Она напомнила себе, что человек, увиденный в саду, всяко был живым — не какой-то там ожившей мумией, вышедшей прогуляться по саду и проверить такие же тухлые, как и она сама, ульи. Бред Эдит — всего лишь бред, и Кэтрин не должна принимать его на веру.
Таким образом, в Красный Дом вхож кто-то еще. Он и щеголял в дурацком прикиде пчеловода в тот первый день. Мод, Эдит, кто же еще? Возможно, этот третий был убийцей Майка, Тары и малютки Алисы. Наверное, тот самый ребенок-инвалид со старых фотографий в кабинете Мэйсона. Каким-то образом этого человека поставили на ноги. Возможно, то был сын Эдит. Тоже уже, наверное, старая калоша, лет за семьдесят.
Под чутким руководством матери он создал чучела бабушки и двоюродного дедушки. Быт Красного Дома на поверку оказался столь безумным, что теперь все казалось возможным. С той же вероятностью повинным во всех смертях мог оказаться какой-то другой здешний житель. Тот самый, чью возню она слышала по ночам. Некто, выползающий с наступлением темноты из своей комнаты.
Кэтрин воззрилась на вторую чердачную мумию, этакую пародию на Мадонну. Ее-то и таскали в стеклянном гробу во время смотра. Вне всяких сомнений, перед ней была Виолетта Мэйсон, мать Эдит. Женщина, почитаемая местными пережитками за святую.
При ближайшем рассмотрении кожа лица Виолетты Мэйсон оказалась морщинистой, как влажная хлопчатобумажная простыня, нездорового личиночного оттенка. Голова под большой черной шляпой, отгороженная от мира узорчатой вуалью, столь сильно усохла, что напоминала голову ребенка… или куклы. Глаза мумии были распахнуты — яркие и тоже почти наверняка стеклянные. Платье из тонко вышитого черного шелка оставляло на виду одни только кисти — бесцветные, как шпаклевка, с тонкими, как карандаши, пальцами без следов окостенения. Венки в ногах Виолетты выглядели новыми, будто их сплели из цветов, собранных сегодня же с окрестных лугов.
Кто-то сделал из Виолетты чучело и поставил здесь, рядом с братом. Ужасно, конечно, но Кэтрин понимала: нужно придерживаться разумных доводов, иначе ей здесь крышка. Перед ней — забальзамированные трупы. Не живые люди.
Но как тело Виолетты столь незаметно пронесли сюда? Труп мелькал то в деревне, то на дороге. Как, как, как же так?
Пока она, пришибленная, бродила по мастерской, последователи Эдит, должно быть, подняли стеклянный гроб сюда. Разумное объяснение все еще можно сыскать без труда.
К мумии Виолетты был обращен античного вида телескоп из латуни, возвышавшийся на деревянном штативе. Объектив был нацелен на арочное окно. Кэтрин видела то окно с улицы не раз. Ей вспомнились звездные карты и фотографии фаз Луны из архива Мэйсона. Наверное, именно здесь, на чердаке, чокнутый гений таксидермии обращал свой взор к звездам и молил их о новом прозрении для собственного ограниченного мирка.
Именно здесь он, надо думать, сошел с ума.
Кэтрин обратила взгляд на обитый кожей сундук с монограммой, не забывая посматривать на тени, ниспадающие от крытых брезентом чердачных закромов — хотя, с чего бы им двигаться? Определенно, этот самый сундук она видела в свободном номере отеля в Грин-Уиллоу после первой беседы с Эдит. И в детской тоже.
Медные застежки были повернуты кверху. То есть сундук стоял открытым.
Затаив дыхание, Кэтрин свободной рукой подняла увесистую крышку. Та со скрипом завалилась назад и хлопнула по задкам сундука.
Кэтрин отступила, присела на корточки, руку со скальпелем протянула вперед.
Плесневелое нутро сундука было выложено клеенкой. Если что-то и лежало внутри, то где-то на самом дне — с ее позиции никакого содержимого не просматривалось.
Она наклонилась вперед и заглянула внутрь.
Когда скрежет френофона вдруг стих, краткий миг тишины, воцарившейся на чердаке, был тут же нарушен ее истошным криком.
Кэтрин не могла унять дрожь в теле. Потребовалось некоторое время, чтобы понять, что вдобавок ко всему она зачем-то переступает с ноги на ногу, будто застигнутая дождем в попытках высушиться и согреться. Используя то немногое, что осталось от ее логического мышления, Кэтрин сообразила, что впадает в состояние шока.
В сундуке лежала Эдит — безжизненное тело, срезанная с ниток кукла с открытым ртом. Гааза закатились под свод миниатюрного черепа, являя миру одни только белки. Одного взгляда хватила Кэтрин, чтобы понять, что старуха мертва. Казалось, ее поместили сюда совсем недавно. Видимо, роль, отведенная наследнице Мэйсона, подошла к своему логическому концу.
Из-под неряшливого подола торчали тоненькие ноги старухи, закованные в уродливые железные подпорки поверх застегивающихся сбоку ботильонов. Верхняя часть конструкции терялась где-то под множеством юбок и подъюбником, придававшим черному платью пышность.
Кэтрин не знала, куда идти дальше. Ноги сами повели ее к лестнице, ведущей сюда, на чердак. Она смогла сосредоточиться лишь на желании покинуть этот пыльный мавзолей под самой крышей. Осторожно, шаг за шагом.
Спускаясь, она поняла, что внизу горит насыщенно-красный свет. Коридор второго этажа, который вел на чердак, был освещен теперь гораздо лучше — Кэтрин даже и не подозревала, что хоть что-то в этом доме может давать такую яркость.
Светильники, развешанные по стенам, работали в полную мощь, изгнав ставшие уже привычными янтарные полутона. Отклик, проснувшийся в Кэтрин при их виде, был столь необычным, что ей потребовалось несколько минут, чтобы определиться и дать ему имя. То была уверенность.
Должно быть, очередной трюк Красного Дома. Выходка Мод. Или убийцы. Или всех разом — что там еще обитало в этом здании, незаметное, чертовски скрытное…
Перестань.
Прежде чем двинуться дальше, Кэтрин постояла у стены. Ее вели куда-то. К чему-то, о чем оставалось лишь догадываться.
Значит, надо немного подыграть — и разузнать, что там мне уготовано.
Образы, наводнившие память, заставили ее застонать. Безжизненные мощи Эдит. Шрам на спине Майка — страшный черный разрез. Бескровная грудь над мутной поверхностью жидкости, заполнившей ванну. Морщинистое лицо матери Эдит, сделанные будто бы из каучука тонкие пальцы. Надо избавиться от всего этого, пока не пришла паника.
Абсурдную и отвратительную природу того, с чем она столкнулась в мастерской и на чердаке, Кэтрин не то чтобы отказывалась исследовать, скорее она просто не могла ее осмыслить. А если бы и попыталась, то рассыпалась бы на куски и никогда бы не собрала бы себя вновь.
Кэтрин принюхалась. Коридор наполнял аромат роз. Да и воздух здесь был достаточно теплый — кровь приливала к коже. Либо еще одна уловка, либо запоздалый теплый прием — в любом случае она не должна на это вестись. Но абсурдная благодарность за тепло, свет и аромат, перебивающий едкий смрад химии, все равно поселилась в ее душе.
Красный Дом был тих.
Держа скальпель наготове, Кэтрин прошла мимо закрытых дверей в коридоре, чутко за ними следя и чувствуя, как напрягается спина, когда проемы оставались позади. Ее чувства к Красному Дому были сродни тем, что испытываешь к хитрому хулигану: дружелюбному, улыбчивому… но лишь до поры.
На лестнице она оглянулась через плечо. Коридор пустовал. Свет не погас.
Цветочный запах стал еще сильнее у лестницы, возносясь к самым сводам особняка. Деревянные полы и стены соседнего прохода также были освещены ярким малиновым сиянием настенных светильников, которые ранее излучали только нечто мутное, медное.
Кэтрин глянула через перила. Пол в коридоре выглядел так, будто его недавно вымыли и нанесли полироль. Она подошла к арочному окну на лестничной площадке, напротив прохода, в котором находились комната Эдит и детская. Отдернула тяжелые занавески, обнажая деревянные ставни. Открыла ставни и выглянула наружу.
В отражении Кэтрин не увидела ничего, кроме собственного бледного и изможденного лица. Стекло было таким чистым, а мир за окном — таким черным, что окно служило ей зеркалом. Позади нее просматривался коридор второго этажа Красного Дома, тянущийся вдаль.
