— Коль сеньоры так храбры, пусть сами лезут на стены. Нам спешить некуда. Всё равно львиная доля достанется им.

В высоком каменном храме Донна ди Радо не стихали словесные битвы. Коккарелло и прибывшие кондотьеры оспаривали друг у друга право командовать армией. Капитаны отрядов и рыцари разделились на три партии. Священники тщетно старались примирить военачальников. Наконец верх одержали более сплочённые и многочисленные верчельцы. Трёхцветное знамя Коккарелло было установлено перед храмом святой девы.

В знак презрения к сопернику два других полководца, окружённые пышной свитой, на глазах у всех отправились на соколиную охоту.

— Расшиби меня гром, если я стану подчиняться жалкому бастарду[28], — заявил Видоне Биккьери, проезжая мимо своих солдат.

— Старой кляче пора на погост, а он хочет нами командовать, — сажая на руку любимого сокола, отозвался Гвиделаско Нока.

Впрочем, споры о том, кому вести в бой союзные отряды, занимали далеко не всех участников похода. Большинству наёмников и стрелков было безразлично, чьё знамя будет поставлено выше. Их занимали собственные заботы.

За двумя рядами повозок, служивших прикрытием от внезапного нападения, собравшись у костров, солдаты варили в походных котлах жидкую похлёбку.

— Вчера опять прошлялись без толку, — жаловался приятелю длинный, как жердь, стрелок. — Теперь в деревнях даже дрянной овцы не сыщешь.

— После немчуры хоть шаром покати, — кивнул тот. — На десять миль вокруг всё растащили, свиньи прожорливые.

Солдаты хмуро глянули в сторону монастыря, где развевались знамёна немецких и швейцарских рыцарей.

— И держатся с нами, как с вассалами, — присоединился к разговору верчельский ополченец. — Ещё третьего дня мы стояли за стеной возле храма. А сейчас там разбил палатки барон фон Кагель. Чёрт выговорит его собачье имя!

— Что же смотрит ваш Коккарелло? — возмутились сидевшие рядом стрелки. — Наш капитан Амброджо хоть и не знатен, а в обиду нас не даст.

— В том-то и дело, — понизил голос верчелец. — Ворон ворону глаз не выклюет — сеньор всегда станет на сторону сеньора.

— Это верно, мы для них те же мужики.

На дороге показался конный отряд. Вслед за ним двигалось несколько тяжело нагружённых повозок. Стрелки поднялись на ноги, разглядывая всадников.

— Видать, с добычей! Гляди, точно волки крадутся.

— Не иначе, немцы с набега.

— Они! — подтвердил общие догадки кашевар. — Канальи, даже забрал не поднимают, берегутся стрел, сучьи дети!

— Уж эти-то костоломы промашки не дадут, — кивнул в сторону проезжающих рыцарей стрелок помоложе. — Знать, грабанули на славу — эк сколь добра тянут. Может, и нам теперь не придётся ломать зубы о сухие лепёшки.

— Разевай шире рот, дурень! От них поживишься, — возразил бородач в кольчуге.

Неожиданно с одной из повозок, следовавшей в конце отряда, соскочил полог. Изумлённые солдаты увидели нескольких девушек, сидевших там со связанными руками. Среди вольных стрелков поднялся гул:

— Как, брать в плен добрых христианок?

— Это слишком!

— Проклятые швабы забыли, что они не в Палестине!

— Неужели мы потерпим, чтобы с нашими землячками обращались, как с басурманками?

В одно мгновение повозка была окружена стрелками и сопровождавшие её солдаты оттеснены в сторону.

— Ну-ка, дочки, выбирайтесь живее, — разрезая кинжалом верёвки, сказал седоусый воин. — Да не бойтесь. Пусть сожжёт меня огонь святого Антония, если мы позволим этим безбожникам вас тронуть.

— Смотри, братцы, они еле держатся на ногах!

Десятки рук помогли девушкам сойти с повозки. Заливаясь слезами, пленницы поспешили воспользоваться свободой. И, надо сказать, вовремя. На крики возниц уже мчались рыцари во главе с самим бароном.

— Teufel![29] Кто посмел тронуть добычу? — плохо выговаривая итальянские слова, воскликнул предводитель отряда.

Обозники указали на усача и нескольких стрелков. По знаку барона рейтары кинулись к ним. Всё произошло так быстро, что стрелки не успели опомниться, как были схвачены. Лишь старый воин выхватил кинжал и стал отбиваться. Но барон пришпорил коня и, напав сзади на храбреца, по локоть отсёк ему правую руку. Пригрозив повесить виновных, если не будут выданы беглянки, рыцари погнали заложников.

Устрашённые кровавой расправой, стрелки не решились прийти им на помощь. Однако как только люди барона скрылись за монастырскими стенами, воцарившаяся вокруг тишина прорвалась проклятиями и угрозами. Устыдившись своего малодушия, все вооружились луками и арбалетами и двинулись к храму святой девы, чтобы силой освободить товарищей.

— Постойте! Так ничего не добьёмся! — подняв с земли отрубленную руку друга, крикнул бородач в кольчуге и наплечниках. — Глупо лезть самим на немецкие пики. Прежде надо найти капитана. Амброджо Саломоне не оставит своих в беде.

— Модесто дело говорит!

— Правильно!

— Где наш капитан?

— Да здравствует Амброджо Саломоне!

Толпа стрелков рассыпалась по лагерю в поисках предводителя.

Пока происходили описанные выше события, на другом конце лагеря, в монастырской трапезной, построенной расчётливым архитектором по соседству с храмом Мадонны, весело проводили время четверо лихих собутыльников.

Ни затянувшиеся распри кондотьеров, ни возбуждённые голоса рыцарей и солдат, долетавшие в узкие окна залы, не тревожили добрую компанию. За длинным, потемневшим от копоти дубовым столом перед грудой объедков и дюжиной опорожнённых фляг сидели каноник Адерико Арборио и три воина. Им прислуживал престарелый монах-бенедиктинец.

Рядом с каноником расположились известный верчельский нобиль, родственник епископа, Томазо Авогадро ди Казанова и принимавший участие в походе испанский гранд дон Педро де Бассо. Оба были богато одеты и прекрасно вооружены. Под их широкими бархатными камзолами с нашитыми сверху крестами поблёскивали стальные доспехи. Пластинчатые нагрудники и наколенники были искусно выложены серебром.

Сидевший напротив третий воин отличался от двух других грубоватой простотой одежды. Сбросив на пол крепкий стальной панцирь, он остался в подбитом ватой старом кожаном камзоле, вытертом дочерна в местах соприкосновения с металлом. Охотничьи сапоги, не раз чинённые суконные штаны да висевший у пояса широкий кинжал, с которым он не расставался даже за столом, дополняли наряд. Низкий, прикрытый седеющими волосами лоб и тонко очерченные линии рта придавали его лицу выражение решительности и упрямства. Необычайная ширина плеч и валявшаяся у ног огромная палица говорили об исполинской силе. Это был капитан вольных стрелков Амброджо Саломоне.

Отправив в рот остававшийся на блюде кусок жаркого и допив из кубка вино, капитан окинул взглядом опустевшие фляги и повернул к бенедиктинцу багровое, заросшее густой бородой лицо.

— Ну-ка, брат, пополни иссякшие сосуды, не то жажда сведёт нас в гроб прежде, чем доберёмся до еретиков.

— Да поторопись, — подхватил Томазо Авогадро, — иначе мы совсем скиснем. Не пристало добрым рыцарям скучать за пустым столом.

— Золотые слова! Когда caballero[30] перестаёт сражаться, лучшее, что он может сделать, — это побеседовать с полной фляжкой, — кивнул испанский гранд.

— Но ваша беседа длится с заутрени, а сейчас благовестят к вечерне, — недовольно заметил монах, прислушиваясь к доносившемуся звону.

— Не может быть, — удивился Амброджо Саломоне. — Неужто так быстро бежит время?.. Верно, ваш дурак звонарь ошибся… Впрочем, всё равно, хорошенькая бутыль — не чужая жена, с ней можно поболтать и подольше.

— Отец настоятель не велел приходить в кладовую, — снова возразил бенедиктинец. — Вы и так уж пять раз посылали туда.

— Так ступай в шестой, старый бездельник! — топнул ногой предводитель стрелков.