По какой-то непонятной причине мысль об особняке напомнила ей о Люпи: «Интересно, что они подумали, спустившись вниз из этих своих темных комнатенок? — Что мы растворились в воздухе… провалились сквозь землю… так это для них и выглядит». Хомили представила удивленное лицо Люпи, громкие возгласы, предположения… И, улыбаясь про себя, она прикрыла глаза: «Они в жизни не догадаются, что мы ушли в водосток, — подумала она. — А уж мысль о Литл-Фордэме им и в голову не придет, для этого у них слишком бедная фантазия».

Прошло два безмятежных солнечных дня, а на третий день пошел дождь. Уже с утра начали сгущаться тучи, и к полудню лило, как из ведра. Сперва Арриэтта, желая остаться на воздухе, укрылась среди корней под нависающей кромкой берега. Но вскоре дождь усилился, ветер кидал ей брызги в лицо, а сверху на нее текли целые потоки; корни сделались скользкими и грязными. Все трое кинулись бежать к водостоку.

— Во всяком случае, — заметила Хомили, когда они уселись, скорчившись, в начале трубы, — отсюда нам все видно, не то что в чайнике.

Однако им пришлось отсюда уйти, когда Под услышал далеко в трубе нарастающий шум.

— Холмкрофт! — воскликнул он, прислушиваясь. — Скорей выходите… Бежим.

Но, глядя на серую пелену дождя, Хомили продолжала сидеть. Если уж им суждено промокнуть до нитки, заявила она, горячая вода приятней холодной.

Они все же ушли оттуда, и хорошо сделали: река поднялась почти до самого обрыва, который им надо было обогнуть, чтобы добраться до чайника. Песчаную кромку берега уже залило, и им пришлось разуться и идти босиком. Вода была мутная и коричневая от ила. Мелкую зыбь сменили упругие, стремительные волны, и, когда добывайки бежали к чайнику, они увидели, что поток несет огромные ветви, то скрывающиеся в глубине, то вновь взлетающие на гребнях волн.

— Спиллер не сможет плыть по такой воде… — простонала Хомили в то время, как добравшись до чайника, они переодевались в сухую одежду.

Голос ее, хотя она кричала во все горло, был едва слышен из-за грохота дождя, барабанившего по крыше. Снизу, так близко, словно это было в подвале их дома, доносился рев разлившейся реки. Но чайник, стоящий на каменном фундаменте и накрепко застрявший в откосе берега, казалось, был несокрушим. Носик у него глядел в подветренную сторону, крышка не пропускала внутрь ни одной капли.

— Двойной ободок, — объяснил Под. — Эти старомодные чайники сделаны, как надо…

Рассчитывая на то, что скоро появится Спиллер, они съели остаток яйца. Они все равно не наелись и горестно смотрели через входную дыру, как поток пронес мимо них полбуханки хлеба.

Наконец совсем стемнело; они закрыли вход пробкой и приготовились ложиться.

— Во всяком случае, сказал Под, — здесь сухо и тепло. И, конечно же, скоро прояснится…

Но на следующий день по-прежнему шел дождь. И на следующий…

— Он не сможет вернуться в такую погоду, — стонала Хомили.

— Для Спиллера нет невозможного, — сказал Под. — Этот ящик вполне надежное судно, и навес у него крепкий. Течение здесь, под куманикой, идет у самого берега. Вот почему он выбрал этот уголок. Помяни мои слова, Хомили, он может появиться в любой момент. Спиллер не из тех, кто пугается капли дождя.

Разговор этот был в их «банановый» день. Под отправился на разведку по скользкой корке грязи под куманикой. Таща вперед ее свисающие ветви, вода ровным и сильным потоком шла через укрытие, где Спиллер держал свою барку. В ветвях застряла наполовину пустая пачка промокших насквозь сигарет, мокрый лоскут и перезревший банан.

Когда Под принялся через входную дверь протискивать его дюйм за дюймом в чайник, Хомили отчаянно завизжала. Она не поняла сперва, что это такое, а когда узнала банан, стала смеяться и плакать одновременно.

— Успокойся, Хомили, — печально глядя на нее, сказал Под; втолкнув наконец весь банан, он заглянул внутрь. — Возьми себя в руки.

Что она и сделала… почти что сразу.

— Ты должен был нас предупредить, — протестующе сказала она, все еще тихонько всхлипывая и вытирая фартуком глаза.

— Я звал вас, — сказал Под, — но дождь так грохочет…

Они досыта наелись бананом — все равно он перезрел, и долго хранить его было нельзя. Под нарезал его поперек вместе со шкуркой, чтобы удобнее было держать. Дождь так барабанил по крышке, что вести беседу было трудно.

— Льет еще сильней, — сказал Под.

Хомили наклонилась к нему.

— Ты не думаешь, что с ним случилась беда? — спросила она, стараясь говорить как можно громче.

Под покачал головой.

— Он вернется, когда перестанет лить. Надо запастись терпением, — добавил он.

— Чем запастись? — крикнула Хомили, перекрывая шум ливня.

— Терпением, — повторил Под.

— Я тебя не слышу…

— Терпением! — во все горло заорал Под.

Дождь стал попадать в носик чайника. Пришлось пожертвовать одеялом. Хомили забила его в носик, и в чайнике вскоре стало очень душно.

— Может, и через месяц не перестанет, — проворчала Хомили.

— Что? — крикнул Под.

— И через месяц, — повторила Хомили.

— Что — через месяц?

— Дождь не перестанет! — крикнула Хомили.

Разговаривать было невозможно, и они замолчали: игра не стоила свеч. Все трое зарылись в сено и попробовали уснуть. Так как животы у них были полны, а в чайнике было тепло и душно, они вскоре задремали. Арриэтте снилось, будто она вышла в море на барке Спиллера — ее слегка покачивало; сперва это нравилось Арриэтте, но затем барка стала вращаться. Она вращалась все быстрей и быстрей, вот она превратилась в колесо, оно вертелось… вертелось… Арриэтта ухватилась за спицы, но они обернулись соломинами и сломались у нее в руках. Она ухватилась за обод, но он с разгона отбросил ее. Арриэтта услышала, как чей-то голос вновь и вновь повторяет:

— Проснись, Дочка, проснись…

Арриэтта открыла глаза; голова у нее кружилась, в мерцании полусвета кружилось и все вокруг. «Утро», — догадалась Арриэтта; и кто-то вытащил из носика одеяло. У себя за спиной она разглядела отца; вид у него был странный: казалось, каким-то необъяснимым образом он приклеился к стенке чайника. Напротив она увидела мать, раскинув руки в стороны, словно фея с подмятыми крыльями, она стояла так же плотно прижавшись к стенке. Сама Арриэтта, пытаясь подняться с пола, почувствовала, что ее крепко держит какая-то таинственная сила.

— Мы на плаву, — крикнул Под, — и нас вертит!

И Арриэтта заметила, что их не только вращает, но и раскачивает из стороны в сторону.

— Мы дрейфуем, плывем по воле волн, — продолжал Под, — нас несет вниз по течению.

— О господи! — простонала Хомили, поднимая глаза; это было единственное движение, которой она могла сделать, ведь она пристала к стенке чайника, как муха к липкой бумаге.

Но она еще не закончила, как скорость, с какой несся вперед чайник, замедлилась, он стал не так быстро кружиться, и на глазах у Арриэтты мать медленно соскользнула вниз, с хлюпаньем села на пропитанное водой сено.

— О господи! — снова проговорила Хомили.

Арриэтта заметила, что без труда слышит ее; дождь наконец затих.

— Хочу поднять крышку, — сказал Под.

Когда чайник перестал вращаться, он, упав сперва на колени, медленно поднялся, держась за стенку, так как их все еще качало.

— Помоги мне, Арриэтта.

Они вместе уцепились за веревку. Через вход, несмотря на пробку, просочилась вода и по дну плавало мокрое сено. Ноги у них скользили, но постепенно, рывок за рывком, они подняли крышку и увидели над соловой круг ярко-голубого неба.

— О господи! — не переставая стонала Хомили иногда добавляя: — Боже мой!

Но она помогла им собрать в кучу узлы.

— Нам надо подняться, так сказать, на палубу, — настойчиво повторял Под, — . здесь, внутри, мы пропадем.

Выкарабкаться наружу оказалось нелегко. Все было пущено в ход; веревка от крышки, шпилька, остатки банана, узлы, и наконец, сами не зная, как, они выбрались наверх круто накренившегося чайника — навстречу жаркому солнцу и безоблачному небу. Сев на край отверстия, Хомили изо всех сил уцепилась за ручку чайника; ноги ее свисали внутрь; Арриэтта сидела рядом с ней, держась за ободок. Чтобы убрать лишний вес. Под разрезал веревку и столкнул крышку за борт, и теперь они смотрели, как она удаляется от них.