Настала середина осени, и на дорогах поместья началось оживление, обычное для этого времени года. В воздухе висели тучи пыли: телят прошлогоднего приплода перегоняли сначала в большие откормочные загоны, а оттуда на бойню. Телят, родившихся весной, либо кастрировали, либо оставляли на племя и отправляли пастись уже на другие луга - на склонах холмов.

Время тянулось для Мары нескончаемо, как для ребенка, ожидающего праздника собственного совершеннолетия.

Бездействие кончилось, когда прибыли чо-джайны. Рой явился без всякого предупреждения: сегодня на отведенном им восточном лугу было пустынно и тихо, а завтра там уже вовсю шла работа. Вдоль линии ограды возвышались кучи земли. Бантокапи был уязвлен тем, что послание королевы было адресовано не ему, а Маре. Еще не успев закончить гневную тираду, он понял: эти чо-джайны явились из улья, расположенного у границы поместья Инродаки. Его быстро осенила догадка: сделка с чо-джайнами состоялась между помолвкой и свадьбой. Глаза у него сузились, и лицо приняло такое выражение, которое - Мара уже научилась это понимать - не сулило ничего хорошего.

- Ты даже еще умнее, женушка, чем предполагал мой отец. - Взглянув на живот Мары, он угрюмо усмехнулся. - Но дни торопливых и тайных путешествий для тебя миновали. Теперь я - правящий господин, и чо-джайны подчиняются мне.

Но поскольку переговоры с чо-джайнами вела Мара, королева продолжала обращаться только к ней - до тех пор, пока новый властитель не выкроит время, чтобы перезаключить с ней соглашение уже от собственного имени. Однако занятия с воинами, по-видимому, всегда оказывались делом более срочным. Если молодая жена Бантокапи проводила все больше времени в недавно вырытых чертогах королевы чо-джайнов, неторопливо попивая чоку и болтая о разных разностях, Бантокапи вряд ли это замечал: он с огромным увлечением бился об заклад на борцовских схватках в Сулан-Ку. За это Мара горячо благодарила богов: ее беседы с юной королевой чо-джайнов позволяли отвлечься от повседневной домашней рутины. Постепенно она все больше узнавала о жизни и особенностях чуждой расы. В противовес выходкам Бантокапи, те отношения, которые она сейчас скрепляла, могли немало способствовать процветанию Акомы в будущем.

Возвращаясь во владения, которые сейчас принадлежали Бантокапи, Мара все яснее сознавала, что управление поместьем доставляет ей удовольствие. Низведенная на второстепенную роль безвластной и бессловесной жены, она томилась и считала дни. Когда прольются весенние дожди, она родит ребенка, и у Акомы появится наследник. А до тех пор надо ждать, хотя ожидание давалось ей нелегко.

Мара дотронулась до своего живота, ощущая там движение новой жизни. Если это окажется мальчик, и притом здоровый мальчик - тогда у ее супруга появится причина последить за собой и поберечься, ибо в Игре Совета даже самый могучий может оказаться уязвимым. Мара принесла обеты духам отца и брата, и она не успокоится, пока не отомстит.

Дитя шевельнулось в утробе матери. Мара широко раскрыла глаза, но уже через пару мгновений успокоилась, отложила в сторону пергаменты, которые просматривала перед тем, и с легкой улыбкой погладила живот. Ее ребенок должен был появиться на свет уже совсем скоро. Хотя Накойя и уверяла хозяйку, что та еще недостаточно "поправилась", самой себе она казалась громоздкой, как перекормленная нидра.

Мара несколько раз передвинулась на своей циновке в тщетной попытке найти более удобное положение. Она молилась богине домашнего очага, чтобы родился мальчик: для этой цели повитуха еще до зачатия употребила все свое искусство. Так пусть же это будет сын... тогда Маре не понадобится снова добиваться внимания супруга, чтобы произвести на свет наследника Акомы. Младенец еще раз энергично толкнулся, и Мара охнула. Постоянно находившаяся при ней заботливая служанка сразу встревожилась, но Мара жестом дала ей понять, что все в порядке, и потянулась за пергаментами. Этот младенец внутри нее, казалось, не знал покоя. Впору было подумать, что он пытается проложить себе дорогу в жизнь своими крошечными ножками и кулачками. Он, подумала Мара и улыбнулась. Это и впрямь должен быть сын, раз он так сильно толкается. Он приведет ее дом к величию. Он станет властителем Акомы.

Донесшийся со двора возглас вывел Мару из задумчивости. По ее молчаливому приказу служанка быстро сдвинула перегородку, и ворвавшийся в комнату горячий ветер разметал по полу пергаменты с заметками Джайкена, позволяющими судить об успешной продаже первых изделий чо-джайнов. Однако невольный досадливый возглас Мары относился не к разлетевшимся документам - мальчик-посыльный проворно кинулся собирать их. Дело было совсем в другом.

Аккуратно подстриженную лужайку за окном пересекала группа воинов во главе с Бантокапи, вид у которого был самый победоносный. Волосы у него торчали слипшимися от пота клочьями, и туника выглядела сильно потрепанной; впрочем, этого и следовало ожидать после тягот долгой - длиной в целую неделю - охоты. И, как обычно, он собирался нанести визит в опочивальню жены после того, как почистит оружие, но до того, как примет ванну. Мара вздохнула. В отсутствие властителя ее дни текли спокойно и размеренно. А теперь в доме опять начнется кавардак.

Когда охотники приблизились, Мара подала знак, и две служанки не без труда помогли ей подняться на ноги. У самой хорошенькой из них - Мисы - даже увлажнились ладони. Мара это заметила и от души посочувствовала девушке. Присутствие нового властителя Акомы не сулило служанкам ничего хорошего: в любой момент он мог затащить какую-нибудь из них к себе в спальню. Но Мару беременность освобождала от этой неприятной повинности. С некоторым злорадством Мара напомнила себе: надо попросить Джайкена, чтобы он купил уродливых рабынь - в следующий раз, когда Бантокапи пошлет его за девушками на невольничий рынок.

Охотники вступили на мощеную дорожку. В присутствии хозяйки они подтянулись и поумерили громкость своих голосов, но впечатление было такое, что доспехи у них бряцают веселее обычного. Они явно были возбуждены, и Бантокапи разделял их воодушевление. От него пахло лесом; на рукавах виднелись пятна высохшей крови. Он взмахнул рукой, как бы желая привлечь внимание жены, а потом указал на что-то у себя за плечом, и вид у него был, как у скульптора, сбрасывающего покрывало с очередного шедевра. Рабы, следовавшие за ним, несли длинный шест, с которого свисало некое подобие пестрого тюка из оранжево-серого меха. Мара высвободилась из рук поддерживающих ее служанок, когда распознала затянутые белой пленкой глаза и оскаленную морду сарката с огромными клыками. Этот смертельно опасный ночной хищник, обитавший в сырых лесах на юго-западе поместья, наводил ужас на пастухов: нидры становились его легкой добычей, а людей саркаты не боялись. Затем Мара заметила, что из плеча зверя торчит стрела, обозначенная зелеными полосками, - стрела властителя. Судя по положению стрелы, можно было легко догадаться, что Бантокапи стоял прямо перед нападающим хищником и уложил того единственным выстрелом из лука. Такой подвиг был впечатляющим. Каковы бы ни были другие свойства натуры Бантокапи, на этот раз он продемонстрировал незаурядную смелость и искусство владения луком.

Переводя взгляд с трофея мужа на его широко улыбающееся лицо, Мара на какое-то мгновение забыла, что этот человек начисто лишен многих благородных склонностей. Он не любил поэзию, если в стихах не содержались непристойности. В музыке его привлекали только низкопробные песенки менестрелей и простонародные танцевальные мелодии; ни на спектакли театра Доо, ни на оперу у него не хватало терпения. В искусстве художников он ценил только те творения, где изображались сражения, борьба на арене или любовные парочки. Но в охоте ему не было равных, и уже не в первый раз Мара пожалела, что Текума все свое отцовское внимание уделял Халеско и Джиро и не позаботился о должном воспитании младшего сына. И при всем презрении, которое она питала к мужу, приходилось признать, что природой были заложены в него и какие-то благие задатки. Если бы в свое время кто-нибудь привил ему манеры и внушил понятия, достойные отпрыска рода Анасати, он мог бы стать значительным человеком.