Я устал. Но «Помощь писателям» уже ушла в прошлое, одна литературная эпоха миновала. Я больше никогда не вернусь на международные книжные ярмарки. Однако я решил попробовать спасти свою жизнь.

Когда мы приземлились в Неаполе, я первым вышел из самолета. Пробежав через зал прибытия, я упал на заднее сиденье такси позади шофера и велел ехать в Амальфи. Ему наверняка не часто приходилось везти пассажира так далеко.

Я никогда не был в той части побережья, но мне неоднократно рекомендовали провести несколько дней в очаровательном городке на берегу Салернского залива. Об Амальфи мне рассказывала Мария, она была там в детстве на каникулах. Роберт тоже часто вспоминал поездку в Южную Италию, которую совершил еще до того, как Венке ушла от него.

Мы проехали мимо Помпеи, и я представил себе жителей этого города за несколько минут до извержения Везувия. Как только перед моим мысленным взором появилась эта картина, я попытался ее прогнать. То, что я увидел, можно было определить одним словом — vanitas, суета. Раздался грохот. И Везувий обрушил свой гнев на всех этих кривляк.

Когда мы перевалили через гору и стали спускаться к берегу мимо лимонных рощ, я попросил шофера отвезти меня в отель «Луна Конвентино», о котором много слышал. Я не знал, есть ли там свободные номера, но до Пасхи оставалась еще целая неделя.

Свободных номеров оказалось достаточно. Я выбрал пятнадцатый, к счастью, он был не занят, предупредил, что проживу у них не меньше недели, и вскоре уже сидел перед окном и смотрел на море. В комнате было два больших окна, перед вторым, опершись о подоконник, примостился Метр, он тоже глядел на море. Солнце стояло довольно низко, было примерно четверть десятого.

Я склонился над старинным письменным столом. За ним когда-то сидел и писал Хенрик Ибсен, я слышал, что он останавливался в пятнадцатом номере этого старого отеля, бывшего в четырнадцатом веке францисканским монастырем. Именно здесь он закончил работу над «Кукольным домом», теперь тут висел его портрет.

Я вдруг подумал, что вырос в кукольном доме. И снова вспомнил то, что всегда пытался забыть, и это была не сказка, которую я написал на обоях маминой спальни, это был кошмар, уходящий корнями гораздо глубже. Я чувствовал угрозу, исходящую от темной холодной бездны под тонким льдом, на котором я танцевал.

В этой самой комнате Ибсен учил Нору танцевать дикий паучий танец, тарантеллу, рассуждал я, собственно, это был танец смерти. Укушенный тарантулом человек танцует, пока не падает замертво. Пауком был, разумеется, адвокат Крогстад, раньше я никогда не думал об этом, но теперь это удивило меня. Я невольно улыбнулся. Я попал в Неаполь случайно. Если судьба существует, она очень иронична.

Бросив последний взгляд на море, я осмотрел свой номер. Метр уже беспокойно бегал взад и вперед по керамическим плитам. Один раз он остановился и властно взглянул на меня, указывая в мою сторону своей бамбуковой тростью.

— И что теперь? — спросил он. — Может, мы теперь покаемся в своих грехах?

Я достал ноутбук, сел к столу и начал писать историю своей жизни.

В углу перед камином стоят две пустые бутылки из-под виски. Не понимаю, почему прислуга не убрала их, но я брошу их в мусорную корзину, прежде чем рано утром пойду завтракать.

Я прожил здесь уже десять дней и за последние три дня ничего не написал. Писать больше было не о чем. Но теперь есть.

Первый раз после отъезда Марии я встретил женщину, с которой оказался, как говорят, на одной волне. У меня здесь появилась подруга, мы с ней совершаем долгие прогулки по береговым пустошам вокруг Амальфи. Она, как девочка, носит белые сандалии и желтое летнее платье, в них она ходила и в горы. У нее хорошее чувство юмора, и она не из тех, кого может испугать холодный душ. Сегодня нас застигла сильная гроза.

Я много думал о предостережении Луиджи, но мне трудно представить себе Беату в роли подсадной утки, мы уже сильно привязались друг к другу. Если ее и подослали сюда как подсадную утку, то, наверное, она по пути отказалась от этой роли. Я до сих пор не видел никого с микрофоном в ухе, и мы с ней уже два раза были в Мельничной долине, где не встретили ни одной живой души.

Я убежден, что у Беаты тоже есть своя тайна. Она так странно вела себя, когда мы сегодня вечером возвращались из маленькой деревушки Поджеролы. На нее вдруг напал страх, она горько плакала и сказала, что мы больше не должны встречаться.

Однако рано утром мы все-таки отправимся на прогулку через горы в Равелло. Беата свободна, она ни с кем не связана, возможно, я спрошу у нее, не хочет ли она отправиться со мной на Тихий океан. Я расскажу ей о «Помощи писателям» и уже поведал несколько историй. Мне больше не надо сдерживать себя, я выпускаю все сюжеты на волю и возвращаю себе то, что принадлежит мне.

Вскоре Беата прочтет и то, что я написал в отеле за эти дни. Не думаю, что ее шокируют мои отношения с девушками, может быть, они даже развеселят ее. После вчерашних слез ей это будет полезно. Она тоже не монашка, я не спрашивал ее о прошлом, но оно не имеет никакого значения ни для кого из нас. Она еще не знает, что я очень богат, сперва я спрошу, не поедет ли она со мной на Тихий океан, и только после этого расскажу о своей полной материальной независимости. Я уже начал изучать авиамаршруты. По средам есть рейс из Мюнхена в Сингапур, и я на всякий случай заказал два билета. Места ID и IG в первом классе.

Посмотрим, что будет.

Мы сможем переезжать с острова на остров, пока не выберем то, что нам подходит. Сможем, если на то пошло, купить дом, может быть, найдем бунгало с видом на море. Я уже могу уйти на покой, а Беата пишет акварели.

Опять я расфантазировался. Но многого для этого не надо.

Закончив свое краткое жизнеописание — вплоть до поспешного отъезда из Болоньи, — я несколько часов просидел перед окном, не сводя глаз с волн, бьющихся о Сарацинскую башню. Это было в Страстную пятницу, за день до того я встретил Беату. И даже не пошел в город, чтобы посмотреть на процессию в память о муках Христовых.

Я решил попросить разрешения отправить из отеля электронной почтой Луиджи то, что я здесь написал. Возможно, будет неплохо запутать след. Пусть Луиджи, если захочет, отдаст мою исповедь своему другу журналисту, который пишет для «Коррьере делла сера», а тот уже может делать с ней все, что угодно. Я заинтересован, чтобы историю опубликовали как можно скорее или хотя бы сослались на нее. А я бы тем временем уже уехал из страны, изгой не должен надолго задерживаться в одном месте.

Проснувшись на другое утро, я все-таки решил остаться в Амальфи еще на один день. Была Великая суббота, погода прекрасная, и я еще не выбрался в Музей бумаги. После завтрака я спустился в город и купил «Коррьере делла сера» — ее я покупал каждый день. Два дня назад в короткой заметке о книжной ярмарке в Болонье я нашел пару строчек о том, что в этом году на ярмарке не было представлено ни одной сенсационной книги за опцион на которую бились бы все издатели, — тогда еще не существовало книг о Гарри Поттере. В этом году сенсацию вызвали слухи о некоем Пауке. За этим прозвищем скрывалась таинственная современная фабрика фантазии (sic!), которая снабжала идеями и полуфабрикатами для романов писателей по всему миру. Автор статьи, Стефано Фортерчиари, напоминал, что в древние времена люди нередко приписывали прославленному автору целый ряд чужих произведений. Но в случае с фабрикой идей речь идет о противоположном явлении. Несколько десятков, а может, и сотен книг были написаны на основе идей и набросков, принадлежавших одному человеку. Я невольно улыбнулся, прочитав эти строки. После меня останется заметный след.

Автор статьи делал интересный вывод: описанный им феномен не столь оригинален, как можно подумать. Церковники во все времена заявляли нечто подобное о книгах Библии. Библия, безусловно, составлена из произведений многих писателей, но богословы считают, что за всем этим собранием текстов стоял один метаписатель. Они отнюдь не имели в виду, будто Бог вдохновил каждую фразу Библии, Бог действует не так. Но Он дал каждому писателю некий le clou (стержень, толчок). Он дал им нечто, над чем можно подумать.