— М… думаю, правда.

— Свидетельство величайшей победы гения моего дяди — то, что его работа оказывает впечатление даже вот так, через бледную пленочную копию более красочного оригинала.

— О да.— Возможно, следовало подыграть воодушевленным заблуждениям старухи. Тут логика была неприменима — чтобы уйти отсюда с победой, требовалось на время прикинуться побежденным этими безумными фантазиями.

— Сохранился лишь этот фильм. Самая первая мистерия жестокости, которую разучил мой дядя. Очень древний сюжет. Иногда мне кажется, сама судьба распорядилась так, чтобы именно этот фильм уцелел. Были и другие, но пленки пришли в негодность. «Лицо за окном» и «Мертвец-свидетель» погибли.

— Вы говорите — разучил?

— Да! Неужели вы совсем ничего не знаете о нашей великой истории театра? Барнаби Петтигрю и Уэсли Спеттил разыгрывали эту пьесу на ярмарках долгие-долгие годы — и на Сторбриджской, и на Ворчестерской она побывала. Даже Ковент-Гарден и Бартоломью-Фэйр без неё не обошлись. Всякий раз она производила фуpop. Только благодаря ей великий Генри Стрейдер не был предан забвению.

— Кто?

— Знаете, мой дядюшка верил, что голова Маэстро-Обличителя создана руками Билли Первиса, великого марионеточника и резчика по дереву. И Обличитель был всякий раз готов откликнуться на зов моего дяди и делать то, что предписано ему именем: обличать!

— Прошу прощения, но кто такой Генри Стрейдер?

Эдит воинственно раздула ноздри.

— Величайший из них! Первый из Мучеников , о коем слышал свет! Вас совсем ничему в школе не научили? Хоть сейчас-то слушайте! Вам ведь только что была явлена история его печальной кончины. Название этой постановки — «Бедолагу Генри Стрейдера вознесли на колесо»! За свои воззрения, за свое искусство он был убит в Смитфилде. Да-да, на этой земле, близ Лондона! Точную дату я, увы, забыла… Убит якобы за крамольничество, за то, что недалекие считали колдовством! Уличная толпа после растерзала его бренное тело… То был первый урок истории, услышанный мною от матери в этой самой комнате!

— Боюсь, нам о нем в школе не говорили.

— Какое же скудное образование вы получили. Хотите сказать, вы не знаете ничего о Великом Лондонском Шествии Стрейдера?

— Увы, я…

— Калеки следовали за ним, милая. С ним и его труппой они прошли от Сторбриджа до самого Лондона. Поговаривали, что это второй Крестовый поход детей, но власти предпочли назвать это восстанием. Он стал столь велик и могуч, столь неподвластен им, что они сочли необходимым уничтожить его! Убили его на глазах у собственной труппы — представьте себе только! Поэтому он и есть Первый из Мучеников Театра. Настоящая героическая личность! Он родился в этих краях. Фрагменты его тела были признаны священными, и кое-что даже было возвращено в эту часть света после его гибели. Вот что узнала я здесь.

Кто-то был слишком легковерным в детстве, чуть не сказала Кэтрин, раздраженная тем, что ей снова скормили какую-то сказку. Получается, Мэйсон стал продолжателем некой театральной традиции — но почему же она, некогда интересовавшаяся театром, ни разу не слышала обо всех этих Петтигрю, Первисах и Бог знает о ком еще? Нет, определенно она тут теряет время. Куклы не продавались — это были реликты, зачем-то сохраненные Эдит, любопытные, да, но не более того. Первый день ее визита был на исходе — а они и близко не подступили к тому, что было действительно важно.

— Мой дядя сохранил целую английскую традицию, дорогуша. В разное время разные дурни обвиняли подобных ему в схождениях с дьяволом, чертом… ха! Знаете ли вы, что и Тиберий, и Клавдий9 в свое время наложили на них табу? О, эта труппа знавала опасные времена. Вся их история — летопись запретов, хроника беспрестанной цензуры.— Перейдя на шепот, Эдит округлила глаза словно бы в страхе.— Вы видели, что стало с бедным Генри Стрейдером в Смитфилде за то, что он дерзнул возродить традицию, за свой поход наперекор Церкви и Власти. Он был первым Мучеником, чье имя мой дядя смог сыскать в пыли веков. Но были ведь и другие. И до него, пусть их следы уже и не найти, пусть имена забыты… и после него, само собой.

Откинувшись на спинку инвалидного кресла, Эдит улыбнулась, обнажив желтые зубы. Багаж собственных знаний и необразованность собеседницы явно радовали ее.

— Знаете, одним летом, когда я была еще совсем девчонкой, дядя вынес театр и труппу на лужайку и явил несколько известных ему представлений. Мученик никогда ничего не предавал бумаге — слишком то было опасно. Многое было утрачено, но в свое время он был куда популярнее этого недоучки Шекспира. Еще до того, как мне исполнилось десять лет, я узрела и «Судьбу Ворожеи», и «Жертвенную красоту». Ну скажите мне, многие ли юные леди в наше время могут похвастаться тем же?

Глава 25

Преследуемая голосом откуда-то из-за спины и назойливым колокольчиком Эдит, Кэтрин миновала садовую калитку. Она старалась идти непринужденно, вот только попытки шагать как можно тише превратили ее походку в какое-то нервное гарцевание. Покидая дом без спроса, она чувствовала себя неуютно, но, в конце концов, разве должна она, взрослая женщина, отпрашиваться, чтобы позвонить?

После показа Эдит укатилась в свою комнату немного поспать перед обедом, а Мод отправилась этот самый обед готовить. Так как владения обоих дам располагались в глубинах дома, Кэтрин осознала, что лучшего шанса отлучиться, никому при этом не попавшись на глаза, не будет. На просьбу позволить ей начать опись, Мод, провожавшая ее до дверей комнаты, ответила одним только тягостным молчанием. Неужели придется прождать до самого вечера, пока не наступит ужин?

Ей нужно было поймать сигнал и поделиться всем с Леонардом. Испросить совета, узнать, как быть дальше. Но Кэтрин почему-то казалось, что если сейчас она сядет в машину и, никого не известив, укатит на полчаса, по возвращении ее ждут большие проблемы.

Уходя, она предпринимала безуспешные попытки не оглядываться на дом. Даже если кто-то и наблюдает за ней из окна, украдкой брошенный взгляд выдаст, что она неправа, ее провинность перед хозяйкой Красного Дома.

Холодок прополз по шее — тень дома будто вытянулась и коснулась ее самым-самым своим холодным краешком, стараясь нагнать на подъездной дорожке. Громада особняка давила на нее так, будто из каждого окна ей вслед бросали по осуждающему взгляду. Подавив непроизвольную дрожь, она все-таки не смогла удержаться от искушения — сначала ее глаза метнулись к дому украдкой раз, потом еще раз… А потом она все-таки сдалась и повернулась к Красному Дому лицом.

Ее удивило, насколько, оказывается, ошибочным было то ее впечатление о неких нежданных изменениях в облике особняка. Щупальца разросшегося сада не заползли еще на темный фасад, кирпичная кладка была все та же — потемневшая от времени и кое-где осыпавшаяся.

Наверное, в том, что ей привиделось, были повинны близко растущие деревья, бросавшие тень на первый этаж Дома. Маленькая ива у садовой ограды своей копной ветвей и вовсе рождала некую сумеречную зону, которая неизбежно попала в поле зрения Кэтрин и искажала все то, что было за нею, на свету. Но теперь дом был виден во всей изначальной красе — пусть и весьма специфической, жутковатой.

Добравшись до машины, Кэтрин поскорее села за руль. Заведя двигатель и стараясь вести себя ник можно тише и незаметнее, она едва ли не молилась на то, чтобы тарахтение мотора не донеслось до ушей Эдит и Мод.

Автомобиль миновал заросли боярышника, что устроились почти вплотную к дороге, — из-за них едва ли можно было разобрать, что там, впереди. Когда их гряда закончилась, яркое солнце ослепило Кэтрин, и она от неожиданности даже вдавила тормозную педаль. Она пошарила в бардачке, отыскав солнечные очки, и опустила затеняющую планку.

Башенки Красного Дома, отраженные в зеркале заднего вида, напоминали костистые пальцы, впившиеся в мягкое подбрюшье неба.