— Я её не обидел. Она всякого натерпелась задолго до знакомства со мной, теперь вот грустит, настроение — хуже некуда. А тут ещё ты со своим шедевром, где всё опадает и угасает. Заката взгляд волоокий…

— Ага, затвердил-таки строчку. Завидуй молча!

— Ира, — взмолился я, — не зли меня, не доводи до греха. Скажи лучше, куда мы едем?

— Что значит — куда? В «Обрыв», естественно — все, кто не испугался. Вон впереди ещё две коляски…

Сделав большой глоток, она передала мне бутылку. Кавалькада уже свернула на набережную. Цепь фонарей тянулась вдоль парапета, словно световая граница, отделявшая нашу часть города от реки и заречной жизни — от торгашеской суеты, от портовой вони и мещанской неразбавленной серости…

Впрочем, и пресловутый «Обрыв» располагался там, на той стороне, хоть и выше по течению Медвянки.

Миниатюрный баркас из тех, что курсируют всю ночь напролёт за тройную плату, ждал желающих у каменного причала. Мы выгрузились из экипажей; купчик расплатился с возницами, раздавая царские чаевые.

Приняв нас на борт, судёнышко шустро отвалилось от берега и вписалось в фарватер. Бакенные огни, красные и белые, размыто отражались в воде. Купчик что-то горячо объяснял Эдгару, тыча пальцем в сторону порта; слова тонули в размеренном плеске волн. Замок наместника прополз мимо нас, огромный и погружённый во тьму; лишь пара окон ещё светилась. Я принялся зачем-то гадать, в какой из башен обитала прежде Елизавета и кто теперь занимает её бывшую комнату. Сановник, сменивший графа Непряева, привёз с материка большую семью — об этом писали в «Островном наблюдателе»…

Ираида со смехом швырнула пустую бутылку в реку. Впереди уже призывно сиял «Обрыв» — ресторан, который ночью не закрывается; место, где водка льётся не под стук медяков, а под хруст ассигнаций и звон червонцев.

Когда мы сошли с баркаса, из ресторации донеслось рыдание скрипки, смягчённое гитарными переливами, потом подключилось томное густое контральто. Голос этот обволакивал, звал, и вся наша компания, не сговариваясь, ускорила шаг.

У входа нас встретил метрдотель во фрачном костюме. Изысканность заведения, впрочем, не слишком тронула нашего поддатого купчика — он сунул метрдотелю банкноту, пригрозил кулаком и рявкнул:

— Чтобы — ух! Но без всякого там, ты понял… Смотри у меня!

Тот, не смутившись, с достоинством подтвердил:

— Беспременно. У нас иначе нельзя-с.

Дальнейшее я помню урывками.

Блеск хрусталя на лилейной скатерти. Сверкание люстры. Грудастая певица на сцене. Поросёнок на блюде. Щекочущий вкус игристого. Визг смычка…

Момент прояснения — мы с купцом сидим, уставившись друг на друга. Ряха у него красная, словно в бане; он говорит, с трудом ворочая языком и пристукивая для вескости пятернёй по столу:

— Трест разогнали, дери его поперёк… Теперь я сам себе трест… Прорвёмся… С пасечниками решу, с корабельщиками… С боцманом «Роксаны», правда, погавкался… Он мне — ёж-трёшь, хвостом под мостом…

Следующая вспышка — я опираюсь на стол локтями, сжимаю ладонями отвратительно тяжёлую голову. Передо мной — салфетка и сломанный карандаш. Ираида уткнулась мне лбом в плечо, а я говорю ей:

— Марианна ушла. Понимаешь? Хлопнула дверью. Безумие какое-то…

Она подтверждает:

— Бессмыслица… Бесприютность…

Потом наступает утро.

Скатерть — в масляно-винных кляксах. Прикорнувшего купчика трясут с двух сторон официант с Эдгаром. Спящий наконец вскидывается, таращится осовело. Слова кое-как до него доходят; он с натугой поднимается на ноги, непослушными пальцами тянет из кармана бумажник — и ворох разноцветных купюр рассыпается по скатерти, по паркету, по мягкой обивке стула…

Мы выбираемся на дощатую пристань; туман над водой редеет, истончается, рвётся в клочья. Голубовато-сизое небо, уже стряхнувшее с себя звёзды, удивлённо смотрится в реку. За горизонтом вызревает восход. Царит прохладная тишина.

И всё же в воздухе ощущается что-то неправильное, опасное. Я озираюсь, чтобы понять, в чём дело. Позади ресторана — просёлочная дорога, пологий холм. А ещё дальше к западу, за холмом…

Это похоже на прореху в пейзаже. Нет, визуально вроде бы всё на месте — и склон, и небо, и горизонт, — однако взгляд будто залипает, примерзает к какой-то точке. В грудь проникает каменный холод, воздух твердеет, люди вокруг меня становятся похожи на изваяния…

Разум отчаянно ищет выход.

И я понимаю — способ взломать оковы действительно существует. Древний, простой, надёжный.

Нужно лишь вспомнить, как правильно им воспользоваться.

Вспомнить…

Сейчас…

Я проснулся в своей квартире после полудня.

С отвращением констатировал, что валяюсь на кровати в одежде. Только пиджак висел неопрятной тряпкой на спинке стула; рукав был измазан то ли извёсткой, то ли белилами с физиономии Ираиды. Самой поэтессы, к счастью, рядом не наблюдалось.

Раздевшись до пояса, я долго мылся над тазом; с облегчением обнаружил в шкафу чистую рубашку. Присел за стол, сражаясь с похмельем и собираясь с духом для экспедиции за едой.

И вздрогнул от стука в дверь.

Сердце ёкнуло — я решил, что Марианна опомнилась и вернулась. Метнувшись к порогу, вцепился в дверную ручку, открыл…

Передо мной стояла Елизавета.

ГЛАВА 4

— А, это вы… — невольно вырвалось у меня.

— Вы ждёте кого-то другого? Я помешала?

— Нет, проходите. Только у меня тут некоторый… гм…

— Поэтический беспорядок? Не беспокойтесь, Всеволод, нос воротить не буду. Я не настолько трепетное создание.

Я усадил её за стол и занял место напротив, переложив пиджак со своего стула на кроватную спинку. Попытался припомнить, осталась ли у меня заварка, чтобы угостить визитёршу чаем, но та сказала:

— Сразу хочу признаться — я пришла не ради светской беседы. У меня к вам важное дело. Хочу попросить о помощи.

— Что-то случилось?

— Да, случилось. Сегодня, сразу после дождя.

— После дождя?

Я бросил взгляд за окно — лоскут неба над переулком сверкал незамутнённой голубизной. Елизавета чуть улыбнулась:

— Вы, видимо, всё проспали. Дождь был пару часов назад — довольно сильный, хоть и короткий. Туча уже давно уползла.

— Хорошо, приму к сведению… Так что с вашим происшествием?

— Я была дома. Когда перестало лить, открыла окно — и увидела кое-что на траве.

Она сняла с плеча холщовый мешочек, достала оттуда мутную пластину со сколами и протянула мне:

— Предвосхищаю ваши вопросы — это именно та стынь-капля, которую зимой забрал дознаватель. Я уверена на все сто процентов.

— Ничего не понимаю, — признался я. — Власти решили её вернуть?

— Нет. Готова поспорить — её подбросили мне русалки. Как в прошлый раз.

— С какой целью? И вообще, извините за прямоту, но всё это звучит слишком странно. Вы рассуждаете о сказочных существах как о чём-то само собой разумеющемся. Словно они не просто реальны, но и спокойно гуляют у нас под окнами. Шли мимо, оставили на травке стынь-каплю…

— Не извиняйтесь, Всеволод. Я бы на вашем месте тоже решила, что всё это — дурацкая выдумка. Но прошу вас, позвольте рассказать по порядку. Если всё равно не поверите, я уйду и больше не буду надоедать.

— Что ж, Лиза, я весь внимание.

Она говорила долго. Старалась не отвлекаться, сосредоточивалась, сдерживала эмоции, но те прорывались снова и снова, расплёскивались как вода из переполненного ведра; в такие минуты сквозь маску взрослой серьёзной барышни проглядывала испуганная девчонка, которую некому защитить. И чем больше я слушал, тем меньше оставалось сомнений в том, что рассказ правдив. Он имел слишком горький привкус, чтобы оказаться банальным розыгрышем. Да и, положа руку на сердце, кто стал бы с таким усердием разыгрывать похмельного стихотворца?

Сначала она рассказывала о том, что происходило с ней лично, затем последовала история магистра и ротмистра. Когда Елизавета умолкла, я долго ещё сидел, обдумывая услышанное и пытаясь определиться, с каких вопросов начать. Видя мою заминку, она сказала: