Жрец ударил в гонг. Своды куполов храма, украшенные великолепной многоцветной резьбой, отозвались одинокой нотой, которая повторялась все тише и тише, становясь лишь воспоминанием о звуке... душою звука.

Мара стояла, коленопреклоненная, на каменных плитах пола, вытягивающих тепло из ее тела. Она вздрогнула, но не от холода, а затем слегка повела глазами влево, где точно в такой же позе стояла другая посвящаемая, повторившая движение Мары, когда та приподняла белое покрывало, подобающее послушнице ордена Лашимы - богини Внутреннего Света. Сохраняя предписанную ей неудобную позу под полотняной драпировкой, образующей над головой некое подобие шатра, Мара нетерпеливо дожидалась момента, когда можно будет наконец опустить ткань. Она совсем чуть-чуть подняла покрывало, а оно уже оттягивало ее руки, словно каменные гири! Снова прозвенел гонг. Это послужило напоминанием о вечном присутствии богини, и Мара с раскаянием осознала, что опять позволила себе отвлечься на пустяки. Теперь, как никогда, она должна быть собранной и сосредоточенной. Мысленно она попросила у богини прощения, сославшись в свое оправдание на усталость, возбуждение и непонятные предчувствия. Мара молила богиню, чтобы та помогла ей обрести внутренний мир, к которому она так страстно стремилась.

Раздался третий удар гонга, а всего их должно было прозвучать двадцать два: двадцать - в честь богов, один - в честь Света Небес и один - в честь двух девочек, ожидавших сейчас момента, когда они смогут начать служение богине мудрости Верхнего Неба. Семнадцатилетняя Мара готовилась отречься от бренного мира, так же как и стоявшая рядом девушка, которая - когда отзвучат еще девятнадцать ударов гонга - будет считаться ее сестрой, хотя они впервые встретились только две недели тому назад.

Мара размышляла о своей будущей сестре. Ора была вспыльчивой и своевольной девчонкой, чье семейство, отнюдь не родовитое, но богатое, проживало в провинции Лаш; сама же Мара происходила из древнего и могущественного рода Акома. То, что Ора получила доступ в храм, должно было показать всему свету набожность ее семьи; так приказал ее дядюшка, самозваный властитель: он любыми способами норовил втереться в какой угодно клан, лишь бы там соглашались принимать членов этого семейства. Мара готова была даже пойти против воли отца, лишь бы вступить в орден Лашимы. Когда девушки поведали друг другу свои истории, Ора сначала отнеслась к услышанному с недоверием, а потом чуть ли не возмутилась, узнав, что дочь могущественного властителя сама пожелала провести всю жизнь за стенами обители. Происхождение Мары сулило ей высокое положение в обществе, сильных союзников, множество знатных искателей ее руки и наверняка - брак с отпрыском другого именитого рода. А вот ее, Ору, принесли в жертву - так она это называла - именно для того, чтобы девушки следующих поколений в ее семье могли иметь все те блага, от которых Мара готова была отречься по собственной воле. Уже не в первый раз Мара задумалась, сможет ли Ора стать доброй сестрой ордена. А потом - и тоже не в первый раз - Мара спросила себя, достойна ли она сама нести сестринское служение.

Услышав новый удар гонга, звучный и глубокий, Мара на мгновение закрыла глаза, мысленно послав к небесам мольбу - наставить ее на праведный путь и одарить покоем души. Почему она все еще терзается сомнениями? Еще восемнадцать ударов гонга - и она навсегда лишится семьи, друзей, привычного мира. Вся ее прошлая жизнь останется позади - от первых детских забав до неизбежных тревог дочери благородного

властителя, вовлеченного в Игру Совета - нескончаемую борьбу за верховенство, которая определяла всю жизнь в мире цурани. Ора станет ее сестрой, ибо в ордене Лашимы знатность рода и его заслуги утрачивают всякое значение. Важно только служение богине, требующее целомудрия и послушания.

Снова прозвучал гонг; это был пятый удар. Мара украдкой бросила взгляд в сторону алтаря, установленного на возвышении. Перед статуей богини Лашимы в резных сводчатых нишах застыли шестеро коленопреклоненных жрецов и жриц; по случаю обряда посвящения лицо богини не было скрыто за покрывалом. Нежный свет восходящего солнца, струившийся сквозь стрельчатые окна в высоких куполах, пронзал полумрак храма, словно тонкие сияющие пальцы. Казалось, что утренняя заря ласкает богиню своим прикосновением и рядом с этим блеском меркнут окружающие статую разноцветные обрядовые свечи. "Какой доброй выглядит Владычица в розовом свете восхода", - подумала Мара. Повелительница Мудрости смотрела вниз с полуулыбкой на благородно изогнутых губах, как будто обещала любовь и защиту всем, находящимся под ее опекой и, подобно Маре, ищущим душевного мира.

Единственный жрец, не преклонявший колен, снова ударил в гонг. Солнечный луч отразился от металлической поверхности, и золотой блик пробежал по темному занавесу, перегораживавшему вход во внутренний храм. Затем, когда ослепительный блеск угас, гонг прозвонил еще раз.

Оставалось еще пятнадцать ударов. Мара прикусила губу, уверенная, что милосердная богиня ее простит: ведь она отвлеклась всего лишь на какой-то миг! Ее мысли были подобны летучим вспышкам, играющим на гранях разбитого хрусталя, мечущимся из стороны в сторону, не останавливаясь на одном месте. "Как видно, я не слишком-то удачная находка для монастырской общины, - сокрушенно признала Мара, обратив взгляд наверх, к статуе. - Умоляю тебя, Дарительница Внутреннего Света, будь со мной терпелива". Мара снова взглянула на стоявшую рядом девушку. Ора оставалась неподвижной и тихой; глаза у нее были закрыты. Мара решила взять с нее пример - в том, что касалось умения соблюдать внешнюю невозмутимость, - даже если она и не находила должного покоя у себя в сердце.

Еще раз прозвучал гонг.

Мара пыталась найти скрытый центр своего существа, свою опору: она прилагала все усилия, чтобы добиться равновесия в собственной душе. Ее старания увенчались успехом... но лишь на несколько минут. Новый удар гонга опять вернул ее к действительности. Мара чуть-чуть изменила позу, желая стряхнуть раздражение и хоть ненадолго дать отдых ноющим рукам. К тому же ей очень хотелось глубоко вздохнуть. Внутреннее спокойствие, которому учили ее храмовые сестры в течение всего срока послушничества, опять никак не давалось ей, хотя она усердно трудилась в монастыре долгие шесть месяцев, прежде чем ее сочли достойной испытания здесь, в Священном Городе, у жрецов Высокого Храма.

Снова послышался удар гонга - такой же чистый звук, как сигнал рога, который призывал в строй воинов Акомы. Как прекрасно они выглядели в доспехах, покрытых зеленым лаком, - особенно офицеры с гордыми плюмажами - в тот день, когда выступили в поход, чтобы присоединиться к войску Имперского Стратега. Мара тревожилась, пытаясь предугадать исход войны, которая шла в варварском мире: там сражались ее отец и брат. Слишком много сил семьи было отдано этой войне. В клане произошел раскол: в Высшем Совете мнения разделились, и поскольку ни одна отдельная семья не добилась ощутимого перевеса, кровавая политика тяжким бременем легла на плечи рода Акома. Семьи клана Хадама были едины только по названию, и если дальние родственники, добивающиеся милостей от семьи Минванаби, предадут Акому, в этом не будет ничего удивительного или невероятного. Если бы Мара имела право участвовать в совете отца, она настояла бы на выходе из Партии Войны, а может быть даже на союзе с Партией Синего Колеса - партией, притворявшейся, что интересуется только торговлей; на самом деле эти люди спокойно делали все, чтобы подорвать мощь Имперского Стратега.

Мара нахмурилась. Опять ее разумом овладели земные заботы. Она попросила прощения у богини, а потом отогнала мысли о мире, который оставила навсегда.

Звон гонга разнесся по храму, в снова Мара подняла глаза. На этот раз каменные черты богини, казалось, выражали мягкий упрек, словно напоминая: добродетель коренится в самом человеке. Помощь придет только к тем, кто воистину стремится к прозрению. Мара потупилась.