Как ни странно, когда Под показал его Хомили она не встревожилась; прикрыв глаза от солнца, она некоторое время смотрела на него.

— Никто из человеков, — сказала она наконец! — не разберет, что туг такое, на этих ветках, — слишком далеко…

— Могут и заметить, — сказал Под, — если мы будем двигаться. Застанут нас врасплох…

— Не застанут. Мы заметим их первые. Пошли, Под, надо разгрузить чайник и положить вещи на просушку.

Они спустились вниз и, переложив балласт, сумели сильно накренить чайник.

Когда наклон оказался достаточным, Под взял веревку и привязал ручку к проволоке под водой. Теперь чайник не мог сдвинуться с места, и им было легко залезать в него через верхнее отверстие. Скоро все их пожитки уже лежали на солнце, а сами добывайки, усевшись рядком на обсохшей ветке ольхи, с аппетитом ели банан.

— Могло быть во много раз хуже, — проговорила Хомили с набитым ртом, озираясь по сторонам.

Она была рада тишине и неподвижности. Правда, внизу, между переплетенными ветками, поблескивала темная вода, но она казалась такой спокойной, до нее было так далеко, что о ней можно было забыть.

Поев, Арриэтта спустилась к самой кромке острова; туда, где играла мелкая рябь, и, сняв чулки и туфли, свесила вниз ноги.

Ей казалось, что вокруг звучат приглушенные голоса без умолку, без остановки, слышится неясный лепет, рокот, ропот, журчание, бормотание, — невнятный, таинственный говор реки… Вскоре Арриэтта перестала прислушиваться, как бывало, переставала слушать мать, когда та без конца рассказывала ей одно и то же. Однако шум реки по-прежнему Стоял в ее ушах, и ей подумалось о том, что он заглушает все остальные звуки. Под его покровом на остров может незаметно влезть кто угодно, и неожиданно на них напасть. И тут до ее сознания дошло, что попасть к ним можно только по воде. В тот же миг на веточку рядом с ней опустилась синица. Склонив на сторону голову, она уставилась на банановую кожуру, оставшуюся от ломтя банана, съеденного Арриэттой на завтрак. Арриэтта подняла ее и кинула в синицу та тут же улетела.

А Арриэтта вновь забралась наверх. Время от времени она слезала с сухих веток на мокрые пониже. В причудливых пустотах между ними, то освещенный солнцем, то тонущих в тени, было за что ухватиться руками и куда поставить ногу. Над ней на фоне ясного неба перекрещивались сучья и ветки. Один раз Арриэтта спустилась внутрь, к темной воде, и, пренебрегая опасностью, склонилась к ней, всматриваясь в свое отражение, которое глядело на нее из глубины. Она нашла улитку, прилепившуюся к листу, а опустив ногу в воду, распугала головастиков — многочисленное лягушачье потомство. Арриэтта попыталась вытащить водоросль, но скользкий стебель не поддавался ее усилиям слегка растянувшись, как кусок эластичной резины, он неожиданно вырвался из рук.

— Ты где, Арриэтта? — позвала сверху Хомили. — Вылезай оттуда, там сыро…

Но Арриэтта будто не слышала. Она нашла куриное перо, пучок овечьей шерсти и половину мяча для пинг-понга, все еще пахнувшего целлулоидом. Наконец Арриэтта вышла наружу, чтобы похвастаться своей добычей. Родители не поверили своим глазам. Хомили тут же сделала из овечьей шерсти подушку, засунула ее в половинку мяча и села на нее.

— Очень удобно, — с жаром сказала она, слегка покачиваясь.

Один раз на мосту показались человеки: два деревенских мальчика лет девяти-десяти. Они дурачились, хохотали, лазали по перилам и бросали в реку камни. Когда мальчики повисли на перилах, чтобы посмотреть, как плывут по течению кинутые ими ветки, добывайки замерли, вперив взгляд в их спины.

— Хорошо, что мы с этой стороны моста, — пробормотал Под, не разжимая губ.

Солнце садилось, река сверкала, как жидкое золото. Арриэтта прищурилась — от блеска было больно глазам.

— Даже если они увидели нас, — шепнула она, — не сводя взора с моста, — им сюда не добраться, тут для них слишком глубоко.

— Возможно, — сказал Под, — но пойдут разговоры…

Наконец мальчики ушли. Однако добывайки по-прежнему не шевелились, они вглядывались в кусты, стараясь расслышать сквозь шум реки, не доносятся ли с тропинки за ними человечьи голоса.

— Думаю, они пошли напрямик через поле, — сказал Под. — Ну-ка, Арриэтта, помоги мне управиться с брезентом.

До того, как на мосту появились мальчишки, Под устраивал убежище на ночь в продолговатой выемке, где лежали рядком четыре ветки: кусок плаща, затем их сухая одежда, комок овечьей шерсти вместо подушки, красное одеяло и поверх всего — еще один кусок брезента. Прекрасная защита от дождя, и росы, и чужих глаз на берегу — уютное, теплое гнездышко.

Высокая вода начала спадать, и остров, казалось, поднимался все выше. Взору открылись невидимые раньше глубины; внутри мотка ржавой проволоки они обнаружили разбухший от воды башмак.

— Нет, тут поживиться нечем, — сказал Под, поразмыслив. — Разве что шнурками…

Хомили тоже присоединилась к ним и теперь с любопытством оглядывалась кругом. Ей пришлось призвать всю свою смелость, чтобы спуститься в такую глубь; она не знала, куда ей ступить. Некоторые ветки сгнили и рассыпались от прикосновения, другие, которые заклинило не так крепко, уходили у нее из-под ног, все сооружение дрожало, то тут, то там что-то рушилось в воду. Все это напоминало гигантскую гору бирюлек, когда игроки пытаются ее разобрать. Хомили вдруг осознала, что их остров не разваливается окончательно на составные части лишь потому, что каждый листик, прутик, пучок водорослей переплетен с другими. И все же по пути наверх она отщипнула молодой побег боярышника, на котором она заметила почки.

— Будет нам на ужин вроде бы салат, — объяснила она Арриэтте. — Нельзя же до скончания века питаться только яйцом и бананом.

Ужинали они на той стороне острова, которая была против течения; у самых ног плескались мелкие волны. Вода больше не доставала до лежавшего на боку, крепко привязанного чайника; уровень реки быстро падал, поднятая со дна муть оседала.

Их ужин — последний кусочек липкого банана — нельзя было назвать сытным. Добывайки по-прежнему были голодны, даже когда прикончили почки боярышника и запили их холодной водой. Они мечтательно вспоминали о Спиллере и его барке, доверху нагруженной добычей.

— А что если мы его прозеваем? — спросила! Хомили. — Вдруг он проплывет здесь ночью?

— Я сегодня не лягу, — сказал Под.

— О, Под, — воскликнула Хомили, — но тебе требуется восемь часов сна!

— Не этой ночью, — возразил Под, — и не завтрашней. Нам нельзя спать, пока стоит полная луна.

— Но мы можем дежурить по очереди, — сказала Хомили.

— Сегодня караулить буду я, — сказал Под, а там посмотрим.

Хомили не ответила — она не сводила глаз с воды. Вечер был сказочный; взошла луна, однако яркие краски дня хотя и приглушались, еще не совсем погасли, все вокруг, казалось, светится изнутри.

— Что это? — вдруг сказала Хомили, вглядываясь в воду, что-то розовое…

Под и Арриэтта посмотрели вниз. Под самой поверхностью воды что-то извивалось, стоя против течения.

— Червяк, — сказала Арриэтта.

Хомили задумчиво воззрилась на него.

— Ты был прав, Под, — Немного помедлив, сказала она, — я переменилась…

В каком смысле? — спросил Под.

— Глядя на этого червяка, — продолжала Хомили, — я подумала… — Она приостановилась. — Ну, я подумала… пожалуй, я бы его съела. Конечно, если его отскрести и отмыть добела, чтобы он был чистый, как стеклышко.

— Что, сырым? — воскликнул Под.

— Нет, естественно, тушеного, — сердито ответила Хомили, — с диким чесноком.

Она снова посмотрела вниз.

— За что он зацепился?

Под наклонился вперед.

— Мне плохо видно…

Неожиданно на лице его отразился испуг, напряженно-внимательный взгляд устремился по невидимой кривой к поросшему кустами берегу.

В чем дело, Под?

Он медленно поднял глаза — в них застыл ужас.

Кто-то удит, — чуть слышно шепнул он.