узлом, а второй продел через середину пробки и туго затянул.

— Для чего это? — спросила Хомили, подходя к нему и вытирая руки передником (слава богу, сегодня не надо было мыть посуду; она просто отнесла скорлупу к реке и бросила ее в воду).

— А ты не догадываешься? — спросил Под.

Теперь он, тяжело дыша, обрезал пробку со всех сторон и скашивал ее края.

— Чтобы заткнуть дыру?

— Именно, — сказал Под. — Когда заберемся внутрь, засунем ее туда вроде затычки, закроемся наглухо.

Арриэтта снова вскарабкалась по корням наверх. Родители видели ее на гребне склона. Там было более открытое место, и ветер развевал ее волосы. Вокруг нее на фоне темнеющего неба колыхались, скрещиваясь друг с другом, высокие травины.

— Ей нравится жить на открытом воздухе, — нежно сказала Хомили.

— А тебе? — спросил Под.

— Ну, — ответила, помолчав, Хомили, — насекомые не в моем вкусе, Под, я их никогда не любила. — Да и суровая жизнь тоже не по мне. Но сегодня, — она посмотрела вокруг, — сегодня у меня вроде бы хорошо на душе.

— Вот это разумные слова, — продолжая орудовать лезвием бритвы, сказал Под.

— Но возможно, — продолжала Хомили, глядя на него, я так себя чувствую благодаря этой пробке.

Где-то далеко заухала сова — глухой звук плавно и мелодично долетал к ним из полутьмы. Глаза Хомили расширились от страха.

— Арриэтта! — пронзительно позвала она. — Быстро! Скорее спускайся сюда.

В чайнике было уютно, а с закрытым входом и опущенной крышкой к тому же вполне безопасно. Опустить крышку уговорила их Хомили.

— Смотреть нам ночью не на что, — объяснила она Арриэтте и Поду, — а воздуха сюда попадает! достаточно и через носик.

Когда они проснулись на следующее утро, солнце уже поднялось и стенки чайника сильно нагрелись. Какая радость — поднять крышку, подтягивая постепенно веревку, и увидеть безоблачное небо! Под выбил ногой пробку, они выбрались через дыру наружу и перед ними снова был берег…

Завтракали они на воздухе. Яйцо понемногу уменьшалось, но оставалось еще две трети.

— А солнечный свет — та же еда, — заметил Под.

После завтрака, взяв шляпную булавку, Под отправился к трубе посмотреть, что вынесла вода; Хомили вывесила проветрить красное овеяло, затем занялась в чайнике уборкой, а Арриэтта снова залезла по корням наверх, чтобы обследовать склон.

— Не уходи далеко, — предупредил Под, — и время от времени подавай голос. Нам не нужны сейчас никакие происшествия… и по крайней мере — до возвращения Спиллера.

— И после его возвращения — тоже, — ввернула Хомили.

Но она казалась непривычно спокойной и умиротворенной: делать ей было нечего — только ждать, — никакой работы по дому, никакой готовки, никаких поисков добычи, никаких планов…

«Можно в кои веки понежиться», — додумала она и устроилась поудобнее на красном одеяле под горячими лучами солнца. Под и Арриэтта решили, что она задремала, но они ошибались: Хомили строила воздушные замки. Она рисовала себе их будущий дом — с окнами и парадной дверью — настоящий семейный очаг. Иногда он виделся ей маленьким и уютным, иногда — в четыре этажа высотой. «А не поселиться ли нам в особняке?» — спросила она себя.