— Должен заметить, что кобольды, живущие здесь, принадлежат к другому клану, — произнёс Тимминз, когда впереди, наконец-то, забрезжил тусклый бледно-зелёный свет. — Мне приятно сознавать, что мой клан куда более организованный и самостоятельный.

Прежде, чем Чармейн успела спросить, что он имеет в виду, кобольд резко свернул вправо, потом аккуратно обогнул выступ слева, затем сделал ещё несколько зигзагообразных поворотов, и подземный коридор закончился. Веяло холодом, а вокруг разливался зеленоватый солнечный свет. У самых ног начинались мраморные ступеньки, покрытые плесенью, которые поднимались вверх и терялись в кустах. Похоже, что тот, кто посадил эти кусты, надеялся, что они вырастут ровными рядками по бокам лестницы и будут украшать подъём, однако в скором времени забросил их, и растения разрослись так, что закрывали собой почти весь проход.

Бродяжка зловеще зарычала, как могла бы зарычать собака размерами вдвое больше.

— Тише! — прошептал Тимминз. — Больше ни единого звука.

Собачка тут же замолчала, но Чармейн чувствовала, как её маленькое горячее тельце всё ещё тряслось от сдерживаемого негодования. Девочка повернулась к Питеру, чтобы убедится, что и он понял слова Тимминза, но позади неё никого не оказалось. Юноша исчез.

Чармейн ни капли не сомневалась в том, что произошло. В какой-то момент их пути, когда Тимминз в очередной раз сказал: «Налево», — Питер свернул направо. Или наоборот. Девочка не знала точно, когда он свернул не в ту сторону, но головой могла поклясться, что именно так всё и случилось.

«Не страшно, — подумала про себя Чармейн. — У него на пальцах достаточно разноцветных резинок, чтобы найти дорогу до Ингарии и обратно. Скорее всего, он даже раньше меня доберётся до дома двоюродного дедушки Уильяма.» Она выкинула Питера из головы и сосредоточилась сначала на подъёме по скользким, плесневым ступеням, а затем на пути сквозь пышный кустарник. Девочка пробиралась очень аккуратно, стараясь не задеть ни единого листа.

Когда они высунулись из зарослей, на них обрушился яркий солнечный свет, в котором сочетались все оттенки зелёного. Земля впереди была устлана ухоженной зелёной травой, по которой вилась ослепительно белая садовая дорожка. Она пробегала среди деревьев, на которых красовались резные круги, конусы и углы, как на уроке геометрии, и упиралась в стены сказочного замка с маленькими точёными башенками и голубыми крышами. Чармейн узнала Замок Радости, в котором жил принц Людовик. Девочка с толикой стыда осознала, что всякий раз, читая книгу, где упоминались дворцы и замки, она представляла себе именно такой замок.

«Видимо у архитектора отказало воображение, — подумала Чармейн. — И к тому же… Нет.» Всякий раз, когда отец готовил песочное печенье для продажи на Майский Праздник, на коробки неизменно прилеплялись изображения Замка Радости. В конце концов, Замок Радости — гордость всей Верхней Норландии.

«Не удивительно, что мы добирались сюда так долго! — пронеслось у девочки в голове. — Мы, наверняка, прошли половину Долины Норландии! И, может, это банальность, но, по-моему, на всём свете нет прекрасней здания, чем Замок Радости!»

Послышались шуршащие шаги, и на белой гравиевой дорожке появился сам принц Людовик, облачённый в чудеснейшие бело-голубые шелка. Поравнявшись с кустами, в которых пряталась Чармейн, он остановился и, развернувшись, крикнул:

— Пошевеливайтесь уже! А ну быстрей, быстрей!

— Мы стараемся, Вашество! — откликнулся слабый голосок.

Девочка увидела семенящую цепочку кобольдов, нагруженных толстыми мешками. Кожа крохотных существ отдавала серо-зелёным цветом, а сами они выглядели бесконечно несчастными. Возможно, отчасти выглядели они так из-за солнечного света, — ведь кобольды любят тьму своих пещер, — но Чармейн полагала, что дело всё же в истощённых силах и болезненности. Они устало шаркали ногами. Один или двое заходились в кашле. А самый последний в веренице оказался настолько плох, что бессильно рухнул на землю, выронив мешок. На белой дорожке засверкала россыпь золотых монет.

Появился бесцветный джентльмен. Он подошёл к лежащему кобольду и принялся пинать его. Не сильно и без злобы, а механически и монотонно, будто пытался заставить работать сломавшийся прибор. Кобольд приподнялся, стал собирать разбросанные монеты и, когда подобрал все до единой, вновь взвалил мешок на плечи и шатаясь встал на ноги. Бесцветный джентльмен прекратил пинать его и подошёл к принцу Людовику.

— Золота в этот раз совсем немного, — доложил он принцу. — Скорее всего, последняя ходка. У них в сокровищнице больше нет денег, если только король не решится продать свою библиотеку.

— Он скорее умрёт, чем расстанется с ней, — во всё горло рассмеялся принц Людовик, — и меня, конечно же, очень устроит подобный вариант. Придётся теперь подумать, где бы нам ещё разжиться деньжатами. Замок Радости стремительно богатеет.

Он посмотрела на плетущихся кобольдов.

— Пошевеливайтесь там! — прикрикнул принц. — Я ещё должен поспеть к чаю в королевский дворец.

Бесцветный джентльмен кивнул и направился к кобольдам, готовый в любую минуту пнуть кого-нибудь из них. Кронпринц ждал.

— Попомни моё слово, — сказал он, — как только стану королём, в жизни больше не съем ни единой оладьи с маслом!

Кобольды, завидев идущего к ним бесцветного джентльмена, заторопились и заспешили пуще прежнего. Казалось, прошли годы прежде, чем процессия скрылась из виду, и затихли последние шуршащие шаги. Чармейн крепко сжимала кипящую от злости Бродяжку, готовую вот-вот вырваться и броситься следом за вереницей кобольдов. Девочка повернулась к Тимминзу и удивлённо спросила:

— Почему вы молчали об афёре принца? Почему не рассказали о ней хотя бы волшебнику Норланду?

— Нас никто не спрашивал, — уязвлено ответил кобольд.

«Естественно, никто не спрашивал! — размышляла Чармейн. — Теперь понятно, почему лаббок хотел посеять раздор между кобольдами и двоюродным дедушкой Уильямом! Он боялся, что однажды волшебник непременно спросит их. И двоюродный дедушка Уильям обязательно бы расспросил кобольдов, если бы не болезнь.» Девочка ещё раз с облегчением подумала о смерти лаббока. Если лаббок и правда приходился принцу Людовику родителем, как говорил Тимминз, то, скорее всего, он собирался убить принца, едва тот взойдёт на престол, чтобы единолично править всей Верхней Норландией. В тот раз, на лугу, лаббок сказал ей примерно то же самое. «В любом случае, лаббок мёртв, а вот принц Людовик здравствует и творит, что хочет, — проносилось в голове Чармейн. — Я просто обязана рассказать всё королю.»

— Похоже, туго приходится тем кобольдам, — заметила девочка.

— Верно, — кивнул Тимминз. — Но они до сих пор не попросили о помощи.

«И, конечно же, тебе в голову не придёт помочь им, пока они попросят, — мысленно ответила Чармейн. — Просто невозможно! Умываю руки, пусть сами разбираются!»

— Не мог бы ты показать мне дорогу домой? — обратилась она к Тимминзу.

Он немного поколебался, а затем проговорил:

— Думаешь, огненный демон обрадуется знанию, что королевское золото уходит в Замок Радости?

— Да, — кивнула Чармейн. — Или его семья обрадуется.

Тимминз с неохотой отправился в обратный, долгий и извилистый, путь и проводил Чармейн до выхода из пещеры. Там он остановился, произнёс бодрым голосом: «Дорогу дальше ты и так знаешь», — и исчез.

Но девочка вовсе не знала дороги дальше. Она стояла рядом с конструкцией, которую Тимминз назвал парящими санями, размышляя, что же делать дальше. Кобольды не обращали на неё внимания и, не отрываясь, красили, вырезали, обивали. В конце концов, Чармейн опустила собачку наземь и сказала:

— Бродяжка, будь умницей, покажи мне путь до дома двоюродного дедушки Уильяма.

Собака с готовностью потрусила прочь. В скором времени Чармейн серьёзно засомневалась в навигаторских способностях Бродяжки. Собачка семенила впереди, а девочка шла следом; они поворачивали налево, а потом направо, и снова направо — казалось, они будут идти так всю жизнь. Чармейн погрузилась в размышления об открытии, сделанном у Замка Радости, так что несколько раз не уследила, куда повернула Бродяжка. Девочка стояла в кромешной темноте и звала: «Бродяжка! Бродяжка! Ты где?», — и собачка находила её. Они шли уже приличное время, Бродяжка начала ковылять и тяжело дышать, высовывая свой язык всё ниже и ниже. Девочка хотела было взять её на руки, но решила, что тогда они точно не доберутся до дома. Чтобы подбодрить собачку и себя, Чармейн принялась говорить вслух.