Должно быть, она все же задремала (как она потом поняла), потому что ей привиделось, что она пересекает Паркинс-Бек; была ночь, дул сильный ветер, и поле поднималось перед ней крутой горой; она карабка­лась вверх вдоль живой изгороди рядом с газопроводом, ноги ее скользи­ли в мокрой траве, то и дело она спотыкалась и падала. Деревья с шумом раскачивались во все стороны, ветви их метались на фоне неба. А затем (как она рассказывала много позднее) послышался треск, словно де­ревья раскалывались в щепы…

И Хомили проснулась. Она огляделась: все было на своем месте, лам­па по-прежнему горела, и все же, она сразу это почувствовала, что-то бы­ло не так: был сильный сквозняк, горло у нее пересохло, на зубах скрипел песок. Она взглянула наверх.

— Под! — закричала Хомили пронзительно и уцепилась за его плечо. Под перевернулся на другой бок и сел. Они оба глядели на потолок: один край его отделился от стенки, и весь потолок поднялся под острым углом — вот откуда шел сквозняк, — а в отверстии, в каком-нибудь дюйме от изголовья кровати — торчал странный предмет: огромный серый сталь­ной брус с плоским сверкающим концом.

— Это отвертка, — сказал Под.

Они глядели на нее во все глаза, как завороженные, не в силах дви­нуться с места, и несколько мгновений серый брус тоже оставался непо­движным. Затем медленно-медленно он качнулся вверх, и острый край прижался к потолку. Хомили услышала скрип наверху и короткий вздох.

— Ой, колени, — закричала Хомили, — ой, мурашки!

И тут с треском крыша их дома вся целиком отлетела прочь и упала где-то, где — им не было видно.

Хомили завопила во все горло, это был настоящий, полновесный вопль, громкий и пронзительный, она вопила от всей души, казалось, крик успо­каивает ее, она обретает в нем равновесие; глаза ее — не без любопытст­ва — смотрели вверх, в освещенную пустоту. Там, поняла она, высоко-вы­соко над ними, казалось, выше неба, был еще один потолок, с него

свисал копченый окорок и две вязки лука. В дверях появилась Арриэтта; дрожа от холода и страха, она крепко вцепилась в свою ночную рубашку. Под шлепнул Хомили по спине.

— Кончай, — сказал он, — хватит. — И она вдруг замолкла.

И тут между ними и тем далеким-далеким потолком возникло огромное лицо. Оно качалось над ними, улыбающееся, страшное в наступившей ти­шине.

— Это твоя мама? — спросил через секунду удивленный голос, и Ар­риэтта шепнула от двери:

— Да.

Это был мальчик.

Под вылез из кровати и стал рядом, дрожа от холода в одной ночной рубашке.

— Вставай, — сказал он Хомили, — не можешь же ты оставаться в по­стели.

Еще как могла! На Хомили была старая ночная рубашка с заплатой на спине, и ничто на свете не заставило бы ее двинуться с места. В груди ее закипал гнев: ее застали врасплох, с папильотками на голове, и она вдруг вспомнила, что вчера из-за всей этой сумятицы впервые в жизни не вымы­ла посуду после ужина и та стоит грязная в кухне на столе всем на обо­зрение. Хомили сердито уставилась на мальчика — в конце концов, он был всего лишь ребенок.

— Положи крышу на место! — сказала она. — Немедленно! — Глаза ее метали молнии, папильотки тряслись.

Мальчик стал на колени, но и тогда, когда его большое лицо совсем близко наклонилось к ней, она не отступила. Она увидела его нижнюю губу — розовую и пухлую — совсем как у Арриэтты, только во много раз больше; губа задрожала.

— Но я вам кое-что принес, — сказал он. Хомили все так же сердито смотрела на него.

— Что? — спросила Арриэтта.

Мальчик взял что-то у себя за спиной и, держа так, чтобы не перевер­нуть, осторожно стал опускать к ним какой-то деревянный предмет.

— Вот что, — сказал он.

Он тяжело сопел от напряжения и даже высунул кончик языка. Дере­вянный предмет оказался кукольным буфетиком с двумя ящиками и пол­ками внизу, полными столовой посуды. Мальчик поставил его в ногах кро­вати, на которой сидела Хомили. Арриэтта подбежала поближе, чтобы по­лучше рассмотреть.

— Ах! — восторженно вскричала она. — Мамочка, погляди! Хомили кинула быстрый взгляд — буфет был из темного дуба, посуда разрисована от руки — и тут же отвела глаза.

— Да, — холодно сказала она. — Очень мило.

Наступило короткое молчание, никто не знал, как его нарушить.

— Дверцы внизу открываются по-настоящему, — сказал наконец мальчик, и к ним опустилась большущая рука, пахнувшая банным мылом. Арриэтта прижалась к стенке, а Под тревожно воскликнул:

— Осторожно!

— Верно, — через секунду сказала Хомили. — Вижу. Открываются. Под облегченно вздохнул — огромная рука исчезла.

— Ну вот, Хомили, — стараясь умиротворить ее, сказал он, — ты всегда хотела иметь что-нибудь в этом роде.

— Да, — сказала Хомили. Она все еще сидела торчком на постели, об­хватив колени руками. — Большое спасибо. А теперь, — холодно продол­жала она, — будь любезен, опусти крышу.

— Подождите минутку, — умоляюще произнес мальчик. Он снова по­шарил у себя за спиной, рука снова опустилась к ним в комнату — и вот рядом с буфетиком стояло крошечное креслице, обтянутое красным бар­хатом.

— Ах! — снова воскликнула Арриэтта, а Под смущенно сказал:

— Как раз мне впору.

— Попробуйте, сядьте, — попросил мальчик. Под тревожно взглянул на него.

— Ну же, папа, — сказала Арриэтта, и Под сел — прямо в ночной ру­башке; его босые ноги чуть-чуть не доставали до земли.

— Очень удобно, — сказал он.

— Оно будет стоять у очага в столовой! — воскликнула Арриэтта. — Оно будет так мило выглядеть на красном ковре…

— Давайте попробуем, — сказал мальчик, и рука снова опустилась. Под еле успел соскочить с кресла и поддержать закачавшийся буфетик, в то время как кресло взмыло у него над головой и опустилось, по-види­мому, в соседней комнате. Арриэтта выбежала из спальни родителей и пом­чалась по коридору.

— Ах! — раздался ее голос. — Идите посмотрите. Просто прелесть! Но Под и Хомили не двинулись с места. Мальчик потолком нависал над их головами, им были видны пуговицы на его ночной рубашке, как раз на животе. Видимо, он разглядывал столовую.

— Что вы держите в горчичнице? — спросил он.

— Уголь, — раздался голос Арриэтты. — И я помогала добывать этот новый ковер. Вот часы, о которых я тебе говорила, и картины…

— Я тебе принесу марки получше, — сказал мальчик. — У меня есть юбилейные с видом на Тадж-Махал.

— Погляди! — снова послышался голос Арриэтты, и Под взял Хоми­ли за руку. — Вот мои книги…

Хомили крепче вцепилась в Пода, в то время как огромная рука опу­стилась рядом с Арриэттой.

— Тихо, — прошептал Под, — сиди спокойно… Мальчик, видимо, рассматривал книги.

— Как они называются? — спросил он, и Арриэтта одним духом вы­палила все названия подряд.

— Под, — шепнула Хомили, — я сейчас закричу…

— Нет, — шепнул Под в ответ. — Не надо. Ты уже кричала.

— Я чувствую, что крик подступает мне к горлу.

Под встревоженно взглянул на нее.

— Задержи дыхание, — сказал он, — и считай до десяти.

— Ты не можешь почитать их мне? — спросил мальчик у Арриэтты.

— Могу, — ответила Арриэтта, — но я бы лучше почитала что-нибудь новое.

— Но ты же не приходишь ко мне, — жалобно протянул мальчик.

— Верно, — сказала Арриэтта. — Теперь буду приходить.

— Под, — шепнула Хомили, — ты слышал, что она сказала?

— Да-да, — шепнул Под, — не волнуйся…

— Хочешь посмотреть кладовые? — спросила Арриэтта, и Хомили при­жала руку ко рту, чтобы заглушить крик.

Под взглянул наверх.

— Эй! — позвал он, стараясь привлечь к себе внимание мальчика. — Положи крышу на место, — попросил Под, стараясь говорить убедитель­но и деловито, — мы замерзнем.

— Хорошо, — согласился мальчик, но голос его звучал нерешительно: он потянулся за куском пола, служившим им потолком. — Заколотить гвоздями снова? — спросил он и взял молоток.