Кавелли восхищался верой Фонтана и отчасти завидовал ей. Глубоко внутри себя он был убежден, что жизнь, проникнутая доверием к Богу, намного счастливее, чем жизнь без веры. Несмотря на то что его разум соглашался лишь с тем, что можно было считать доказанным, он испытывал потребность в вере.

— Если есть Бог, то как же он допускает, чтобы человек хотел уверовать, но не смог? — спросил он как-то у кардинала.

Фонтана надолго задумался, а затем с недоумением признался, что он не знает ответа на этот вопрос. Кавелли особенно располагали его прямота и честность. Несмотря на высокое положение, занимаемое в структуре церкви, Фонтана, по сути, всегда оставался простым священником, который от всего сердца желал находиться рядом с теми, кто нуждается в его помощи. Кавелли не раз был свидетелем того, как тот переживал, что его время и силы ограничены, и он не в силах помочь всем, кому необходимо его участие. Казалось, что даже назначению кардиналом курии Фонтана был не очень-то рад. Ведь теперь ему приходилось значительную часть своего времени тратить на административные дела. Да, он осознавал их необходимость, но при этом страдал из-за того, что они отнимают драгоценные часы, которые можно было бы потратить на духовные обязанности. Чувствовалось, что он человек, который не ищет простых путей, но всегда стремится поступать правильно, не задумываясь о том, какие последствия это будет иметь для него самого.

Среди членов курии встречались и те, кто с недоверием относился к его деятельности, больше направленной на решение мирских проблем, чем на обеспечение бесперебойной работы аппарата Ватикана. Однако большинство его коллег кардиналов восхищались бескорыстием, с которым Фонтана подчинял свои интересы интересам нуждающихся. Его образ мысли и поступки, которые на словах часто поддерживали другие священнослужители, в его случае были по-настоящему глубоко осмысленными и осознанными. Его ценили за открытость, обостренное чувство справедливости и не в последнюю очередь за своеобразный юмор.

При жизни папы в кардинальской коллегии было наложено официальное вето на обсуждение личности возможного преемника. Но после обеда в уютной траттории всегда можно было услышать более или менее невинные замечания, а порой и прямые намеки на симпатию или антипатию к тому или иному кардиналу. Тот, кто, нося красную мантию, осложнял своими решениями жизнь коллег, вряд ли впоследствии имел возможность развернуть бурную деятельность в качестве папы римского. Кандидат в папы должен уметь со всеми ладить и пользоваться всеобщим уважением. Эдуардо Фонтана был именно таким человеком. Кавелли затронул эту тему лишь однажды, как-то вечером, когда позволил себе выпить больше обычного. На лице кардинала отразился неподдельный ужас. Он сказал, что истово молится о том, чтобы его миновала чаша сия. Он чувствовал себя во всех отношениях слишком слабым, чтобы взвалить на себя эту сверхчеловеческую ношу.

Кавелли не удержался, чтобы не спросить:

— Но что, если вас все-таки изберут? Что тогда? Вы… откажетесь?

Фонтана ответил уклончиво:

— Иоанн Павел Первый[15] именно так и поступил…

— Но когда на него надавили, он все же согласился, — возразил Кавелли.

Голос кардинала стал едва слышен:

— И это стало для него трагедией!

Кавелли задумчиво кивнул. Фонтана прав. Иоанн Павел I умер совершенно неожиданно уже на тридцать третий день своего понтификата. Быстро поползли слухи, что его отравили, но они оказались совершенно беспочвенны: Альбино Лучани — таково было мирское имя папы — имел серьезные проблемы со здоровьем, еще когда носил кардинальскую мантию. Груз ответственности оказался для него совершенно непосильным. Каждый день он жаловался своим ближайшим сподвижникам, что не достоин этой должности, и предсказывал, что его понтификат окажется коротким. Так и случилось: новый папа буквально рухнул под бременем своего долга.

В тот вечер Фонтана признался: то, что многие всерьез рассматривают его кандидатуру на папский престол, по-настоящему пугает его. Иногда он даже не может заснуть по ночам, когда думает об этом.

Его искренность очень тронула Кавелли: он подозревал, что только с ним Фонтана мог разговаривать настолько откровенно. Родственники кардинала — младшая сестра и ее дочь — жили в Соединенных Штатах. В общении с другими клириками такая прямота была бы, мягко говоря, не слишком уместна. А посторонние люди вряд ли смогли бы оценить, насколько серьезна причина его волнений. Только Кавелли мог понять кардинала и заслуженно пользовался его доверием, поскольку находился на особом положении: как неотъемлемая и весьма значимая часть Ватикана, он в то же время совершенно не зависел от церковной иерархии и не испытывал излишнего пиетета перед духовенством.

Конечно, кардинал был старше его на несколько десятков лет, но их отношения не походили на отношения отца и сына. Нет, Донато Кавелли был, пожалуй, ему единственным настоящим другом.

С другой стороны, он и сам испытывал к Фонтана похожие чувства. Родители Кавелли скончались несколько лет назад, а за пределами Ватикана у него никогда не водилось особенно близких знакомых. Несмотря на то что он был популярен в университете среди своих студентов и хорошо ладил с другими преподавателями, настоящие дружеские отношения у него складывались достаточно редко и сложно. Его теперь все чаще называли Доном Кавелли, что, впрочем, его вовсе не обижало. Имя Донато ему никогда особо не нравилось, а «доном» могли звать не только священника. Например, на юге так уважительно обращались к особенно почтенным людям.

Иногда Кавелли чувствовал, что некоторые преподаватели принимают его за большого оригинала и взирают на него с непонятной смесью зависти и недоверия, однако это скорее представляло проблему для них, нежели для него. Его все устраивало.

Жизнь текла своим чередом до того злополучного сентябрьского дня три года назад, когда его супругу Елену Кавелли сбила машина на оживленной дороге перед памятником Виктору Эммануилу.[16] Она серьезно пострадала, и ее доставили в клинику Агостино Джемелли с сильным внутренним кровотечением, немедленно начали экстренную операцию, но спасти не сумели. Водителя БМВ, который несся по дороге на бешеной скорости, так и не нашли.

Когда полицейские сообщили ему о смерти жены, он сначала даже не почувствовал боли, лишь через два дня она накрыла его с огромной силой. Женщина, которую он любил, с которой прожил в браке шестнадцать лет и объехал полмира, уже никогда не вернется. Следующие несколько месяцев Фонтана навещал его почти каждый вечер, часто под каким-то надуманным предлогом, и подолгу беседовал с ним, помогая вновь обрести жизненную опору. Кавелли был благодарен за то, что нашелся хотя бы один человек в мире, с которым он смог разделить свою боль. А теперь этот человек мертв. Умер от жажды в израильской пустыне. Просто в голове не укладывалось.

Наступили сумерки. Он попрощался с сестрами и медленно направился в сторону своих апартаментов.

В ту ночь он спал мало, беспокойно ворочаясь с боку на бок.

Издалека донесся бой церковных часов — три часа ночи. Кавелли босиком вышел на кухню, повернул кран, подождал, пока из древней трубы потечет вода, наполнил стакан и выпил. Из открытого окна открывался вид на сад, который казался голубоватым в ночном лунном свете и выглядел почти сюрреалистично. Ему не давала покоя смерть Фонтана. Его не просто терзало ощущение утраты: хоть он и не мог ничего изменить, но, по крайней мере, хотел найти для случившегося какое-то разумное объяснение. Впрочем, возможно ли это объяснить? Конечно, кардинал раз или два заговаривал о том, что когда-нибудь посетит Святую землю, чтобы своими глазами увидеть места, где жил и проповедовал Иисус, но он всегда был человеком рассудительным. Это же совершенное безумие — приехать в незнакомую пустынную местность в одиночку и без воды. Все это совершенно на него не похоже. И для чего он надел в пустыне кардинальскую мантию? Мысли ходили по кругу, и Кавелли не мог ни за что зацепиться.