Мои прямые обязанности никакими инструкциями пока установлены не были, и я не знал, что мне делать. Все разошлись, кто куда, в разные всякие стороны, которых в ядовитой окружающей среде было гораздо больше, чем в Нашем Доме, около танков остались только я да два моих персональных охранника. Один из них повел меня к иллюзии дерева, подведя к которой, показал рукой, обутой в скафандр, на иллюзии фруктов, похожих на обыкновенные деликатесные груши, но только не очень груши, поскольку эти иллюзии были странного цвета. Они висели прямо в деревьях. Охранник со злобой начал их рвать и складывать в большой полосатый мешок, Я перевел взгляд, который был у меня, на другого охранника; он рвал со злобой с другого дерева висевшие на нем иллюзии не очень персиков.

Я сорвал две иллюзии не очень груш, полосатого мешка у меня не было, и я положил их в карман скафандра. Потянулся за третьей, но тут невдалеке приметил расположившееся на одном из множества листьев странное нечто с тонкими разноцветными листиками по краям, с длинными шевелящимися усами и мохнатым белым животом. Я протянул к нему руку — оно дрогнуло листиками и… перелетело выше.

Птица, решил я, ага, вот, значит, она какая! А эти листики крылья. Вот она, птица, какая… Птица, которая не знает ни таможен, ни ярусов, ни охранников, поскольку она — всего лишь иллюзия. Мне стало очень и очень весело. Я приподнялся на цыпочки и протянул руку к птице — она полетела, красиво так полетела, плавно, совсем не так, как ходят, или бегают, или ползают, или прыгают братцы, даже красивее и плавнее, чем плавающие автомобили на двадцать первом ярусе, где я уже как-то бывал. Я стал провожать ее взглядом своих удивленных глаз и вдруг увидел на ветке другое странное нечто: больших размеров, мохнатое, с невообразимо смешным крючковатым совсем не братцевским носом. Оно смотрело на меня круглыми от удивления нашей встречей глазами.

«А это еще что такое?» — удивился я тоже.

Мохнатое нечто с крючкообразным носом сорвалось с ветки и полетело к головам деревьев. Тоже птица, подумал мой ум. Как же красиво птицы летают…

Мне было очень жарко во враждебном ядовитом окружении, все мое тело покрылось потом, плечи сдавливала усталость. Я лег отдохнуть в иллюзию травы и стал смотреть в небо. В небе было глубокоглубоко, но совершенно не было пузырей отслоившейся штукатурки, и от этой глубины у меня опять закружилась корона. А может быть, она закружилась потому, что я вспомнил о братце Принцессе, о его глазах, в которых возле Железного Бастиона отражалось все то, что теперь я видел воочию… По небу плыли неполосатые клочья пены, плывя, они меняли свои очертания, и одно из них было похоже на бескоронную голову какого-то забавного братца, другое — на шикарный дворец, третье — на персональный автомобиль братца министра… Скоро я понял, что на небо можно смотреть как угодно долго — никогда не надоест. Совсем как в театре на братцев актеров, которые пересказывают братцам зрителям, как им хорошо живется в Нашем замечательном Доме.

Фонарь солнца висел на небе за листьями деревьев, его свет пятнами ложился на лежавшего меня, и мне представлялось, что меня касаются нежные, ласковые, теплые ладошки братца Принцессы. Мы будто бы вместе были за Железным Бастионом, мы будто бы превратились в птиц и летели по небу, задевая крыльями иллюзию синего цвета…

Кто-то пнул меня в бок. А так как этот бок был боком братца Пилата III, я подумал, что мне приказывают подняться. Вскочив на ноги скафандра, я увидел, что все уже собрались возле танков и рядом с каждым из собравшихся на полу стояли мешки.

Нас построили в шеренгу, шеренгу взяли в кольцо, шеренгу и кольцо пересчитали… Взревели двигатели, которых я не слышал из скафандра, а только видел по дыму, и мы поехали назад, то есть вперед к Нашему Общему Дому.

Вдруг, за одно какое-нибудь мгновение, без всякого заката, положенного в Нашем Доме по инструкции после завершения каждого трудового дня, наступил вечер. Закачались иллюзии деревьев, задергались иллюзии листьев, что-то застучало в танк… И словно из душа на ядовитую окружающую среду обрушились потоки воды, размывая, смазывая очертания всех иллюзий. Мне захотелось вдруг, разодрав на себе скафандр, выбежать из танка наружу, чтобы подставить под капли обезумевшее свое лицо…

Когда мы подъехали к Железному Бастиону, душ неба закрыли. Вечер внезапно закончился, и снова пришел день. На всем в окружающей Наш Общий Дом среде теперь лежали, светясь и переливаясь различными невообразимыми красками, солнечные капли, похожие на осколки не переставшего гореть фонаря. Я было хотел снова улечься в иллюзию травы, чтобы вглядеться в небо, но братцы из группы поиска начали строиться в шеренгу, а братцы из отдела контриллюзий Ордена Великой Ревизии эту шеренгу окружать. Нас всех пересчитали и повели к Шлюзу в Железном Бастионе, от одного только взгляда на который всего меня охватил жутко священный трепет перед могуществом нашего братцевского духа, сумевшего возвести в хаосе ядовитой окружающей среды непреступную твердыню Нашего Общего Дома.

Тут, прервав мой трепет, какой-то братец из группы поиска, тронул меня за плечо скафандра и показал всем своим видом в сторону иллюзий деревьев. Над ними висело огромное, невозможно-невероятное, нереальное, небратцевское семицветное полукольцо, которое навело меня на мысль, что я точно сошел с ума и теперь в ум уже никогда войти не сумею…

Поднявшись на пятнадцатый ярус, мы прошли дезактивацию и дезинфекцию, сдали на обработку принесенные иллюзии фруктов, которые от вноса в Наш замечательный Дом перестали быть иллюзиями и стали просто фруктами, и только после этого сняли с себя скафандры.

Лично у меня еле хватило сил раздеться. Перед моими глазами все еще стояло все то, что было за Железным Бастионом, особенно висевшее над лесом полукольцо, и ото всех этих воспоминаний собственных глаз я никак не мог отвязаться. Смотри у меня, братец Пилат III, сказал я себе, немедленно же прекращай это дело, а то вот напишу на тебя предложение в книгу жалоб и предложений, чтобы тебя отправили на арену гладиаторов, тогда враз все отвяжется.

После того, как я себе это сказал, во мне расцвела вызванная возвращением радость, которая тут же выступила на мои две щеки двумя слезами.

С этими слезами на щеках я прошел таможенный досмотр, поцеловал знамя и получил уложенные в пакет две груши. Смахнув слезы на плац, я направился прямо к поджидавшей меня на краю плаца братцу Клеопатре II, которая была секретарем пятого зама.

В моем персональном кабинете пятого зама я сел на край стола и набрал несколько цифр на телефонном диске, которые были на телефонном диске благодаря заботе Кабинета Избранных.

— Пятнадцать дробь седьмой участок Ордена Святой Экзекуции…

— Это ты, братец Малюта Скуратов XXXII?

— Так точно! Чего изволите, братец Пилат III? — Служить!

— Так точно!

Из трубки в мой персональный кабинет просунулась корона братца Малюты Скуратова XXXII, снятая с головы, чтобы служить. Корона радостно попискивала и пошевеливала всеми своими зубьями.

— Ну что, — сказал я короне, — отметим мое понижение?

— Так точно! — рявкнула корона.

— Но сначала сходим на арену гладиаторов. Прихвати с собой братца Мадонну…

Купив билеты, мы разошлись по своим законным местам: я — на трибуну для одиннадцатизубочников, братец Клеопатра II — для семизубочников, братец Малюта Скуратов XXXII — для десятизубочников, братец Мадонна — для восьмизубочников.

Цирк был заполнен до отказа вмещать еще кого бы то ни было. Рядом со мной сидел какой-то толстый братец в узком не по размеру тела фраке. Он весь вспотел, ерзая по скамейке от нетерпения, и то и дело вытирал большим полосатым платком широкое радостное лицо.

— Прошу, братец, прощения! — восклицал он, толкнув меня очередной раз в бок локтем.

Наконец я не вытерпел и сказал:

— Нельзя ли, братец, покультурнее?

Он повернулся ко мне лучшей стороной, расплылся в культурной улыбке и ответил: