Да, он ушел; на экзамене философ даже не смотрел в его сторону. Влепил тройку; Анна, лучшая студентка и отличница, получила «четыре». Вместо двух кусочков масла в глазах философа плавал теперь лед. Чтобы замести следы, он не поставил в этот раз ни одной «пятерки», чем вызвал всеобщее возмущение и легкую бурю в деканате.
Это четыре, это все-таки не пять, укоризненно сказал во Владовой памяти очень знакомый голос.
Анна чуть не плакала от обиды и несправедливости. Философ подвергся всеобщему молчаливому остракизму; Влад попытался было встретиться с ним еще раз – в подворотне, – но хитрый франт был очень осторожен и не попался.
«…Не бойся. Если тебя обидит кто-то – я увижу, и больше он к тебе не полезет.
И не пытайся меня вычислить. Скорее всего, у тебя ничего не выйдет. Давай играть в эту игру – будто меня нет. Будто я – везде…»
Он проснулся в семь утра оттого, что снова ощутил себя в поезде. Будто он спит, не раздеваясь, в купе для проводников, а кто-то из пассажиров колотит в дверь и громко жалуется, что в вагоне холодно.
Он целый год проездил проводником на разных направлениях, с разными напарниками, а иногда и вовсе один. Поезд – это всегда люди, и всегда новые, вот только с напарниками иногда возникали проблемы, ведь поезд – это еще и очень тесно…
За этот год его внутренний счетчик откалибровался почти до совершенства. Влад точно ощущал, сколько прикосновений, сколько разговоров за бутылкой водки, сколько часов молчаливого присутствия потребуется для того, чтобы тот или иной человек ощутил дискомфорт, расставшись с ним. И всегда менял напарников раньше, чем те успевали по-настоящему привязаться. Да, его не любили, считали гордецом и предателем, но он ведь и работал всегда на таких непрестижных направлениях и в таких паршивых поездах, куда приличного проводника калачом не заманишь…
В комнате действительно было холодно. Конечно, не как в зимнем вагоне, где кончился уголь, но все-таки Влад замерз.
Включил обогреватель. Натянул свитер поверх халата. Пошел на кухню, сварил себе кофе, пора было бы согреться – но озноб не проходил.
Простуда? Или усталость после поездки, недосып?
Он включил компьютер, посадил Гран-Грэма слева от клавиатуры, просмотрел написанное вчера вечером. «– Ты обманываешь, – сказала Дея. – Я не верю тебе. Разве можно верить троллю? – Но я только наполовину тролль, – честно ответил Гран-Грэм. – Говорят, что мой папаша был человеком. Или даже эльфом. Ты же видишь мои руки, да и пятки у меня вполне человеческие… – Я не вижу твоей души, – сказала Дея. – Пятки и душа – это ведь не совсем одно и то же…»
Влад вздохнул. Переправил «ответил» на «признался», а потом вернул все, как было. В голове тугим комом стояла будто бы вата; вероятно, поездка и все связанные с ней события не пошли на пользу его способности сочинять.
Или он все-таки заболел? Эта мягкая слабость… Желание улечься на кровать и так лежать до вечера, не поднимая головы…
Расплата. Вслед за радостным возбуждением всегда приходит депрессия. Проходили. Переживем.
«…сказала Дея. – Пятки и душа – это ведь не совсем одно и то же…»
В комнате, кажется, нечем было дышать. Влад распахнул форточку – сразу же сделалось холодно; Влад оделся, накинул капюшон, вышел на крыльцо. Если не идет работа – самое время размести снег во дворе.
Солнца не было. Низкое небо, казалось, вот-вот налипнет на уши. Орудуя фанерной лопатой, Влад вспоминал, как Анна пыталась вычислить автора этих самых писем. Как она дежурила на лестнице, желая увидеть «почтальона». Как посматривала на однокурсников, как задавала ничего не значащие на первый взгляд вопросы – и жадно наблюдала за реакцией. Как просила конспекты то у одного, то у другого – чтобы увидеть почерк; однажды она подстерегла Влада на лестнице, и, стоя совсем близко, попросила конспект и у него, причем мотивация ее любопытства выглядела совсем уж нелепо.
Он мог бы показать свою тетрадь. Почерк у него был характерный, вряд ли Анна ухитрилась бы ошибиться.
Он мог просто обнять ее. И сказать: да, угадала. Это я.
Он мог хотя бы таинственно улыбнуться.
Для того, чтобы Анна всегда принадлежала ему, чтобы она была его женой, чтобы никогда не терять ее – достаточно было протянуть руку. Сделать малюсенький шаг.
Весь день его знобило. Всю ночь он ворочался с бока на бок, слушал, как постукивает снег в окно; в четыре утра встал и включил компьютер.
«…За вами кто-то идет, – сказала коряга с живыми человеческими глазами. – Лучше вам не знать, кто это. Идите вперед, и ни в коем случае не останавливайтесь. Веди их, тролль, я постараюсь задержать того, кто идет за вами, но дерево быстро горит… надолго меня не хватит!»
Влад посмотрел на собственные ладони. Посидел, покачиваясь взад-вперед; рывком выдвинул ящик стола.
Вот они все. Договора, визитки, вот фотографии с конгресса – Влад раздает автографы, Влад среди издателей, Влад на фоне огромного плаката с зеленым Гран-Грэмом. Вот свежая газета с огромной статьей – и опять же с фотографией. Вот они, документальные свидетельства успеха.
Почему же он ощущает себя жалким неудачником?! Почему так остро? Почему хочется сдохнуть, в лучшем случае – немедленно заснуть?
Может быть, из-за Анны. Из-за того, что он, романтичный дурак, не протянул тогда руку и не взял то, что принадлежит ему по праву.
…Развернулся и пошел по лестнице вниз. И не явился в тот день на занятия, бродил по городу, вспоминал Димку, маму…
Не мог себе представить Анну, тянущуюся за ним, как длинный шарф в опущенной руке. Шарфик тянется по полу… Не мог вообразить Анну, со слезами умоляющую о встрече. Влад, я знаю, что ты здесь… Открой! Ну открой! Пожа-алуйста! А-а-а!
Что-то из детства. Из отрочества. Девочка Иза; она выжила, у нее как-то сложилась жизнь… интересно, как?
…И вот он, сам себе господин, преуспевающий писатель, чуть не воет от тоски… Почему? Анну вспомнил? У Анны двое сыновей, одному уже двенадцать, другому – десять…
«Дружище! Со мной что-то творится неладное. На всякий случай – учти, если я приеду к тебе, если попытаюсь с тобой встретиться – не поддавайся! Ты знаешь, к чему это может… Я могу сказать, что одна-две встречи ничего не изменят. Но на трезвую голову – лучше нам не встречаться вовсе, мы ведь и так прожили рядом столько лет… правда, я существовал у тебя за спиной, и мы никогда не разговаривали… но лучше не рисковать…»
Влад разорвал бумажку. Сложил кусочки и снова разорвал. И еще. Стряхнул обрывки в мусорное ведро. Снова сел за компьютер.
«– Я понесу тебя, – сказал Грэм. – Ты ведь помнишь – нам нельзя останавливаться. За нами идут. Нам нельзя даже оглядываться назад…»
За окном просигналила машина. Влад вздрогнул.
Его дом стоял на отшибе; только изредка, заблудившись, здесь появлялись чужие. Если машина – значит, водитель наверняка свернул не там, где надо, и теперь беспокоит порядочных людей, чтобы спросить дорогу. И все это вместо того, чтобы внимательно читать дорожные указатели.
Влад сам поразился своему раздражению. Это была настоящая злость, прямо-таки ненависть к недотепе-автомобилисту; сигнал повторился. Влад встал, зачем-то снял с крюка ружье. Наверное, чтобы напугать горе-водителя своим видом.
– Что надо?
Он вышел на крыльцо, ногой распахнув дверь. Настоящий бирюк, небритый, насупленный, еще и с ружьем.
У ворот стояло такси. Этого еще не…
Дверца раскрылась. Из машины показался сперва сапожок на остром, как пика, и таком же длинном каблуке, потом рыжая шуба, потом женщина целиком.
– Какого черта, – сказал Влад.
И прямо в домашних тапочках двинулся по заснеженной дорожке – к воротам.
– Извините, – сказала Анжела, улыбаясь. – Я прошу прощения.
И виновато развела руками; жест получился таким грациозно-трогательным, что Влад осознал неожиданно для себя – он рад. По-настоящему обрадован.
