Когда Джон на другой день подъехал с Барбарой и Роджером к пристани, от которой отходил «Президент Тайлор», там уже собралась большая группа провожающих. На палубе к Барбаре подошел высокий широкоплечий господин в белом костюме.

– А, Гарри, здравствуйте! – сказала она. – Позвольте вас познакомить: Джон Уинтерслип из Бостона, мой друг Гарри Дженнисон.

Мистер Дженнисон был очень красив. Смуглое лицо, загоревшее под лучами тропического солнца, белокурые вьющиеся волосы, серые глаза, глядевшие самодовольно и несколько нагло. Дженнисон принадлежал к тому типу мужчин, на которых женщины оборачиваются и которых никогда не забывают. Он крепко пожал руку Джона.

– Вы тоже едете на «Президенте Тайлоре»? О, как хорошо! Надеюсь, что мы сумеем развлечь нашу даму.

Приближался момент отхода парохода. Джон подошел к борту. Прощальный привет, напоминания, обещания. На палубу бросали конфетти и серпантин. Эти проводы были как бы последней преходящей связью с сушей. Мостки убрали, пароход начал медленно отваливать от берега. На палубе оркестр заиграл «Alahaое!», самую трогательную, самую меланхолическую прощальную песню, какую только знает мир. К своему великому удивлению, Джон почувствовал, что он растроган. Его соседка, миссис Мейнар, семидесятилетняя старушка, ехавшая в сопровождении прислуги-китаянки, вытирала слезы, градом катившиеся по ее увядшим щекам. «Дура я, дура!» – говорила она. – «Уж в который раз уезжаю из Сан-Франциско и всякий раз плачу. А почему? Сама не знаю. Жаль расставаться с этим городом?… Да!»

Уже в первый день пути Джон обнаружил, что своим присутствием он мешает Барбаре и Дженнисону и проводил время на палубе или в каюте за чтением. Он вез с собой много книг и часть их отдал стюарду Боукеру, который сразу же проявил к нему особое внимание, так как оказалось, что они учились вместе в университете.

– Да, сэр, – сказал Боукер, – я кончил университет в 1901 году, десять лет работал в бостонской газете «The Gazette» репортером, редактором, одно время был издателем. Быть может, мы встречались с вами в баре Эдамса накануне футбольного матча.

– Весьма возможно!

– Конечно! – И Боукер, облокотившись о борт, погрузился в воспоминания. – Хорошее было времечко, сэр. Да, в те времена журналист, стоявший не на высоте, считался позорящим свою профессию. «The Gazette» редактировалась в сущности в ресторане «Arch Inn». Туда мы, журналисты, и приносили редактору наши статьи. У него был там свой собственный письменный стол. Если кто-либо из нас давал сенсационную статью, редактор угощал автора коктейлем.

– Счастливые дни! – со вздохом произнес человек с дипломом Дублинского университета. – Я знал все кабаки в Бостоне и мог в любом получить кредит. А теперь их уже нет! Мой товарищ из Фриско рассказывал мне, что они исчезли. Все пошло к дьяволу, как и моя профессия. Газеты сливаются, увеличивают вдвое тираж, печатают только самое интересное, а сотни талантливых людей выброшены на улицу. И многие из нашего брата кончили так же, как я. Сэр, может быть, я когда-нибудь смогу быть вам полезен. Я к вашим услугам.

– Благодарю вас, Боукер! – ответил Джон.

Вечером Джон сидел одинокий на палубе. Мимо него проскользнула парочка, тесно прильнувшая друг к другу. Джон узнал Барбару и Дженнисона. «Надеюсь, что мы с вами сумеем развлечь нашу даму», – вспомнил он слова Дженнисона при отходе парохода. Хм! Его доля участия в деле развлечения кузины будет, по-видимому, очень невелика.

Предположения Джона вполне оправдались. Ему очень редко удавалось поговорить с Барбарой. Дженнисон почти неотлучно следовал за ней, и Джону казалось, что он мешает им.

Штиль на море сменился снова сильным штормом, и капитан, обещавший Барбаре прийти в Гонолулу в понедельник вечером, заявил, что, к сожалению, пассажирам не удастся сойти на берег раньше вторника.

Джон слонялся по пароходу, изредка вступая в разговоры с некоторыми пассажирами. Как-то вечером он на палубе разговорился с миссионером, ехавшим на далекие острова Тихого океана.

– Вы родственник мистера Дэна Уинтерслипа? – спросил его миссионер.

– Да!

– Я знаком с ним, встретился в восьмидесятых годах. Много воды утекло с тех пор. Я жил и проповедовал тогда на Апианге, уединенном островке Джильбертова архипелага. Однажды ранним утром какой-то бриг пристал к рифу. Шлюпка с судна двинулась к берегу. Туземцы побежали на берег. Я с ними. Увидел в шлюпке несколько белых. Команда судна показалась мне очень подозрительной. Командовал высокий, статный белый. В шлюпке стоял длинный сосновый гроб. Белый представился мне. Назвался старшим офицером Уинтерслипом с брига «Maid of Shiloh». Как только он назвал мне судно, я понял, с кем имею дело. Знал я про гнусные дела и историю этого «Maid of Shiloh». Уинтерслип поспешно объяснил мне, что капитан судна умер накануне и они привезли гроб на сушу во исполнение его последней воли.

– Так!… – Мистер Эптон задумчиво устремил свой взгляд на отдаленную береговую линию Оаху. – Я смотрел на этот грубо сколоченный ящик; четыре матроса-малайца вытащили его из шлюпки на берег. «Так в нем покоится Том Брэд», – сказал я. Молодой Уинтерслип сделал положительный жест головой: «Да, этого нельзя отрицать», – и я понял, что в этот момент он думал о заключительном акте карьеры человека, пользовавшегося в Тихом океане отвратительной репутацией, думал о закоренелом негодяе, не признававшем никаких законов, о пирате и авантюристе, хозяине мерзкого судна «Maid of Shiloh», Томе Брэде, работорговце…

– Работорговце? – недоверчиво спросил Джон. Миссионер рассмеялся.

– Ах, да, я и забыл, что вы из Бостона. Работорговец, сын мой, это хозяин судна, поставляющего за известную сумму на плантации рабочих, которые едут туда добровольно, но чаще под угрозой револьвера. Теперь это мерзкое ремесло отошло в область преданий. Но в восьмидесятых годах… Ужасное ремесло, будь оно проклято! Продолжаю… Уинтерслип с командой понесли гроб по берегу и затем начали рыть могилу под кокосовой пальмой. Я шел за ними. Предложил прочитать молитву. Уинтерслип усмехнулся. «К чему?» – сказал он мне. Но все-таки в то чудное сияющее утро под пальмами я напутствовал душу человека, которому придется отвечать за свои ужасные прегрешения. Уинтерслип позавтракал у меня. Мне было от души жаль этого юного человека, который занимается таким ужасным ремеслом. Я долго убеждал его бросить это гнусное дело, и он в конце концов дал мне слово, что отведет судно в Сидней и займется чем-нибудь другим. Я слышал, что это был действительно его последний рейс. Мои убеждения подействовали. Однако, мне уже пора спать. Время позднее.

И миссионер, пожелав присутствующим спокойной ночи, пошел в свою каюту.

– Какой смешной этот миссионер! – вмешалась в разговор старая дама, сидевшая рядом с Джоном. – Он слишком много воображает о себе. Если Дэн Уинтерслип переменил свою профессию, то только потому, что занялся более выгодным делом, – ядовито прибавила она…

Джон поднялся:

– Спокойной ночи, мадам!

– Скоро приходим, сэр! – сказал Боукер, встретив его на палубе.

– Очень рад…

– Вот уже видны огни в гавани. А все-таки Гонолулу – мертвый город. В девять часов вечера тротуары пусты. Мистер Уинтерслип, мне очень хотелось бы дать вам один совет, как старому университетскому товарищу. Можно?

– Пожалуйста, Боукер, я очень тронут…

– Не пейте okolehau! Это специальный гонолулский напиток. Состав его нам неизвестен. Несколько глотков и вы наверху блаженства. Но потом приходится переживать адские муки. Говорю по собственному опыту, сэр.

– Благодарю вас, Боукер!

На пароходе гремела музыка. Пассажиры устроили последний маскарад. Джон видел мельком свою кузину Барбару в прелестном старинном стильном костюме, Дженнисона в костюме пирата, который очень шел ему. Публика отдавалась необузданному веселью, иногда переходившему, по мнению Джона, даже границы приличия. Он не принимал в этом празднестве никакого участия.