Я пошел вдоль решетки парка, налево. Решетка упиралась в ту скалу, о которой говорила мне леди Флора, — скалу против окна Антиопы.

Эго был последний отрог массива, на котором стоял дом Кендаллов. На нем росли могучие морские сосны. Ветви низко спускались, и по ним было легко вскарабкаться. Кроме того, в камнях была высечена тропинка.

Скоро я достиг чего-то вроде естественной террасы. С нее была видна комната графини Кендалль, но так как терраса была почти на одном уровне с комнатой, заглянуть внутрь было трудно. Шпиону леди Арбекль, наверное, пришлось вскарабкаться повыше. Так поступил и я.

Наконец, я добрался до узкой гранитной ступеньки, по которой змеились черные корни большой сосны, кое-как примостился на корнях и стал глядеть.

Нижняя часть окна была занавешена, но через верхнюю комната была видна почти целиком.

И я увидал Антиопу. Она сидела у небольшого письменного стола против окна, положив локти на стол и опустив голову на руки. Казалось, что обнаженные ее плечи вздрагивают от рыданий.

Перед нею, спиной к окну, стоял мужчина. По-видимому, он что-то говорил графине Кендалль. Чего бы я не дал, чтобы услышать, что он говорит ей!

Вдруг Антиопа подняла лицо. И протянула к собеседнику руки, которые словно молили, просили пощадить.

Тогда мужчина мерными шагами подошел к молодой женщине. Обнял ее. Она прижалась к нему. Он долгими-долгими поцелуями осыпал шею графини Кендалль. И при этом их движении я отчетливо увидал их лица. Я узнал Ральфа.

В то же мгновение над моей головой что-то затрещало. Обломилась ветка сосны. Послышался шум падения. Меня что-то сильно толкнуло. Одной рукой я успел ухватиться за корень сосны, другой схватил и удержал на самом краю обрыва чье-то тело, которое чуть было не увлекло меня за собой вниз.

— Если не ошибаюсь, господин профессор Жерар? Да, по-видимому, вам я обязан спасением.

Я был совершенно ошеломлен. Я узнал д-ра Грютли. Он потирал бок и многозначительно поглядывал на меня.

— Ну-с, что вы скажете об ирландских важных сеньорах? — проговорил он весело. — Ах, негодяйка!

— Что вы тут делаете? — сердито спросил я.

Он приложил палец к губам.

— Ш-ш! Тише, тише! Место не очень-то благоприятное для объяснений.

Он ощупывал все свое тело.

— Честное слово, меня точно исколотили.

— Я спрашиваю вас, что вы тут делаете в такой час?

— Я мог бы вам ответить: а вы сами? Но повторяю, здесь не место начинать дискуссию. Желаете уделить мне десять минут для беседы у вас в комнате или у меня?

— Я следую за вами.

— Пожалуйста, господин профессор, идите вперед. Право, я ничего плохого вам не сделаю, если пойду сзади.

Комната д-ра Грютли была рядом с моей. Там также было оставлено непотушенным электричество.

— Войдите, дорогой господин Жерар. Садитесь. Пожалуйста, будьте как дома.

Приглашение было сделано в таком тоне, что это только увеличило мое раздражение.

Доктор Грютли закрыл ставни. Подошел к двери и повернул ключ. Потом, прихрамывая и улыбаясь, подошел ко мне.

— Чтобы черт меня побрал! Я чуть не сломал ногу при этом глупом падении.

Он снял башмаки. Я увидал белый носок, который заметил на верхней койке каюты, когда мы ехали морем.

— Видите щиколотку. Завтра она посинеет, послезавтра станет черной. Я хотел бы, чтобы она опять стала розовой и чтобы прошла опухоль ко дню, в который должно исполниться пророчество Донегаля.

Он достал с полки бутылку и два стакана.

— Все это не должно нам мешать побеседовать за виски, не правда ли, господин Жерар, господин профессор Жерар?

Он как-то по-особенному упирал на слова и вдруг жирно расхохотался. Это был настоящий приступ, все тело его колыхалось от хохота.

— Господин Жерар! Ой-ой-ой! Господин профессор Жерар!

— Объясните вы мне, в чем дело? — сказал я наконец, встревоженный и взбешенный.

Придерживая обеими руками щиколотку, он продолжал хохотать и ужасно гримасничал.

— Ой-ой-ой! Как это вредно смеяться, когда больно, но как приятно! Ай-ай! Господин профессор Жерар, Фердинанд Жерар, не правда ли?

— Я совсем не в настроении забавляться вашим гримасничанием, — сказал я угрожающим голосом. — В последний раз, — объясните вы мне? Да или нет?

— Господин Жерар, умоляю вас, не сердитесь. Мне было бы весьма грустно рассердить господина профессора Жерара. Но он же сам видит, в каком я печальном положении. Не могу больше двинуть ногой, право, не могу. Надо мне помочь.

Он достал из кармана для часов маленький ключик и протянул мне.

— Там, во втором ящике комода, есть ящичек. Пожалуйста, поверните два раза ключ: раз направо, раз налево, вот так. В ящичке большой желтый конверт, сложенный вдвое... Будьте так любезны, принесите его. Право, мне так неприятно, что я должен утруждать вас. Еще немножко виски. Правда, отличное виски?

Он вскрыл конверт. Я с изумлением увидал, что он вытаскивает из него номер «L’Illustration». Неприятное предчувствие зашевелилось во мне.

— Вот это должно быть для вас очень интересно, господин профессор Жерар, особенно, исключительно интересно — для вас.

И опять он противно захохотал.

— 25 июля 1913 года, — заговорил он снова, развернул номер журнала и стал читать подпись под большой фотографией на первой странице, — президент Совета министров господин Луи Барту, министр народного просвещения, посетил College de Franse. Я ведь говорил вам, господин профессор, этот номер должен быть для вас особенно, исключительно интересен.

Я встал.

— Дайте мне, — сказал я.

— Э-ла-ла! Потише, несчастная моя нога! Фотография, господин профессор, очень хорошая фотография. Можно всех узнать, ну, почти всех. Вот министр. Рядом с ним господин Леон Барту, директор его канцелярии, господин Морис Круазе, заведующий. А за тем господа Гадамар, профессор аналитической механики и небесной механики, Морель Фатио, профессор языков и литературы Южной Европы, и, наконец, очень отчетливо виден, хотя его и не совсем можно узнать, господин Фердинанд Жерар, профессор кельтского языка и литературы... Ай, ай, ай!

Он откинулся к спинке кресла и хохотал во всю глотку.

— Замолчите! — сказал я гневно и с угрозой.

Он не слушал, по-прежнему хохотал вовсю.

— Нет! нет! — наконец проговорил он. — Вы представить себе не можете, как я перепугался, узнав, что вы — профессор кельтского. Когда я теперь об этом думаю, мне хочется кричать, танцевать, позвать этого славного господина Ральфа, чтобы он выпил с нами. Я довольно бегло говорю по-гаэльски, дорогой мой профессор, но вот по части корней, синтаксиса, литературы — пас! Не мог осилить. Я думал, что уже разоблачен. Я бегал от вас, как от зачумленного. Но эти чертовы обеды! Мы встречались во время обедов, и я все время боялся, что вот-вот вы мне предложите маленький филологический турнир. Господи, как вы отравляли мне существование своим присутствием. Но, я думаю, вы и сами были во власти таких же приступов страха?.. Нет, нет, нет, никогда не видел я ничего более смешного.

— Кто вы? — спросил я беззвучно.

Он лукаво на меня поглядел.

— Я не вижу никаких затруднений сказать вам, если только вы уже и сами не догадались. И нам совершенно нечего бояться нашей взаимной конкуренции, потому что цели у нас — общие. Но сколько потеряно зря времени! Ах, у наших правительств нет более тесных связей...

— У наших правительств?

— Перестаньте ребячиться, — сказал он.

Он достал листок бумаги, отвинтил головку у пера и написал. Я прочитал:

«Уилки Джойс, главный инспектор Королевской ирландской полиции».

— Будьте так любезны, бросьте этот лоскуток бумаги в камин и последите хорошенько, чтобы он сгорел. Такая штука не должна валяться тут, раз не имеешь особого желания проснуться в одно прекрасное утро и почувствовать над собою три фута доброй ирландской земли.

Я сделал, как он сказал.