- Я готова, - сказала она.

Но в глубине души она знала, что не готова к браку с третьим сыном Анасати, и никогда не будет готова. Судорожно стиснув руки, она позволила служанкам приступить к мучительному для нее ритуалу: вплетая в пряди волос ленты и нити бус, они сооружали на ее голове традиционную прическу невесты. Руки женщин двигались осторожно, но Маре все было не мило. Каждый раз, когда они закрепляли очередной локон, ей хотелось скорчиться, словно она была капризным нетерпеливым ребенком.

Как всегда, могло показаться, что Накойя читает ее мысли:

- Госпожа, сегодня взгляды каждого гостя будут прикованы к тебе, и твой облик должен служить воплощением наследственной гордости Акомы.

Мара закрыла глаза, будто отгораживаясь от всего мира. Смятение нарастало; было трудно дышать. Наследственная гордость Акомы уже завела ее в такие дебри, где она все глубже погружалась в кошмар; стоило ей справиться с одной опасностью, как тут же возникала другая. Она снова начала терзать себя сомнениями: благоразумно ли она поступила, выбрав в мужья Бантокапи? Может быть, управлять им легче, чем его уважаемым братом Джиро, но что если он окажется еще более упрямым? Если она не сумеет влиять на принимаемые им решения - планы возрождения величия Акомы навеки останутся лишь благими пожеланиями. Уже в который раз за последнее время Мара заставила себя отбросить эти бесполезные размышления: выбор сделан. Бантокапи станет властителем Акомы. Затем она подбодрила себя, мысленно добавив: на время.

- Не угодно ли госпоже повернуть голову?..

Мара подчинилась, невольно отметив при этом, как удивительно теплы руки служанки, коснувшиеся ее щеки. Ее собственные пальцы стали холодными как лед, пока она думала о Бантокапи и решала, как ей вести себя с ним. Человек, которому предстояло возложить на себя честь и бремя управления Акомой, не обладал ни мудростью, ни благородством властителя Седзу; не были присущи ему и прекрасные качества Ланокоты: великодушие, обаяние, неотразимое чувство юмора. С тех пор как Бантокапи прибыл для подготовки к бракосочетанию, у Мары было мало возможностей присмотреться к нему. Во время нескольких формальных встреч она наблюдала за ним; он неизменно производил впечатление грубого тяжелодума с низменными пристрастиями.

Мара удержала вздох и подавила невольную дрожь. Он всего лишь мужчина, напомнила она себе. Да, долгие месяцы она провела в храме и знала о мужчинах меньше, чем многие ее ровесницы. И тем не менее ей придется использовать и разум, и тело, чтобы управлять этим человеком. Ради великой Игры Совета она сможет справиться с ролью жены, не испытывая любви к мужу... не она первая, не она последняя.

Усердные служанки священнодействовали над ее прической. Суматоха и возгласы, доносившиеся из-за тонких бумажных перегородок, говорили о том, что слуги готовят к торжеству парадный зал. Где-то во дворе мычали нидры и грохотали фургоны, обвешанные флагами и развевающимися лентами. Солдаты гарнизона облачились в начищенные до блеска парадные доспехи; в ознаменование радостного события - вступления в брак госпожи - их оружие было обернуто длинными полосами белой ткани. Гости - каждый в сопровождении свиты - заполнили подъездную дорогу красочным морем разноцветных ливрей и носилок. Рабам и ремесленникам предоставили день отдыха по случаю торжества. Их пение и смех долетали туда, где сидела Мара, погруженная в уныние и тяжкие раздумья.

Служанки расправили последнюю ленту и пригладили последние пряди. Теперь, в обрамлении изысканно уложенных локонов, лицо Мары было точь-в-точь как у фарфоровой статуэтки из храма; казалось, что изящные линии бровей и ресниц только что проведены кистью вдохновенного художника.

- Дочь моего сердца, никогда еще ты не выглядела такой прекрасной, - высказалась Накойя.

Мара рассеянно улыбнулась и поднялась. Служанки сняли с нее простую белую накидку и слегка припорошили госпожу специальной пудрой, чтобы во время длительной церемонии кожа оставалась сухой. Другие готовили тяжелое вышитое платье из шелка, которое бережно хранилось для невест дома Акомы. Пока старые морщинистые руки женщин расправляли нижнее платье на ее бедрах и плоском животе, Мара, прикусив губу, думала: настанут сумерки - и руки Бантокапи будут касаться ее тела везде, где он пожелает. Она ничего не могла с собой поделать: ее кинуло в жар.

- День будет знойным, - пробормотала проницательная Накойя. - Касра, принеси госпоже стакан охлажденного вина. Ей это будет кстати: впереди еще много волнений.

- Накойя, - раздраженно выдохнула Мара, - я вполне могу обойтись без вина. - Она вынуждена была замолчать, так как в это время прислужницы затягивали шнуровку под грудью и на талии, и у нее на какой-то момент прервалось дыхание. - Кроме того, я уверена, что Банто будет пить за нас обоих.

Накойя поклонилась с подчеркнутой официальностью:

- Небольшой румянец будет тебе к лицу, госпожа. Однако пот - это не то, что нравится мужьям.

Мара предпочла не обращать внимания на воркотню Накойи. Она понимала: старая няня тревожится за свою любимицу.

По звукам оживленной деятельности снаружи Мара поняла, что челядь торопится завершить самые последние приготовления. Множество приглашенных - цвет имперской знати - соберется в парадном зале; всех надо будет рассадить в строгом соответствии с рангом. Размещение приглашенных превращалось в затяжное и трудное дело, которое начинали задолго до рассвета. Цуранские свадьбы происходили в утреннее время из-за непреложного правила: бракосочетание должно быть совершено до того, как солнце минует зенит. Считалось, что союз, заключенный после полудня, принесет несчастье новобрачным. Это обязывало гостей более низкого звания явиться в имение Акомы очень рано; кое-кто прибывал чуть ли не за четыре часа до восхода. Тех, кто первыми занимал отведенные им места, слуги должны были обносить закусками и прохладительными напитками, а чтобы эти гости не скучали в ожидании, полагалось развлекать их выступлениями музыкантов и акробатов.

Жрецам из храма Чококана предстояло заняться освящением дома. Сейчас они, должно быть, облачаются в роскошные ритуальные одеяния, тогда как жрец в красной хламиде из храма бога Туракаму, не показываясь на виду, ждет урочного часа, чтобы зарезать жертвенного теленка.

Служанки подняли мантию, на рукавах которой золотом был вышит узор, изображающий птиц шетра. Мара с облегчением повернулась спиной к одевающим ее женщинам. Пока они закрепляли банты, она была избавлена от вида Накойи, которая придирчиво проверяла каждую, самую незначительную, деталь ее одеяния. Старая няня была сама не своя с тех пор, как Мара решила передать Бантокапи власть над Акомой. Понимая, что Мара при этом вынашивала какие-то далеко идущие планы, Накойя никак не могла примириться с видом воинов Анасати, расположившихся в казармах; а уж то, что один из злейших врагов Акомы с шиком поселился в лучших гостевых покоях дома, вообще выводило ее из себя. Бантокапи с его громким голосом и простецкими манерами вызывал лишь самые мрачные предчувствия у старой служанки, которая вскоре будет вынуждена подчиняться любому его капризу. Да ведь и она сама будет в том же положении, с замиранием сердца вспомнила Мара. Она попыталась без содрогания представить этого мужлана с бычьей шеей рядом с собой в постели, но не смогла.

Повинуясь осторожному прикосновению служанки, Мара села, и на ноги ей надели церемониальные сандалии, украшенные драгоценными камнями. Другие служанки воткнули в ее прическу черепаховые гребни, усыпанные изумрудами.

Сейчас Маре казалось, что она похожа на теленка, которого умащают благовониями перед жертвоприношением; целью этого обряда было отвлечь внимание Туракаму от участников свадебной церемонии. А пока что девушка распорядилась позвать менестреля, чтобы он играл в ее покоях. Если уж она обречена выносить утомительную процедуру одевания, то музыка, по крайней мере, поможет ей самой отвлечься от мучительных раздумий.

Привели музыканта с завязанными глазами, поскольку ни один мужчина не смеет смотреть на невесту до тех пор, пока не начнется ее свадебное шествие. Он сел и заиграл тихую умиротворяющую мелодию на пятиструнном джикото.